— Сережа, — сладко увещевал он, — ты ведь был не один. Зачем брать всю вину на себя? Ты пойдешь в дисбат, а подельник будет гулять на свободе. Это несправедливо. Ну, Сережа, кто еще с тобой был?

С равным успехом лейтенант мог обращаться с этим вопросом к телеграфному столбу. Каптерщик отрицал наличие подельника.

Комбриг, старавшийся замять чрезвычайное происшествие во вверенной ему части, вышел на гарнизонного прокурора. Привел веские доказательства бессмысленности затеянного дела.

— Их рота через несколько дней в Чечню уходит. Давай дадим задний ход — уговаривал комбриг.

Прокурор приводил свои доводы:

— Зачем вам такая гниль на войне? Если здесь паскудит, то что натворит в Чечне? И потом, нам тоже показатели нужны.

В переполненном клубе, куда согнали весь личный состав части, свободный от караулов и нарядов, яблоку было негде упасть. Представитель прокуратуры зачитал обвинение. Солдат первого года службы, назначенный народным обвинителем, трясущимися губами произнес какую-то туфту о священном долге, армейской чести и о том, что воровать вообще нехорошо. Плешивый судья с погонами полковника мирно дремал, подперев подбородок рукой. Когда секретарь, девица с длинными ногами и арбузной грудью, на которую пялился весь клуб, деликатно кашлянула, судья встрепенулся.

— …назначить наказание сроком в полтора года с отбыванием в дисциплинарном батальоне, — прошепелявил судья, зачитывая приговор

Конвойный приказал Пономаренко завести руки за спину. Холодная сталь наручников сковала запястья. Только сейчас каптерщику стало по-настоящему страшно.

На несгибающихся ногах он в окружении конвоя двинулся к выходу. Возле двери клуба арестанта ждала крытая машина, предназначенная для перевозки заключенных.

Возле машины арестанта остановил старший сержант Иннокентий Ротов. Не обращая внимания на грозные оклики конвоя, Мармелад подошел к арестанту и тихо сказал:

— Спасибо, братан, что не сдал. За мной должок…

С тех пор много воды утекло. Многое изменилось и в судьбах армейских дружков. Каждый пошел своей дорогой. Но даже параллельные линии, как известно, где-нибудь да пересекаются…

Из Чечни Мармелад вернулся другим человеком. Он научился убивать. Там, на горных перевалах и в сумрачных долинах, старший сержант морской пехоты отточил свое мастерство. Убийство стало для него ремеслом, приносящим радость. Убивать Мармеладу действительно нравилось. Он пьянел от восторга, наблюдая, как вместе с кровью из чьего-то тела вытекает жизнь.

На самые рискованные операции старший сержант шел добровольно. Он не был героем и к чеченам особой ненависти не питал. Политика, стремление к независимости, религиозные проблемы не касались морского пехотинца. С таким же успехом он мог воевать против марсиан. Но когда в чеченском селении подписали мирный договор, старший сержант почувствовал себя обманутым.

Война закончилась.

Иннокентию Ротову, подумывавшему подписать контракт о продолжении службы, податься было некуда. На гражданке его никто не ждал, а однообразная мирная жизнь казалась убогим времяпрепровождением для слабаков.

Дембельнулся Мармелад, переслужив положенный срок. Не долго думая, отправился на родину. Родина встретила морпеха неприветливо. Никакие военные заслуги в расчет не принимались. Работу отставному сержанту предлагали низкооплачиваемую, а то и вовсе идиотскую — вроде дворника в ЖЭКе. Мармелад от унизительных предложений отказывался, пока не вспомнил о старинном друге отца..

Крепкий еще дед по прозвищу Кащей вел активную общественную работу. Якобы отошедший от дел, матерый уголовник был старостой церковной общины. На средства общины и самого Кащея реставрировался храм. Церковь иконы «Божьей матери, Утоли моя печали» уже сияла позолотой куполов, когда Мармелад навестил церковного старосту.

Встреча, круто изменившая жизнь отставного морпеха, состоялась в строительном вагончике Закончив распекать напившихся строителей, по чьей вине застыла машина бетона, Кащей вызвал водителя и отвез Мармелада в свой загородный дом.

Там, за столом с обильной выпивкой и богатой закуской, состоялся примечательный разговор. Старик, чьи лучшие годы прошли в «крытках» и на зонах возле Полярного круга, отличался завидным аппетитом. Поглощая деликатесы, он внимательно рассматривал гостя.

— Рубай, Кеша. Не стесняйся. И выпей со стариком беленькой. За папашку, царство ему небесное, накатим по стопарю, — разливая смородиновый «Абсолют», произнес церковный староста. — Что может быть лучше, чем похавать и бабу помацать… Прости, господи, за словоблудие, — Кащей размашисто перекрестился.

Дом был обставлен с претензией на царскую роскошь. Мебель сияла позолотой, а оклады икон — серебром и золотом. Перед ликами святых горели лампады. На столе стояла фарфоровая посуда девятнадцатого века. Жизнь рецидивист Кащей доживал достойно.

— Так с чем пожаловал? — отрывая хвост у свежесваренного на укропной воде рака, спросил он.

— Работу бы мне подыскать, — заискивающим тоном произнес Мармелад.

— Работа работе рознь. Сколько ни паши, пьяным не будешь. Можно быкам в деревне хвосты крутить, а можно настоящим делом заняться. Так, чтобы и нос был в шоколаде, и в кармане деньга шуршала, — поблескивая золотыми фиксами, загадочно сказал Кащей.

От четвертой рюмки Мармелад наотрез отказался. Ему предстояло сделать выбор. А выбирать бывший морпех предпочитал на трезвую голову. Пока Кащей крушил розовые панцири членистоногих, его собеседник цедил минералку.

Наконец, хитрый старик вскользь спросил:

— Ты где, сынок, служил?

— В Чечне альпинизмом занимался.

— По горам с мокрой задницей носился или за семью контрольно-пропускными пунктами генеральские тела охранял? — недоверчиво переспросил хозяин дома.

Вместо ответа Мармелад взял невесть как затесавшийся среди столового серебра самодельный нож с плексигласовой наборной ручкой. Проведя пальцем по лезвию, не целясь, метнул нож в дверной косяк. Лезвие вошло в дерево по самую рукоятку.

Старик даже не повернул голову. Докушав очередной рачий хвост, Кащей вытер руки салфеткой, налил в серебряную рюмку водки, выпил и, с наслаждением крякнув, отметил:

— Такими номерами, Иннокентий, в цирке удивить можно. Меня фокусами не проймешь. Не такое в жизни видывал. Но парень ты толковый. Справный фраерок. И папашу твоего я уважал. Так что, страдалец за Отчизну, работенку мы тебе подыщем, — неожиданно взгляд старика стал колючим. — Ты только просеки, родной, ко мне вход — рубль, а выход — два.

Угрозу Мармелад проигнорировал. Спокойно посмотрел на насупившегося деда, похожего на облезлого филина, и, сплевывая в ладонь косточки от маслин, спросил:

— Что за работа?

— По профилю, Кеша. По профилю… — пряча улыбку, ответил Кащей.

На прощание церковный староста снабдил гостя деньгами. Это были не мятые рубли из церковной копилки, а полновесные американские доллары, извлеченные из пачки, перехваченной лентой банковской упаковки.

Вручая подъемные, Кащей посоветовал:

— Ты бабками-то не сори. Я ведь не сироте подаю, аванс проплачиваю. Бабло отработать придется. От халявных денежек крышу сносит, а от заработанных мозги в нужном направлении крутятся. Так что не шикуй. Свечечку за упокой родителя в церкви поставь. Обедню закажи. Помяни, как следует, батяню.

— Ладно, — кивнул Мармелад, спускаясь с крыльца. — Когда на работу являться?

Смерив гостя взглядом, церковный староста махнул короткопалой пятерней, украшенной вытатуированными перстнями.

— Отдыхай служивый. Работа подождет.

Через неделю Кащей вызвал Мармелада к себе. Встреча состоялась на берегу реки, где старик удил рыбу. Устроившись в зарослях, окружавших старицу, Кащей раз за разом забрасывал блесну, рассчитывая поймать щуку.

— Люблю за зубастой погоняться. Хитрая рыбина, но жадная А по жизни надо уметь делиться, — распутывая зацепившуюся за камыш леску, с легким недовольством бормотал старик. — Тут один чурбан делиться не хочет. Я по-хорошему объяснял. Все расклады подбивал. Пытался добазариться с урюком, а он ни в какую. Уперся рогом. Предъяви непонятные мне лепит. Говорит, я на чужую долю лапу положил. А я, Иннокентий, никогда на чужое не зарился. Но как говорится: чужой землицы нам не надо, но и своей ни пяди не отдадим…