Верховный судья Томас Хатчинсон попытался защитить Бернарда. Хатчинсон, вероятно, ненавидел эти скандалы еще больше, чем Бернард, и, должно быть, осознавал, что ему не удастся убедить большую коллегию присяжных в Бостоне предать суду издателей Gazette за клевету. Но Хатчинсон — лояльный и решительный человек — поручил генеральному атторнею подготовить проект обвинительного акта в отношении издателей и представить его большому жюри, которое вполне предсказуемо проголосовало против. Агенты фракции, не скрывавшие своих действий (они «были замечены общественностью в преследовании присяжных»), оказались более убедительны, чем верховный судья, губернатор и генеральный атторней вместе взятые. Большое жюри не вынесло обвинительного заключения. Пока происходили все эти телодвижения, ИСТИННЫЙ ПАТРИОТ вновь напомнил о себе в Gazette, написав, что он затрудняется объяснить этот «странный комплимент» его недавней статье, которую приняли на счет губернатора Бернарда. Сам бы он «скорее отрезал себе руку», чем бросил тень на репутацию честного человека. Но, с другой стороны, «если кому-то совесть говорит, что это он является тем монстром, которого я изобразил, он может быть уверен, что я не имел в виду его. Но если человек знает, что портрет в мрачных красках изображает именно его, то он волен считать его своим». Бернард, возможно, осознав, что в результате всего этого он только теряет лицо, прекратил делать публичные заявления[291].
Если у Бернарда и был моральный авторитет, то он давно испарился. Группа местных купцов даже не посчитала нужным посоветоваться с ним, как им реагировать на закон о доходах, а также не стала сообщать ему о соглашении против импорта британских товаров, заключенном в начале марта. Он не мог бы убедить купцов еще повременить с активными действиями, как не сумел он остановить толпу, праздновавшую годовщину отмены Акта о гербовом сборе двумя неделями позже. Ту ночь 18 марта небольшая компания — комиссар Бёрч, его семья и Томас Хатчинсон — провели вместе с губернатором, пока толпа (масса людей всех слоев, возрастов и обоих полов) кружила по улицам Бостона, кричала и время от времени собиралась вокруг домов таможенных комиссаров. Большого ущерба нанесено не было (за этим следила группа джентльменов), но Бернард и его приближенные чувствовали страх[292].
В этой обстановке напряжения и страха (по крайней мере, для королевских чиновников) таможенные комиссары просчитались так же сильно, как и губернатор. Они поддались импульсивному желанию нанести ответный удар по тому, кто лишь открыто выразил свое презрение к ним и всей их работе. Их жертвой (отнюдь не беспомощной, как оказалось) стал Джон Хэнкок — один из богатейших купцов Бостона. Хэнкок унизил комиссаров вскоре после их прибытия годом ранее, не позволив военизированной части, которой он командовал, участвовать в официальных приветственных мероприятиях, запланированных губернатором Бернардом. Также он решил не посещать с подчиненными банкет, назначенный губернатором во время майских выборов, если там будут присутствовать комиссары, и город проявил солидарность с Хэнкоком, не позволив использовать Фанел-холл для проведения банкета[293].
Комиссары получили возможность свести счеты в апреле, когда Хэнкок принудительно удалил с судна двух контролеров — младших служащих таможни, работавших в подпалубных помещениях его брига «Лидия». Контролеры взошли на борт «Лидии» вскоре после того, как она пришвартовалась. Хэнкок не возражал против их присутствия до тех пор, пока они не спустились вниз без разрешения и без распоряжения о содействии. Когда это дело дошло до внимания комиссаров, они приказали генеральному атторнею провинции составить обвинительный акт против Хэнкока. Его обвиняли в противодействии служащим таможни при исполнении должностных обязанностей. После расследования генеральный атторней отказался от дальнейших действий на том основании, что контролеры превысили свои полномочия, а Хэнкок действовал законно, когда выдворил их[294].
Мнение генерального атторнея не удовлетворило комиссаров, которые сразу же обратились в министерство финансов в Англии. Прецедент, созданный ими, многое говорит о причинах, по которым британцы не смогли успешно управлять Америкой. Большая часть написанного комиссарами свидетельствует о том, что они намеревались сделать из Хэнкока козла отпущения, продемонстрировав его политические преступления. Процессуальные и юридические стороны вопроса казались им вторичными по сравнению с тем вызовом, который Хэнкок бросал королевской власти. Он являлся, как они писали, одним из лидеров «недовольных» в Бостоне. Он оскорбил их первый раз, когда они только прибыли, а затем еще раз — на банкете. Он был явным противником таможенной политики. Доводы комиссаров в пользу уголовного преследования строились на том предположении, что если Хэнкока не привлечь к ответственности, то королевской власти в Америке будет нанесен очередной удар[295].
Дело в том, что достоинство королевской власти волновало таможенных комиссаров больше, чем их рутинная работа, связанная со сбором импортных пошлин и проверкой прибывающих и убывающих кораблей. «Королевская власть» была для этих чиновников гипнотической фразой, наполненной пьянящим, хотя и слабеющим ароматом империи. Размышления о ее состоянии в Америке порождали образы народного правительства, неожиданно возникающего эгалитаризма, а также бесчинств толпы — образы пугающие, вопиющие об одержимости дьяволом. Пытаясь понять американцев, заигрывающих с таким безумством, один из комиссаров, Генри Халтон, объездил весь Массачусетс и Коннектикут, чтобы лично разобраться в этих заблуждениях. Чувство превосходства, которое он испытывал по отношению к американцам, отчетливо читается в его описаниях: в повседневной жизни, а равно и во время беспорядков, терроризировавших жителей Бостона, американцы демонстрировали презрение к социальным рангам. При этом они обладали большой энергией: народ, не имеющий такой энергии, не мог бы заставить неплодородную землю приносить урожай. Несмотря на это признание Халтона, сделанное скрепя сердце, его непонимание ситуации и сословное высокомерие очевидны. Он считал, что имеет дело с неполноценной породой людей, поэтому его (и целого ряда других карьеристов) рекомендации — заставить американцев соблюдать порядок и уважать королевскую власть — проистекают из социальных различий, а также из традиционной политики колониального правительства[296].
Нельзя сказать, что таможенные комиссары не заботились о строгом исполнении законов, регулирующих торговлю. Они старались добиться их соблюдения как подконтрольной им службой, так и купцами. Когда они прибыли на материк в ноябре 1767 года, их шокировала постановка таможенного дела в Америке, во всяком случае, это можно наверняка сказать о Халтоне и Бёрче, так как они впервые оказались в Бостоне. Темпл и Пэкстон, имевшие больше опыта, давно оправились от шока, который они испытали, поступив на службу в таможню, а Робинсон, переживший настоящее потрясение в самом начале работы здесь, когда попытался наложить арест на судно «Полли» за контрабанду патоки, уже кое-что знал о нравах американцев. Все комиссары, за исключением Темпла, от которого остальным было мало проку, хотели затягивания гаек в системе.
Оценивая ведение бизнеса в Новой Англии, они обнаружили, что контрабанда «чрезвычайно распространена», но при этом было произведено лишь шесть арестов судов в связи с нарушениями за последние два с половиной года. А за этими шестью арестами последовало только одно успешное обвинение, другие же корабли были либо отбиты толпой, либо возвращены решениями присяжных в местном суде[297].
