Причины этого следует искать в «серой области» общественного волеизъявления и настроения. Дикинсон заронил в умы людей идею о конституционных проблемах, но не возбудил их страстей, оставшихся в том состоянии полного истощения, в котором они находились после лета 1766 года. Пока еще преобладали нормальные желания — работать и зарабатывать как обычно. Признавая эти желания, Дикинсон, тем не менее, давал проницательный анализ конституциональных вопросов, вставших в связи с пошлинами Тауншенда, радуя читателей изысканными оборотами и осуждением грубого насилия. Его призывы к детской покорности, его скромные советы составлять петиции и заниматься домашним производством, казалось, нравились публике именно тем, что Дикинсон не просил о многом. Чего у Дикинсона недоставало, так это ярких описаний заговоров против свободы или подлых замыслов разращенных министров, решивших поработить свободолюбивых американцев. Колонисты читали его «Письма», соглашались, но, за редкими исключениями, ничего не предпринимали.
Колонисты, представлявшие эти редкие, но важные исключения, проживали, что неудивительно, в Бостоне. Джеймс Отис не входил в их число, во всяком случае до какого-то времени. Во время одного из своих странных «заскоков» Отис, выступая на бостонском собрании, даже настаивал на конституционности пошлин Тауншенда. Возможно, что горожане тогда ему поверили. Так или иначе они отвергли требования о запрете на ввоз британской продукции и удовлетворились резолюцией, призывающей к сокращению потребления определенных британских товаров, без которых они и так могли легко обойтись. Любопытно, что в их число не вошли товары, подпадавшие под пошлины Тауншенда, но город решил поощрять производство бумаги и стекла[280].
Неделю спустя из Англии прибыли таможенные комиссары. Их ожидали (они уже стали одиозными фигурами), но время было выбрано крайне неудачно — 5 ноября, ночь Гая Фокса, когда массовые беспорядки — обычное дело. Каким-то образом им удалось избежать насилия, хотя большая толпа встретила их чучелами «дьяволов, священников и притворщиков», на каждом из которых были таблички «Свобода, собственность и никаких комиссаров»[281].
Присутствие таможенных комиссаров, персонифицировавших паразитическую политику, возможно, дало преимущество клике, собиравшейся сопротивляться, но все же ей не удалось продавить соглашение о запрете импорта. В конце декабря она убедила город поручить своим представителям в легислатуре протестовать против пошлин Тауншенда, и к тому времени некоторые мелкие города, которых в итоге набралось около двадцати пяти, заключили соглашения о бойкоте английских товаров, явно следуя примеру Бостона. Хотя рост популярности такой инициативы, должно быть, вдохновлял, все говорило о том, что провинция все-таки смирится с программой Тауншенда[282].
Губернатор Бернард с бестактным удовлетворением отметил отсутствие оппозиции. В декабре, перед созывом легислатуры, Отис уже не казался грозным соперником губернатора, и до января 1768 года, пока сессия продолжалась, спокойствие сохранялось. Бернард, впрочем, оставался настороже: раны, как он писал военному министру Бэррингтону, иногда «затягивались», не заживая. Бернард не знал и не мог узнать в те мирные январские дни, что палата представителей, по наущению Сэма Адамса, составила ряд протестов и направила их своему агенту Деннису де Бердту, секретарю Шелберну и другим единомышленникам с просьбой аннулировать акты Тауншенда. Палата также отправила сдержанное, но недвусмысленное обращение королю, вновь не поставив в известность губернатора[283].
В конце января «затянувшиеся» раны открылись и губернатор смог хорошо рассмотреть заражение. К этому времени Джеймс Отис вновь заявил свои притязания на главенство в народной фракции и вместе с Сэмом Адамсом обратился к палате представителей с просьбой одобрить письмо ко всем колониям, призывавшее к совместному сопротивлению новой программе Тауншенда. Ответ палаты — отказ, принятый большинством два к одному, — стал для него крайне неприятным сюрпризом[284].
Отис и Адамс редко ошибались в оценке настроений своих коллег, но просчитались в данном случае, вероятно, потому, что палата представителей несколькими днями ранее выразила готовность направить королю и министрам петиции. Подавать петиции, конечно, имели право и граждане, и законно учрежденные органы, такие как колониальные законодательные собрания, а вот письмо к официальным учреждениям в колониях с призывом сопротивляться закону, принятому парламентом, было совсем другим делом. Палата, в состав которой входило много представителей маленьких городов, которые пока еще не ощущали сильной угрозы от программы Тауншенда, сомневалась, стоит ли бросать такой вызов.
Почти две недели спустя, 11 февраля 1768 года, фракция Отиса — Адамса сделала еще одну попытку одобрить циркулярное письмо, которая на этот раз удалась. Шокированный и разочарованный Бернард приписал их успех проискам «тайных клик» и бессовестному подкупу членов палаты. Сэм Адамс, обладавший талантом общения с людьми самого разного сорта, которого не хватало Отису, без сомнения, прагматично использовал свои чары и свое влияние.
Адамс родился 16 сентября 1722 года в Бостоне в семье церковного дьякона Сэмюэля Адамса и Мэри Фифилд Адамс. Его отец был мелким предпринимателем, снабжавшим бостонских пивоваров солодом. Кроме своего дома и солодовни старший Адамс владел несколькими рабами и небольшим участком земли. Он никогда не был богат, но крепко стоял на ногах.
Отец Сэма Адамса был также мировым судьей и активно участвовал в городских собраниях. Похоже, что он, как правило, находился в оппозиции королевскому губернатору. В 1740 году он помог организовать земельный банк в Массачусетсе, выдававший векселя под залог земли. Это была инфляционная схема, и парламент по настоянию губернатора вскоре положил ей конец. Старший Адамс из-за разорения банка потерпел убытки. Неудивительно, что финансовые потери только усилили его нелюбовь к королевскому правлению в колонии. Вполне возможно, что Сэм Адамс разделял чувства отца.
Хотя Адамс-старший не посещал колледж, он хотел, чтобы его сын получил образование. Он отправил Сэма в South Grammar School, а затем в Гарвардский колледж, находившийся на другом берегу реки. Там Сэм ничем не отличился. Впрочем, однажды его оштрафовали за «распитие запрещенных спиртных напитков», но это едва ли можно считать достижением. Возможно, самым необычным в его пребывании в Гарварде было то, как редко его наказывали.
Некоторое время Сэм (или его отец) подумывал о карьере проповедника, но, даже будучи строгим кальвинистом, он не испытывал желания произносить речи с кафедры. После выпуска он работал в солодовой лавке, затем стал помощником крупного купца, но его наставник решил, что юный Сэм не обладает ни способностями к бизнесу, ни интересом к нему, и отправил его домой. Отец Сэма, обеспокоенный будущим сына, позже попытался помочь ему открыть свое дело и дал на это 1000 фунтов, которые вскоре были одолжены какому-то другу и исчезли.
Старший Адамс умер в 1748 году. Сэм унаследовал собственность своего отца, включая солодовню. Отец оставил после себя огромные долги, образовавшиеся после краха земельного банка. Его кредиторы решили забрать собственность, перешедшую к Сэму, и выставили ее на продажу. Во время первого аукциона Сэм пригрозил шерифу, отвечавшему за его проведение, а также потенциальным покупателям. Никто так и не решился на покупку. Этот захватывающий спектакль повторялся четыре раза: объявлялся аукцион, приходили покупатели с деньгами, появлялся Сэм Адамс, произносил резкие речи, покупатели прятали свои толстые кошельки и уходили несолоно хлебавши в сопровождении удрученного шерифа. Адамсу намного лучше удавалось защищать свое имущество, нежели приумножать или хотя бы сохранять его, и к концу 1750-х годов, когда его кредиторы сдались, он распродал большую часть поместья и потратил деньги.
