Недели шли, а привести стороны к согласию удавалось с трудом. Конгресс санкционировал набор армии буквально за пару дней до сражения при Банкер-Хилле, и почти сразу же после этого Джордж Вашингтон отъехал из Филадельфии к войскам. Джон Дикинсон и сгруппировавшиеся вокруг него умеренные делегаты не возражали против создания армии, а также не пытались продвинуть на место Вашингтона, известного своим скептическим отношением к попыткам мира с Англией, кого-то из своих единомышленников. В начале июля им удалось убедить конгресс послать королю вторую петицию, так называемую «Петицию оливковой ветви», где короля просили найти способ прекратить конфликт. Джон Адамс был глубоко разочарован верноподданническим тоном петиции, но ему пришлось смириться с колебаниями в стане делегатов. Хотя неукротимый дух Адамса не ведал умиротворения, все же его успокаивал рост рядов сторонников твердой линии. Один из них, Томас Джефферсон, прибыл в Филадельфию как раз тогда, когда конгресс получил сведения о Банкер-Хилле. Кроме того, по мере поступления британских ответов на американские инициативы оставаться сторонником примирения с ней становилось все затруднительнее[559].
Джон Дикинсон чувствовал себя в еще более двусмысленном положении, чем остальные: он одновременно составлял вторую петицию королю и работал вместе с Джефферсоном над декларацией о причинах и необходимости создания армии. Джефферсон предложил первый, достаточно мягкий ее вариант, который Дикинсон, чувствуя себя после Банкер-Хилла обязанным доказать, что является горячим сторонником свобод, ужесточил. Декларация, обвинявшая парламент в «попытке жестоким и бесцеремонным образом подавить колонии силой, что вынудило конгресс прибегнуть к необходимости удовлетворить просьбу последних о вооруженной защите», была принята 6 июля. Два дня спустя конгресс согласился с отправкой второй петиции королю, а в конце месяца отверг инициативы Норта, так называемое Предложение о примирении[560].
Возможно, во всех этих летних декларациях и было что-то «причудливое», как охарактеризовал работу конгресса тот же Адамс. Конгресс колебался и не мог решиться на что-то определенное: он готовился к войне, но просил о мире; он декларировал свою решимость бороться за свободы американцев и одновременно подавал миролюбивые петиции; он выражал свою лояльность королю и в то же самое время обещал стереть с лица земли его армию[561].
Однако на деле ничего причудливого в эти летние жаркие дни не происходило. При Банкер-Хилле погибли люди, и всякий раз, когда погибал хотя бы один американец, исчезал и один сторонник умеренной линии. Эхо гибели ополченцев и страданий населения раздавалось далеко за пределами Новой Англии. По мере того как вести о битве доходили до центральных и южных колоний, тамошние ополченцы собирались в отряды и двигались к Бостону. Они покидали свои дома, и вместе с ними их покидал дух компромисса. Официальные лица метрополии совершили столько ошибок, что уничтожили на корню всю поддержку, которую им могли оказать умеренные.
После начала войны немногие министры кабинета Норта сохраняли умеренность. Слова Норта казались миролюбивыми, но для успокоения разгневанного короля их было совершенно недостаточно. Дартмут мог бы помочь Норту обуздать требовавшую крови партию войны, но Дартмуту почти никто не доверял, и осенью он оставил пост. Сменивший его лорд Джордж Джермен был явным сторонником твердой руки и мечтал поставить зарвавшихся американцев на место[562]. Вести о Конкорде и Лексингтоне уменьшили вероятность компромисса, а Банкер-Хилл сделал ответ англичан еще более жестким. В конце августа король выразил общее (и личное) негодование поведением американцев, заявив, что колонии находятся в состоянии «неприкрытого и явного мятежа». Два месяца спустя в своем обращении к парламенту он объяснил, что в Америке действуют «отчаянные заговорщики», ведущие повстанческую войну, «целью которой является создание независимой империи»[563].
После начала военных действий многие члены парламента, вне всякого сомнения, пришли к тому же выводу. Они последовали примеру министров, и, прежде чем закончился год, 22 декабря 1775 года парламент принял Запретительный акт, прекращавший всякую торговлю со стороны колоний. Данный статут сделал американские суда и их грузы мишенью для королевского флота; все корабли, торгующие с колониями, должны быть «конфискованы в пользу Его Величества, как если бы эти корабли и их грузы принадлежали нашим врагам, а экипажам должен быть вынесен приговор в любом адмиралтейском суде либо в других судах»[564].
Если бы король, его министры и парламент задались целью убедить американцев отделиться от империи, они бы не смогли предложить лучших законов, чем те, что стали приниматься начиная с апреля. Британская армия маршировала по колониям и убивала жителей в двух кровопролитных столкновениях; петицию конгресса сочли недостойной ответа; американцы были названы предателями и мятежниками, которых нужно подавить силой. На первый взгляд, торговая блокада не была таким уж знаменательным событием, однако Для жителей колоний она совершенно справедливо еще раз продемонстрировала, что слова короля и его правительства не расходились с делом. Такие ярлыки как «предатели», «заговор», «враги» не оставляли большой надежды на ведение переговоров, и с течением времени ситуация только загонялась в тупик. «Красные мундиры» продолжали угрожать Новой Англии, и намерения парламента и кабинета министров уничтожить экономику Америки стали ясны.
Когда в октябре пришли свежие новости из Англии, американцы узнали, что король объявил их мятежниками. Почти сразу же стало известно и о том, что король отказался принять к сведению петицию, одобренную конгрессом в июле, а также пошли слухи об отправке в Америку новых частей регулярной британской армии. В феврале 1776 года, когда конгресс уведомили о Запретительном акте, перспектива примирения отдалилась как никогда прежде.
Но конгрессмены по-прежнему медлили с провозглашением независимости. В Филадельфии ждали какого-нибудь очевидного доказательства того, что за отделение от метрополии выступает весь народ Америки. Кроме того, колебания были вызваны тем, что меньшинство делегатов вынашивало надежду, что мирные переговоры, которые смогут залечить кровоточащие раны, нанесенные событиями прошлого года, все еще возможны.
В некоторых колониях британские официальные лица показали, что фатальные промахи не являются монополией министров Его Величества. Летом губернаторы Северной и Южной Каролины после неуклюжих попыток продиктовать легислатурам провинций свою волю просто-напросто сбежали из своих резиденций под защиту британского флота, курсировавшего вдоль побережья. Тем самым они последовали примеру лорда Данмора, губернатора Виргинии, ставшего первым в ряду тех, кто нашел убежище на британских фрегатах. После того как палата горожан Виргинии отвергла «мирное» предложение Норта, Данмор распустил ее и теперь с борта военного корабля наблюдал за тем, как конвент (палата нашла себе новое название) взял на себя управление колонией. К ноябрю Данмор испытывал чувство безысходности, расхаживая взад и вперед по качающейся палубе и обозревая английскую эскадру, которая, как и сам он, совершенно не знала, что делать. В начале месяца Данмор призвал рабов Виргинии к восстанию, пообещав им свободу, если они будут сражаться против своих хозяев. Если в Виргинии к тому времени и оставались лоялисты, то их теплые чувства к британской короне испарились тотчас после воззвания Данмора. Для белого американца вероятность восстания рабов никогда не казалось ничтожной, к его возможности относились с ужасом. 1 января 1776 года Данмор приказал кораблям обстрелять Норфолк. В городе начались пожары, которые, можно сказать, видела вся Виргиния[565].
