Дед покачал головой и съязвил:

— Ох, не видать вам царства небесного! Не готовы вы терпеть лишения ради веры.

Я усмехнулся и не дословно процитировал:

— Превратили храм Божий в вертеп.

Естественно, задерживать баптисток было не за что, и Прудников их отпустил. Скорее всего, напуганный Русак не знал не касающуюся его часть уголовного кодекса, но был наслышан о ментовском беспределе и здорово перетрусил. Потому будет теперь с отца пылинки сдувать.

Как же хотелось, чтобы эта тварь Русак сидела! И невольно приходили мысли о массовых расстрелах.

Мы подошли к белому «Запорожцу», чем-то похожему на лишившегося ушей и полинявшего на зиму Чебурашку, и я сказал:

— Игорь Олегович, посадите этого урода. Это ж сколько людей он на тот свет загнал! А скольких обворовал!

Суггестия, действуй! Хотя на него вряд ли подействует, он сильный, слабые в менты не идут.

— Постараюсь. Посмотрю, что можно сделать, — пообещал он.

— Это нужно поговорить с теми, из кого он так же деньги выкачивал, — посоветовал дед. — И нужно подсадного со взяткой. Так даже лучше будет, чем просто бодаться. Анна?

— Я бы с радостью, но он теперь напуган и не возьмет. Надо ждать и искать удобный момент. Спасибо, Игорь!

Мы уселись на заднее сиденье «Запорожца», и Прудников подвез нас до остановки возле рынка, где была конечная нашего автобуса. Преисполненные мрачных мыслей, мы почти не разговаривали. Невольно думалось о том, а не сделает ли Русак отцу хуже — чтобы нам отомстить, он же неадекватный. То есть в голове возились те самые мышиные мысли — как бы чего не вышло. Молчи и терпи, тогда, может, обойдется и хуже не будет. Притворись мертвым. Вообще это «притворись мертвым» — инстинкт скорее не животных, а жуков.

Еще, как назло, рейс отменили, и автобус мы прождали час. А когда приехали домой, у нашего подъезда стоял «Запорожец» Прудникова.

Какие вести он привез?

Словно огромным молотом меня ударили под дых. Сердце сорвалось в галоп, и я побежал. Дед рванул в подъезд за мной. Мы топали, как слоны, перепрыгивали через ступеньки, но время будто растянулось, как во сне, когда бежишь на месте.

Я распахнул дверь, ворвавшись в квартиру, и крикнул:

— Что с отцом?

Сперва мне ответил запах кофе, а не корвалола, а потом навстречу шагнула мама и сказала, обняв деда:

— Рома пришел в себя. Все хорошо!

Я рассмеялся и привалился к стене, разом лишившись сил. И только потом сообразил, что слишком уж это случилось быстро и внезапно — после того, как мы припугнули Русака. Или просто совпадение?

Всю пятницу я будто бы летал, чувствуя неимоверную легкость. Ощущение было, словно исчезла многотонная могильная плита вины, что давила на психику все дни, когда отец был в коме. А теперь стало ясно, что наша жизнь — это не кино «Пункт назначения», когда смерть все равно найдет тех, кто ею помечен, куда бы они ни бежали, чтобы ни делали. Отец будет жить!

Поначалу радость была робкой и казалась преждевременной, но с каждым часом все крепла, а я обретал уверенность, что все хорошо: отец будет жить, Наташка не сопьется, Борис вырастет счастливым человеком — все мои усилия не напрасны!

Потому что, если беда угрожает близким, то нет никакого дела до судьбы мира.

А вечером дед, который держал связь с Лялиной, поделился новостью, что Алексис Костаки, оказывается, покончил с собой в камере два дня назад. То есть коллеги отца посчитали, что в покушении виновен он, и решили, что — смерть за смерть.

Однако новость быстро отошла на второй план и забылась вовсе — что мне тот Костаки?

Есть более важные события: Борис в субботу ездил к художнику на пробное занятие. Наташка нашла театральный кружок при взрослом театре, которым руководил профессиональный режиссер, и получила пробное задание: выучить и продекламировать фрагмент текста. От того, как у нее получится, будет зависеть, возьмут ее или нет.

В итоге и брат, и сестра углубились в заботы: Борис с двойным усердием отрисовывал тени на пирамидах, кубах и шарах, а сестра — учила текст, с которым ей надлежало выступить во вторник вечером. Что за текст, она нам не говорила. Закрылась в ванной, где было ростовое зеркало, и репетировала перед ним. Ни у нее, ни у брата не получилось так, как им хотелось бы.

Борис выполнял задания, в которых не было творчества, лишь механическое повторение действий, рвал листы, метался по комнате, психовал, что он бездарь.

Потом Наташка вырывалась из ванной в слезах, заламывала руки, что ей текст дали древний и тупой, сейчас люди так не говорят, и это красиво рассказать невозможно! Но на просьбу почитать фрагмент, чтобы я подсказал, как жить дальше, она становилась в позу — нет, мол. Сама справится и придумает, как лучше.

В общем, все были при деле, а надо мной довлела главная проблема: завтрашняя поездка в областной центр и продажа кофе по точкам. Хоть самому пиши презентацию, учи и перед зеркалом декламируй. Потому что я себе только в теории представлял, как это сделать грамотно и максимально эффективно.

Набираясь вдохновения, я поставил перед собой пак, уселся с листком и ручкой и набросал тезисы. Откуда в России кофе? На початой пачке — ни слова о поставщике, только что производитель — московский пищевой комбинат ордена Ленина. С этим ясно. Но кто поставщик? Обычно это Индия, Колумбия, страны Африки. А мой откуда? Я почесал голову.

Сейчас такой период, когда знак качества — иностранное слово на упаковке. Импортное — равно крутое, хоть оно и произведено в соседнем подвале. Потому нужно рассказать, что мой кофе самый импортный из всех импортных, он должен быть особенным и неповторимым. И поскольку историю его я не знаю, пусть конкретно эта партия будет из Колумбии.

Сразу родится слоган: «Колумбийский кофе вставляет круче кокаина», «Кофе от Пабло Эскобара».

Или лучше пусть будет бразильским? Все равно его историю никто не отследит. «Кофе, крутой, как сериал».

Или так: мой дед работает на пищевом комбинате и точно знает, что получена партия уникального кофе из Бразилии, и ему выдали зарплату этим кофе, обжаренным и расфасованным у нас в Москве. Если вы его попробуете, то другой уже пить не сможете. Да, пожалуй, так и буду говорить: выдали зарплату, кофе отменный, в магазинах стоит восемнадцать тысяч, моя цена — пятнадцать, если больше возьмете — двенадцать пятьсот. Уникальная партия, на всех не хватит, спешите успеть.

Представив, как буду впаривать товар незнакомым людям, я зажмурился. Черт! Только стебался над коробейниками, что ходят по вагонам метро и надоедают, а теперь сам буду липнуть к людям, как муха. И будут меня отфутболивать.

В начале двухтысячных по предприятиям будут ходить продавцы поддельной косметики и трусов, говоря, что их товар — таможенный конфискат. Даже к нам в часть как-то просочились в бухгалтерию, кто-то из сотрудников провел. Поначалу люди верили и гребли контрафакт, как потерпевшие, но стало быстро понятно, что товары эти не самого высокого качества, к тому же втридорога, и тема быстро себя исчерпала.

Тут, вон, производитель — московская фабрика, уже за конфискат не выдашь. Зато товар высокого качества.

Понятия не имею, как и кому буду продавать. Ясно, что попытаюсь пробиться в магазины и ларьки. К тем же местным валютчикам подойду…

Я представил это и оцепенел. Авантюра ведь как есть!

Нафига вообще туда ехать, навязываться? С моим проверенным валютчиком, вон, неплохо все идет! Потихоньку, зато гарантированно.

Взрослый подключился, когда я уже готов был отказаться от задумки. Развернул перед глазами расчеты. Если дело пойдет, то к сентябрю можно купить квартиру! Когда еще такая возможность представится? Да никогда. В одном месте пошлют, в другом пошлют, в третьем выслушают, в четвертом купят. Да по-любому в большом городе найдутся желающие!

А если пойдет, то еще ж множество курортных городов и поселков. Начну с кофе, изучу рынок, выясню, чего у нас нет, но есть в Москве, налажу поставки…