Дальше — хлеб и «Рама». Подмигивающий «Распутин», говорящий с дебильным кавказско-эстонским акцентом.

Ну и новости, которые я слушал с интересом, потому что вообще этого не помнил.

Переговоры по Абхазии зашли в тупик.

В зоне осетино-ингушского конфликта продолжаются боестолкновения.

Руслан Хасбулатов опроверг слухи, что он собирается запретить приватизацию.

Хлеборобы Кубани не согласны с закупочной целой зерна в 45000 за тонну.

И ни слова о реформе, только — о регулировании цен. Словно они там не готовят проект, как снова выпотрошить народ.

А у нас здесь мир словно замер в ожидании очередной встряски. Люди ходили на работу, суетились, решали свои мелкие проблемы, кто-то собирался купить что-то крупное. И никто не ведал, что мы сейчас — в оке циклона, и скоро опять обрушится паника, старушки выгребут деньги из-под матрасов и побегут стоять насмерть в очередях, сметать яйца, гречку и макароны.

Так и у меня не происходило ничего нового, я ждал реформу, ждал деда в гости. Мир снаружи не менялся. Менялся я. Память и опыт окончательно интегрировали в сознание и растворились во мне. Мне было четырнадцать и сорок шесть одновременно. Воспоминания о будущем тоже воспринимались своими, но были окрашены… менее интенсивно, что ли. И вместе с этим то, что вызывало у меня-взрослого зевоту или снисходительную усмешку, безумно нравилось мне нынешнему. Например, как Ян напугал прохожих.

Двадцать второго и двадцать третьего июля тоже не случилось реформы. Я ездил к бабушке и Каналье.

Леха не запил. Он увлекся конструктором, то есть мопедом, приобрел сиденье, бак, два колеса и пару никелированных крыльев, фару, руль и кучу ржавых, но еще бодрых болтов, и полторы тысячи рублей у него остались. Я сказал, что это зарплата и велел потратить.

Он пообещал в воскресенье съездить на «блошку», посмотреть, что там есть, прицениться, и выразил опасение, что за спидометром, двигателем и задней шестерней, так называемой «звездочкой», придется ехать в областной центр. Как за недостающими приблудами для «Победы». Оказывается, пока мы были в Москве, он вложил свою пенсию в детали, а потом бабушка ему компенсировала.

В субботу, двадцать четвертого, тоже не было никаких новостей касаемо реформы, и я решил выдохнуть до понедельника, потому что кто ж такое делает в воскресенье?

Ни Наташка, ни Боря не выразили желания вставать в пять утра, чтобы в семь встретить деда на вокзале, — есть же я! Правда, мама поднялась вместе со мной, чтобы устроить пир на весь мир, ведь на то есть почти целый бройлер!

— Сделай наггетсы, как в Макдональдсе, — предложил я, вгоняя маму в ступор.

Она, похоже, не поняла. Ну да, это как в начале двухтысячных назвать макаронами цветные безе.

— А что это? — робко спросила она.

Наверное, мама и правда не знала такой рецепт, а не название ее смутило, иначе наггетсы хоть раз были бы на праздничном столе. А так меню неизменно: куриные окорочка или котлеты, пюре, благо картошка на даче родит каждый год, салат оливье или сельдь под шубой, селедка соленая, на Новый год — холодец. Подумать только: от блюд, которые мы могли себе позволить лишь изредка, в будущем многие будут воротить носы, типа фи как неизысканно!

— Это курица в кляре, — объяснил я, даже моих скудных кулинарных познаний хватало, чтобы состряпать наггетсы. — Рассказать, как их готовить? Они очень простые, но необычные, всем понравятся.

Я взял нож, отделил филе от куриной тушки, нарезал его мелкими кусками — чтобы мама точно не включила заднюю, испугавшись нового.

— Вот такие куски. Чуть отбиваешь их, — все-таки домашняя курица пожестче магазинной, — солишь, чуть перчишь, макаешь в яйцо, потом в муку, снова в яйцо и муку — и на сковородку. Получается бомба. Попробуй их сделать, все удивятся.

— Да? — мама повертела в руке кусок мяса с таким видом, будто я его испортил.

— Спасибо скажешь за этот рецепт. Все, я побежал.

Уже на пороге вспомнил, что оставил под подушкой тетрадь с воспоминаниями, вернулся, положил ее в рюкзак, который всегда носил с собой.

— Повтори, как они называются? — спросил мама.

— Наг-гет-сы! — крикнул я с порога и рванул на первый автобус.

Июльское утро воскресенья прекрасно в любом городе, будь то Сыктывкар, Москва или Ялта: люди спят, тишина и благодать!

Солнце еще не брызнуло лучами из-за горы, температура воды и воздуха сравнялась, и бриз утих. Ни травинка не шелохнется, не сбросит капли росы, ни листок не вздрогнет.

Заполнив мир грохотом, на конечную понесся пустой «Икарус», забрал пассажиров и сразу же поехал назад. Воскресным утром пассажиры в салоне были специфическими — старушки с сумками, откуда выглядывала зелень: лук, петрушка, укроп. Чуть меньше было женщин с ведерками, где желтели груши. Все это они взяли на рынок — кто-то рассчитывал сдать оптом, кто-то хотел занять за прилавком место получше.

Смотрю на них — вспоминается, как я в Москву ездил. Приколько было, как пойти на рыбалку в незнакомом месте: а не прогонят ли местные, а будет ли клевать?

Теперь надо подумать, как наладить оптовую торговлю, скрипта-то в голове нет, зато есть дельные мысли и опыт взрослого: взять товар, да в курортный город поехать, да прямо на «Победе», с бабушкой и Канальей, который подстрахует, вдруг кто захочет кинуть.

Мысль полетела дальше. Из цепи участников процесса выпало самое важное звено: производитель. Пока еще инфляция бежит трусцой, а не несется вскачь, и людям не сильно задерживают зарплату, можно наладить мелкооптовый сбыт. Потом денег не будет вообще ни у кого, и останется только бартер. Пройдет полгода год, и если хоть какие-то деньги будут на руках, ты — бог. Так вот, когда выйду на солидный объем продаж, надо будет съездить на завод, где тот кофе делают. Больше чем уверен, что они не знают, куда его девать.

Вот был бы мопед, сел бы на него сейчас и доехал на вокзал за полчаса, а не за час с копейками, потратив время на переходы от остановки к остановке и ожидание транспорта.

А так пришлось полчаса ехать до центра. Десять минут — топать к троллейбусной остановке. Еще десять — ждать.

В итоге на вокзал я добрался без пяти семь, увидел голову поезда и рванул по перрону встречать деда.

Он уже стоял в тамбуре, махал рукой. Я разглядел перекинутую через плечо набитую дорожную сумку.

Поезд остановился. Незнакомые проводницы спустили лестницу, дед сошел первым, я пожал его руку, и мы побрели к выходу. Деда чуть шатало после длительного переезда.

— Что ты за смуту навел, — проговорил он. — Зачем менять деньги с такой срочностью?

— Посмотришь, — сказал я.

— Так уже пятый день смотрю.

— Видимо, надо дольше.

Отойдя от толчеи, дед поставил сумку, вдохнул воздух полной грудью и проговорил:

— Родина! Вся сознательная жизнь прошла здесь. Столько теплых моментов! — Он перевел на меня взгляд. — Подрастешь, поймешь, о чем я.

Вспомнился мой первые перенос, как я шел после драки с Зямой и Русей, дышал и не мог надышаться, смотрел и не мог насмотреться и готов был каждое дерево обнимать.

Покидая места, где было хорошо, мы будто хороним в себе что-то, и это что-то держит с ними связь, и воскресает, стоит вернуться, чтобы уже не отпустить.

— Наверное, да, не пойму, — сказал я то, что он ожидал услышать. — Ну что, к нам? Тебя там ждут. Или вы с бабушкой о чем-то другом договорились?

— С Эльзой Марковной мы договорились увидеться во вторник. Паша, ты не возражаешь, если мы сперва пойдем на набережную? Очень хочется окунуться в море. Двадцать лет мечтал попасть в родные места, море прямо зовет. Обещаю долго не плескаться.

— Конечно не возражаю, — улыбнулся я, — воля гостя — закон!

Очень хотелось поделиться бизнес-планом с дедом, ведь он единственный мог оценить идею адекватно и не присвоить ее, но сейчас было не время, и я рассказывал о друзьях, о воющем Яне и купании в ночном море, пока мы не погрузились в троллейбус.