Окончательно добитый «смотрящий» с погонялом Архип неожиданно серьезно заболел. Скоротечный туберкулез буквально сжирал его. Архип кашлял кровью и отказывался принимать лекарства. Он медленно умирал, а администрация этому не препятствовала. В конце концов, каждый сам делает свой выбор.

После бунта, в соответствии с инструкциями, часть заключенных разбросали по другим колониям. Так делалось, чтобы пресечь дальнейшие разборки, разрушить былые связи, разбить устоявшиеся группировки. Взамен убывших по этапу приходили новые постояльцы ИТК № 6.

Жиган, отбывавший срок в этой колонии, грустно шутил:

— Свято место пусто не бывает.

Он иногда наведывался в воняющую карболкой больничку. Присев на кровать, разговаривал с задыхающимся Архипом. Несмотря на удушье, вор никогда не отказывался от встреч. Он слишком многим был обязан Жигану.

— Ну, что там новый хозяин? Наводит порядки? — спрашивал, надсадно кашляя, вор.

Он и так получал полную информацию о состоянии дел на зоне от своих шнырей. Но вопросы были данью уважения человеку, который оказал ему неоценимую услугу.

Жиган понимал это, поэтому в подробностях делился новостями лагерной жизни. Архип внимательно слушал, изредка отталкивая собеседника подальше:

— Ты, брат, шнопак-то отворачивай. Я ведь не мастырю для отмазки. Вишь, как красной водичкой сифоню, — при этом он указывал на розовые пятна, расплывшиеся на сероватом пододеяльнике и подушке. — Скоро кранты Архипу. А ты поберегись

— Тебе лечиться надо. По-настоящему лечиться, — твердил Жиган.

Уставший от жизни вор, проведший в местах заключения большую часть жизни, мотал головой:

— Вышел мой срок.

— Не грузи, Архип. Из такой передряги выкарабкался и с хворью справишься, — утешал Жиган.

На что старый скокарь, натужно сипя, отвечал:

— Ты сестру милосердия из себя не лепи. Я никого не жалел и сам в жалости не нуждаюсь. А за Кока на тебе отдельное спасибо Спасибо, что гниду беспредельную на перо посадил. Если бы эта тварь на зоне править начала, многие мужики свой срок как в аду бы тянули. Порядок во всем должен быть

— Это точно, — думая о своем, поддакивал Жиган.

Вор приподнимался, подкладывая под спину подушку. Его впалая грудь сотрясалась от кашля. Сплевывая в полотенце с фиолетовым штампом кровавые сгустки, Архип продолжал:

— Плохие времена идут. Беспредела все больше становится. Молодняк отмороженный попер. Сразу все захавать хотят. Без напряга кайф поймать. Вырождается народец. Мельчает. Воровской закон не признает. А без закона какой порядок? Одна беспредельщина по-черному… Устал я ковыряться в булде. Перевести дух хочется.

Голова вора, впадающего в тяжелое забытье, опускалась на грудь. Стараясь не скрипеть пружинами панцирной койки, Жиган тихонько поднимался и бесшумным шагом выходил из палаты.

Вскоре Архипа, похожего на истаявшую восковую свечу, увезли в больницу закрытого типа для осужденных, больных туберкулезом.

Бунт в колонии № 6 постепенно становился историей со своими передаваемыми из уст в уста легендами. Долгими вечерами, после отбоя, местные старожилы делились воспоминаниями. Каждый старался приукрасить собственную роль, выставить себя в выгодном свете. А те немногие, кто знал правду, зря язык о зубы не терли, памятуя о наказе Архипа. Покидая зону, «смотрящий» приказал не упоминать ни имени, ни погоняла того, кто убил Кокана.

— …если кто лишнего вякнет, грызло расплавленным железом залью, — пригрозил «смотрящий», покидая зону.

Его наказ выполнялся беспрекословно. Лишь иногда, при появлении Жигана, зэки украдкой указывали на него глазами, при этом многозначительно хмыкая с видом людей, которые знают самые сокровенные тайны зоны.

Жиган никогда не вспоминал ни про бунт, ни про отморозка Кокана. Все это осталось в прошлом.

А прошлым живут либо слабаки, либо глубоко несчастные люди.

Когда наступила последняя зима, которую Жигану было суждено провести за колючей проволокой, на зону прибыло пополнение.

На белобрысого пацана он сначала не обратил внимания.

Худосочный московский шкет загремел за грабеж. В районе Сокольников группа великовозрастных болванов срывала с прохожих меховые шапки. На их беду, шапки лишился и тесть начальника районного отделения милиции.

Чтобы восстановить пошатнувшийся в глазах семьи авторитет, начальник собрал всех оперативников, добавил к ним людей из патрульно-постовой службы и начал ловить налетчиков, что называется, на живца.

Переодетые сотрудники милиции дефилировали по пустынным аллеям. На каждом был меховой головной убор. Наживка сработала. Налетчиков взяли с поличным. В отделении, положив задержанных на пол, стражи порядка пустили в ход дубинки. После серии ударов по подошвам ног парни выдали зачинщика.

Снимать шапки с добропорядочных граждан предложил учащийся техникума Валерка Филимонов.

На квартире Филимоновых провели обыск. В комнате единственного отпрыска под кроватью обнаружили целую россыпь меховых уборов, в которых прожорливая моль уже начала свое пиршество.

Суд отмерил положенный срок, и несостоявшийся специалист в области химической промышленности отправился на зону искупать грехи.

Ничем примечательным Филимонов не выделялся.

В отряде к нему быстро приклеилось погоняло Филимон. Парнишку, как любого москвича, выходцы из провинции слегка недолюбливали, но зря не обижали. Человек ведь не выбирает место рождения.

Все изменилось, когда в отряде появился колченогий киргиз с неблагозвучным прозвищем Малахай.

По вестям с воли, киргиз попался на торговле наркотой. Он привозил с исторической родины забористую анашу и экстракт опиумного мака. Анашу толкали на базарах уральских городов, а из экстракта готовили самопальный героин, известный под названием «черняшка».

Малахай сразу невзлюбил тихого москвича. Изводил Филимона придирками не по делу, зарабатывая тем самым дутый авторитет. Постепенно издевательства над выбранной жертвой перешли все границы. Вокруг Малахая сбивалась стая таких же подонков, как и он сам.

Жиган оставался сторонним наблюдателем, ожидая выхода на свободу.

Однажды он застукал Филимона, рыскавшего возле пищеблока. Сглатывая слюну, парень смотрел на баки с объедками. Отходы вывозили на подсобное хозяйство для откормки свиней.

Подойдя к парню, Жиган негромко спросил:

— Ты что делаешь, придурок?

— Жрать хочется, — потупив взгляд, ответил Филимон.

— Хавла не хватает? Пайка ведь нормальная. А ты знаешь, что нельзя копаться в отбросах?

Бросая плотоядные взгляды на баки, Филимон спросил:

— Почему?

Пришлось Жигану напомнить жесткое неписаное правило зоны:

— Зашкваришься, дурачок. Переведут в отряд к «петухам», или любая сволочь отодрать получит право.

Бледное лицо парня покрылось пунцовыми пятнами. Он отвел взгляд от баков и неожиданно, всхлипнув, повторил:

— Жрать хочется.

— Рубай в блевотнике вместе со всеми, а сюда не подходи, — предупредил Жиган.

Развернувшись, он пошел к баракам. Снег поскрипывал у него под ногами. Следом за ним потянулся смахивающий на доходягу Филимон. Жиган не утешал паренька. Слова на зоне ничего не значат, если не подкреплены делом. Бесполезная жалость может даже убить.

Сколько таких случаев видела зона, когда после душещипательного разговора расчувствовавшийся зэк сводил счеты с жизнью. А Жиган хотел, чтобы этот московский шкет выжил.

Догнав Жигана, москвич пожаловался:

— У меня пайку Малахай заныкал. Сказал, что не положено такому уроду казенное хавло рубать.

Жиган притормозил. Дождавшись, пока Филимон поравняется с ним, он уточнил:

— И долго это продолжается?

— Четвертый день.

Поведение киргиза тянуло на беспредел. Лагерную пайку не смел отбирать никто. Можно лишить чести и даже жизни, но лагерная пайка все равно что воздух. Она является неотъемлемым правом любого зэка.

Одернув бушлат, Жиган поплотнее запахнул полы. Ледяной ветер, гулявший между бараками, усиливался. По запретной полосе мела поземка, а часовые на вышках поднимали воротники тулупов.