— Просто позволь своим лыжам следовать по следам. И пригнись.

Спрятавшись в лесу есть скрытая лыжня, гладко протоптанная теми, кто знает, что она тут есть, и защищенная от солнечных лучей огромными соснами над нами. Я петляю между стволами, пригибаясь, чтобы избежать нижних ветвей.

На развилке я сворачиваю направо, уводя нас глубже в лес, пока мы не достигаем небольшой поляны вокруг старого пня. Думаю, что когда-то в него ударила молния, и теперь это скрытое убежище, покрытое несколькими футами снежного покрова под нетронутой пылью.

— Срань господня, это было потрясающе! — он упирается руками в колени, тяжело дыша, чтобы восстановить дыхание, когда адреналин захлестывает его. — Мои бедра горят.

— Подумала, тебе здесь понравится. Мы всегда считали, что это наше особенное место, когда были детьми.

— Иди сюда, — говорит он, отбрасывая палки в сторону и расстегивая шлем. Я делаю то же самое, надевая его на запястье, когда он катится на лыжах ко мне, одна его нога скользит между моими, другая сбоку от меня.

Наши рты соприкасаются с одинаковой силой, оба голодны после стольких часов, когда не могли насытиться друг другом. Его руки обхватывают мое лицо, наклоняя меня к себе, в то время как мои хватаются за края его куртки, притягивая его ближе.

Его поцелуи колеблются между нежными и дразнящими, покусывая мою губу, и отчаянными и ищущими, когда его язык скользит по моему.

Он подталкивает меня назад, и я легко скольжу, пока моя спина не ударяется о снежный покров позади меня. Одна рука обхватывает мой затылок, когда он прижимает меня коленом к месту и…

— О боже, да, — громко стону я.

— Штучки с коленом?

— Штучки с коленом, — я киваю ему в губы, слегка всхлипывая, когда он прижимается сильнее, покрывая поцелуями мое горло, чтобы нежно пососать нежную кожу там. Мои бедра инстинктивно сжимаются, отчаянно нуждаясь в трении, но из-за нижнего белья, базовыми слоями и лыжными штанами слишком много слоев между нами. Я так сильно хочу, чтобы он прикоснулся ко мне, что схожу с ума.

— Мне нужно побыть с тобой наедине, — выдыхает он, вторя моим мыслям.

— Прямо сейчас мы одни, — шепчу я, опуская руку на твердую выпуклость за его молнией.

— Голыми и наедине. Не знаю, разумно ли это здесь, на холоде, — вероятно, он прав. Здесь, в тени деревьев, температура кажется гораздо ближе к нулю, хотя этого нельзя сказать по тому, как горячо пульсирует моя кровь в венах. — Я хочу делать с тобой все, что угодно, но не здесь. Можем ли мы как-нибудь это устроить?

— Не знаю, — вздыхаю я, прижимаясь лбом к его груди. — В шале всегда кто-то есть.

Он гладит меня по волосам и тоже вздыхает:

— Черт. Я изголодался по тебе.

— Может, как-нибудь вернемся пораньше? Или вообще откажемся от катания на лыжах?

Он снова целует меня, на этот раз нежнее, и я закрываю глаза и позволяю себе раствориться в нем. Поцелуи Кэмерона — это удовольствие для всего тела. Даже когда его рот сосредоточен на моем, его руки заботятся обо всем остальном. Они исследуют, играют с моими волосами, хватают меня за бедро, сжимают мою грудь через куртку — все это лишь мелкая дегустация того, что он действительно мог бы сделать со мной, если бы у него был шанс.

— Мы найдем способ. Обещаю.

Ханна

Обед в «Мармоте» знаменует собой начало рождественских традиций семьи Ричмонд, и никто не склонен продолжать кататься на лыжах, когда можно отдыхать, есть, пить, играть в игры или поспать после полудня, когда наступает ночь.

Однако у нас с папой гораздо более важные планы.

— Мы с Ханной отправляемся в большой магазин, — кричит он на весь дом. — Кто-нибудь присоединится к нам?

— Не-а, скукота, — кричит Райан в ответ из своей спальни. Он всегда предпочитал, чтобы его еда доставлялась как можно ближе ко рту. И все равно, откуда она и как была приготовлена.

Я же, наоборот, круглый год мечтаю о французских супермаркетах. Я представляю, как слоняюсь по проходам, набивая тележку сыром, хлебом и вяленым мясом. Я живу ради баночек с джемом из лепестков роз, фисташкового крема и взбитых лесных орехов. И чипсов. Даже не говорите мне о чипсах. Французские хрустящие чипсы — это элита.

— Я проведу день в джакузи с романом о тайном ребенке от Норы Робертс, если я вдруг кому-нибудь понадоблюсь, — говорит мама, появляясь в халате. Ее одержимость Норой Робертс открыла мне дорогу к любовным романам, хотя лично для меня троп секретный ребенок не подходит.

— Хочешь поехать и посмотреть, из-за чего весь сыр-бор? — папа спрашивает Кэмерона, который сидит за обеденным столом со своим ноутбуком.

— Мне нужно закончить кое-какую работу до завтра, — отвечает он. — Увидимся, когда вы вернетесь.

— Поступай как знаешь, — говорит папа.

Как только папа поворачивается спиной, Кэм посылает воздушный поцелуй в мою сторону, и я ловлю его в воздухе и прижимаю к губам, как самая сексуально озабоченная, самая опьяненная любовью девушка на планете.

Честно говоря, я рада, что он остается. Большой шоппинг перед Рождеством всегда был нашим с папой увлечением, даже когда я была маленькой девочкой. Ближайший город с большим супермаркетом находится в двадцати минутах езды вниз по горе, и за эти годы у нас накопилось несколько собственных традиций. Мы подпеваем местной радиостанции на извилистой дороге — смесь песен на французском и рождественской классики, которую вы бы услышали и в Великобритании.

Когда моя бабушка все еще была с нами, мы пользовались ее древней машиной-смертельной ловушкой, но мы сдали ее на металлолом после ее смерти, и ни минутой раньше. Папа теперь берет машину напрокат в аэропорту, какую-нибудь сверхмощную штуковину типа «Ленд Ровер» с шипованными шинами, сиденьями с подогревом и запахом новой машины. И самое главное, что в ней есть много места для всех наших покупок.

Я игнорирую телефон по дороге в пользу вида, остро осознавая тот факт, что по мере увеличения моей рабочей нагрузки я могу оказаться в том же положении, что и Райан, и не смогу возвращаться в эти поездки каждый год. До сих пор они всегда были данностью, привилегией, предоставляемой людям, у которых есть свободное от работы время, и родители, которые оплачивают перелет. Если я хочу прогрессировать, от меня будут ожидать, что я буду работать все больше, чтобы доказать свою состоятельность.

— О чем ты думаешь, малыш? — спрашивает папа, когда мимо проносятся деревья.

— Просто о работе. Сколько еще мне нужно сделать, чтобы продвинуться вперед.

— Ты же знаешь, что на двери моей фирмы твое имя, верно? — поддразнивает он.

— Хватит, папа, ты же знаешь, что я хочу получить повышение за счет своих заслуг, а не кумовства. Я едва закончила учебу, а ты говоришь о партнерстве. Совсем никакого давления.

— Знаешь, это было моей мечтой с тех пор, как ты заинтересовалась юриспруденцией, но у тебя еще полно времени. Не трать свою жизнь на то, что ты не можешь контролировать.

— Не буду, папа, — я изо всех сил стараюсь успокоить его. — Честно говоря, я бывала и более загружена.

— Знаю, дорогая, но я также знаю, что ты действительно усердно работала. Тебе позволено немного пожить.

Я не лгу. У меня все хорошо, но даже когда я была в самом низу, то постоянно пыталась убедить своих родителей, что со мной все в порядке. Когда я не могла встать с постели, когда мысль о том, чтобы пойти на занятия, бросала меня в холодный пот. Когда казалось, что моим единственным выходом было бросить университет или перевестись в другой. Когда я плакала весь день, каждый день, я все равно говорила, что со мной все в порядке.

Мой срыв произошел, когда второй парень, один из старых школьных друзей Райана, разбил мне сердце. Когда мы оказались на одном курсе в университете, то сразу же стали парой. Он был веселым, красивым, умным, и его любили все, кого мы знали. Я была одурманена и настроена к жизни, по крайней мере, я так думала.