А теперь сам решил сложнейшую задачу! Две! Заработал триста долларов чистыми. Просто вот взял и из воздуха их достал! И научился ездить на машине. Осталось уболтать Каналью, чтобы пустил меня на трассу, и я смог развить нормальную скорость. Гаишников там все равно нет.

Все должны были собраться в семь, но Наташка явилась раньше. Судя по мокрым волосам сестры, она была на море. Я и сам с удовольствием уподобился бы бегемоту: залез в воду, чтобы только ноздри торчали.

— Ты как, Ян? — спросила Наташка.

— Отлично, — улыбнулся он и протянул руку Илье: — Давай, короче, ничья?

Друг выглядел посрамленным — это ж надо, мелочь пузатую уделать не смог! — и сосредоточенно сопел над доской.

— Ладно, давай я сдамся, — предложил Ян, такой исход Илью тоже не устроил, и Ян махнул рукой.

Держась за спину, он тяжело поднялся, приковылял к дивану, где мы расположились, и отчитался:

— Комары ночью сожрали, всю кровь выпили! Смотрите, какие волдыри, — он показал расчесанную руку. — А так прикольно, спокойно. Только пить на ночь не надо, чтобы не бегать в виноградники. Спасибо, что приютили.

— Мышцы болят? — спросил я.

Он зажмурился и выдал лишь:

— О-о-о.

— Это пройдет. Если совсем плохо, занимайся вполсилы.

— Ладно. Но я смогу и в полную силу!

Пришли Гаечка с Алиской, последняя отчиталась:

— Прикиньте, мать задрала! К Саше домой приперлась. Отдавайте, говорит, дочь, а то в милицию пойду.

— Угу, — подтвердила мрачная Гайка.

— Насильно мил не будешь, — сказал я и озвучил взрослые мысли, которые одновременно были и моим знанием, и опытом: — Доверие нужно заслужить. Потерянное доверие — заслужить вдвойне сложно. Так что? Все готовы? Ждем Димонов и начинаем?

Димоны пришли без двух минут семь. Преодолев стеснение, я выбрался на свое обычное место и объявил начало тренировки.

Раньше занятия проходили… нудно, что ли. Теперь же каждое упражнение было маленьким вызовом себе: вытянуть, не сдаться, продержаться до конца и не показать, что уже все мышцы трясутся. Но главное — азарт, удовольствие от ощущения, что тело стало сильным и послушным. И мысль: ну почему я раньше не понимал, что можно жить — вот так? Дышать полной грудью. Не прятаться от сложностей. На вызов отвечать вызовом и бить на опережение, если кто-то поднял руку.

Все время приходилось поглядывать на новенького, но Ян занимался на равных со всеми, хоть и тяжело ему приходилось, и покраснел, как рак, волосы прилипли, жилы на шее вздулись. Вот же какой он упорный! Такой и гору свернет, если чего-то захочет.

А ведь ему всего одиннадцать! Стало стыдно за то, каким я был. Но это неважно. Важнее, кем я стану. Или уже стал?

На отработку ударов я встал с Ильей, чтобы не сильно было видно, если накосячу. Ну и, если такое случится, Рамиля-то нет, а он единственный мог заметить. Хорошо, что его нет! Все равно это человек другой культуры, мусульманин, и с нами он был только потому, что деваться больше некуда, примкнуть не к кому. Армяне так вообще загоняли, словно он лично им устроил этот, как его… Сумгаит.

Но где-то в глубине скребли… не кошки — мыши. Не потому что клан потерял одного бойца и Рамиль отказался меня слушать. Было жаль парня, к которому я привык, ведь он потерял гораздо больше, чем мы.

Ян стоял в паре с Борисом и с душой колошматил лапу, которую держал мой брат, но техники у новенького совершенно не было. Я подошел к нему да там и остался. Сперва учил держать стойку, потом — наносить простые прямые удары, не опуская рук. С первого раза, естественно, не получалось, и он психовал, причем как-то странно, сдержанно.

Закончили мы позже, чем обычно — самому хотелось побить грушу. Отведя душу, я объявил:

— Теперь — на море!

— Я не пойду, — буркнул Чабанов.

— Чего? — спросила Гаечка.

Он повел плечами, посмотрел в сторону и виновато прогудел:

— К Меликову пойду. Узнаю, как он. Вы ж не против?

— А что он? — уточнила Наташка.

— В больнице. Сегодня в бубен получил. Вы не против? — Он посмотрел на меня.

— Сильно побили? — спросила Алиса с сочувствием.

— Не видел его еще, от сестры узнал. Так что? Можно?

Я не понял его вопроса.

— Что — можно?

— К нему, — объяснил Димон.

— Так а чего ты спрашиваешь?

— Ну он же… говнюк.

Как бы да, он повел себя, как говнюк, но… Ему же четырнадцать лет! Горячая кавказская кровь, гормональный шторм. Он, в конце концов, честно себя повел, а не затаился, чтобы как-то подставить Яна. И вот пацан в больнице. Может, ему что-то сломали, башку проломили…

— Но он наш говнюк! — вынес вердикт я.

Чабанов улыбнулся. Ян тоже вроде не насупился.

— Но сегодня тебя в больницу не пустят, — припечатал я. — Зря только поедешь. А вот завтра можно всей толпой к нему пойти. Ну, кроме Яна. Думаю, он будет доволен.

Завтра… еще что-то важное я должен сделать завтра. Что?

Высказавшись, я растянулся на мате. Это что же, мысли взрослого стали моими? Два месяца назад я бы сказал, что так ему и надо, и кто ему руку протянет, тот мой враг. Вспомнился «сникерс» в кармане рюкзака, который я ему так и не отдал, а сам съесть забыл.

Странная штука со «сникерсами». То Алисин под ванной, теперь, вот, Рамилькин. Кому не успел отдать «сникерс», тот проклят.

— Точно не пустят? — уточнил Чабанов.

— Сто пудов, — подтвердила Гайка. — Я с ангиной когда валялась, не пускали, только после обеда.

— Так что — на море? — спросил Борька.

— А давайте — ночью! — предложил я. — Посмотрим, как светится планктон.

— Меня мать не отпустит, — пожаловался молчун-Минаев и покраснел.

— И меня не отпустит, а ты тихонько свали, когда она заснет, — посоветовал Чабанов. — Я пойду, мне интересно.

— Меня отпустят, — сказал Илья, и все посмотрели на него с завистью.

— А мы сбежим! — с азартом выпалила Гаечка.

— И мы, — улыбнулась Наташка, сверкнув глазами.

— Встречаемся в двенадцать у платана! — предложил я, и никто не возразил.

Борька посмотрел на сестру жалобно, но ничего не сказал.

— Так что, сейчас — по домам? — уточнил Чабанов.

— По домам, — кивнул Илья.

А я задумался о завтрашнем дне. Что же будет такое важное? Черт, не вспоминается!

Илья склонился над шахматами, почесал в затылке и обратился к Яну:

— Ты запомнил, как твои черные стояли? Хочу отцу показать, он хорошо сечет, второе место в области по шахматам занимал.

— Так давай запишем, — предложил Ян и взял со стола изрисованный рожицами тетрадный лист.

И тут до меня дошло. Завтра — двадцатое! Денежная реформа! Но она не прямо завтра, а, возможно, и двадцать первого, и двадцать восьмого, так что лучше не рисковать и остановить все дела. Деду позвонить, сказать, чтобы перевел рубли в доллары.

Товар к нему приедет двадцать второго, но даже если начнется, нестрашно. Сумму, которую он наторгует, можно будет обменять на новые рубли, а дальше…

Хрен знает. Поначалу я хотел рискнуть и сыграть по-крупному, вложить деньги в товар, продать его за старые деньги втридорога, рассчитывая, что их хождение продлят и полностью из оборота изымут осенью. Потом передумал, неуверенный в этом до конца. Допустим, продлят, но частники-то все равно за них ничего не продадут, это разве что в государственном магазине отовариваться, подневольные продавщицы никуда не денутся.

Короче, посчитал, что много не заработаешь, а проблем наживешь. Правильнее в этот момент затаиться и вызвать деда. Он выезжает двадцать третьего.

Ему надо позвонить и напомнить, чтобы купил еще кофе, а на остаток — долларов. Хорошо он у меня продвинутый, и так все в баксах держит.

Потому я поднялся к Илье вместе с ним и Яном, которому было интересно послушать Эдуарда Леонидовича и узнать, действительно — пат, или можно было кому-то выиграть.

Они ушли в зал, где бормотал телевизор. Звук сразу стих, и за полупрозрачной дверью я увидел три силуэта, склонившихся над столом. Очень хорошо, что Каретниковы наладили контакт с Яном. Значит, позволят ему жить в подвале хотя бы до осени.