Озабоченность в связи с проблемой власти не замедлила дать о себе знать в дискуссиях, последовавших за публикацией конституции. Вскоре стало очевидно, что далеко не все считают наложенные на власть ограничения достаточными, особенно в случае власти, осуществляемой на расстоянии. Некоторые из тех, кто поднимал вопросы о конституции в начале осени 1787 года, формулировали свои соображения в таком ключе, словно они были уверены, что в Америке возрождается тирания. Они, в частности, утверждали, что за конституцией стоит «деспотичная аристократия», или, как они иногда выражались, «замаскировавшаяся аристократия» — замаскировавшаяся, по-видимому, из желания скрыть свои авторитарные намерения. Они также обыгрывали слова самой конституции. Лицо, которое должно было возглавить исполнительную ветвь, фигурировало в их разглагольствованиях как «президент-генерал» и иногда как «наш новый король»[1151].

Первую зацепку для критиков, возможно, дал сам председатель конвента Джордж Вашингтон, который в своем сопроводительном письме к конституции, отправленной 17 сентября в конгресс, упомянул в качестве одной из целей конвента «консолидацию нашего Союза». Независимо от того, кто заговорил о ней первым, «консолидация» почти сразу стала одним из самых многозначащих понятий, сопровождавших процесс ратификации. Критики уверяли, что конституция фактически предусматривает «консолидированное правление», в рамках которого все полномочия, ранее принадлежавшие штатам, будут осуществляться национальным правительством[1152].

Критики, однако, проглядели одно слово, которое они могли бы использовать для обозначения самих себя и тем самым усилить свои аргументы. Речь идет о слове «федералист». Не они, а сторонники конституции начали именовать себя федералистами, как только закрылся конвент, вследствие чего их оппоненты почти неизбежно получили прозвище антифедералистов — намного менее выгодное обозначение для группы, представители которой выставляли себя защитниками прав штатов. Самым важным фактом, относящимся к идеологии антифедералистов, было ее сопротивление передаче полномочий штатов национальному правительству. По-видимому, большинство антифедералистов одобряли идею исправления «Статей конфедерации» хотя бы передачей конгрессу прав налогообложения и регулирования торговой деятельности. Но конституция неприятно удивила и встревожила их масштабом предусмотренных в ней изменений и той сложностью, которую она вводила в структуру правительства. Они надеялись, что конвент предложит поправки к «Статьям конфедерации», которые вступят в силу только после их ратификации всеми тринадцатью штатами. Теперь, в сентябре 1787 года, им представили проект совершенно новой конституции, предполагавшей создание совершенно нового правительства. И для вступления новой конституции в силу было достаточно одобрения всего лишь девяти из тринадцати штатов.

В неприятии конституции не было ничего удивительного. В конце концов, главными предметами революции были власть и права. Целое поколение американцев выросло и достигло зрелости среди дискуссий о характере представительства, о законодательной и исполнительной власти, о самом конституционализме и о необходимости защиты прав личности. Еще одно поколение состарилось в борьбе за независимость и право на самоуправление. Если бы революционеры, оказавшись лицом к лицу с радикальными изменениями в структуре власти, не стали задаваться вопросами об этих изменениях, они бы предали себя и свои недавние достижения.

Те, кто не был удовлетворен ответами на свои вопросы, возражали против конституции. Они голосовали за делегатов, обещавших голосовать против ратификации; они публиковали статьи и памфлеты, в которых выступали за отклонение конституции; они агитировали и дискутировали; они образовывали комитеты; и некоторые избирались в конвенты штатов.

Они не вооружались и не выходили из Союза, не пытались совершить еще одну революцию, несмотря на все свои рассуждения о грядущей тирании. И никто не заключал их в тюрьму. Словом, процесс ратификации сохранял мирный характер, несмотря на всю агрессивную риторику, которую он порождал. И по его завершении не последовало никакой новой волны исхода из Соединенных Штатов, подобной исходу лоялистов.

Наиболее яркое представление об общей атмосфере и содержании процесса ратификации дает противоборство между федералистами и антифедералистами в Пенсильвании. Партия «конституционалистов», одна из двух главных политических партий в штате, получившая свое название за активную поддержку конституции Пенсильвании 1776 года, включала высокую долю демократов, усматривавших в Конституционном конвенте заговор против народа. В частности, Сэмюэль Брайан, сын Джорджа Брайана, одного из авторов конституции 1776 года, опубликовал серию газетных очерков, где разделение мнений по поводу федеральной конституции трактовалось как образование водораздела между народом и «богатыми и тщеславными, которые в любом сообществе считают себя вправе помыкать своими собратьями»[1153]. В дальнейшем, вплоть до завершения процедур ратификации в Америке, большая часть дебатов была пронизана неявным классовым антагонизмом. В Пенсильвании этот антагонизм ощущался значительной частью населения. В других штатах обращения к народу с призывом не доверять богатым и знатным, по-видимому, служили не более чем политической тактикой[1154].

Заговор как предполагаемый мотив поведения выигрывает в убедительности, когда он персонифицирован. В Пенсильвании местные заговорщики были всем хорошо известны. Богатыми и знатными были республиканцы, которые в свое время противодействовали конституции Пенсильвании и теперь поддерживали федеральную конституцию; к их числу принадлежал Роберт Моррис, участвовавший в работе конвента. В «Хронике ранних времен» Моррис фигурировал как Роберт Казначей, чьи интересы вращаются исключительно вокруг «мельницы», то есть Банка Северной Америки. Конституция воздвигла стену вокруг мельницы, чтобы защитить ее от народных масс: «И он добросовестно отчитался перед ними обо всем, что было сделано, и о том, как враги мельницы были обращены в бегство». Роберту Казначею помогают Джеймс Уилсон, выведенный под именем Джеймса Шотландца, и Гувернер Моррис, фигурирующий как Хитрец Гуверо. Эти трое и их подручные сговорились присвоить мельницу себе, не давать народу контролировать ее работу и делить между собой муку (читай: деньги), которую она производит[1155].

Антифедералисты в Пенсильвании также предъявляли существенные претензии к конституции, которые отдавались эхом в спорах во всех других штатах. Два вопроса казались важными практически везде. Первый касался отсутствия билля о правах: свободе слова, свободе вероисповедания и суде присяжных, то есть всех традиционных правах, которыми от века пользовались свободные англичане. На претензию к конституции, что она не гарантирует таких свобод и прав, не было ответа, хотя федералисты Пенсильвании считали, что он есть. Согласно конституции, как заявил Джеймс Уилсон в своей нашумевшей речи, национальное правительство может осуществлять только те полномочия, которыми оно Наделено; все остальные сохраняются за штатами. Поскольку конгресс не наделен полномочиями «ограничивать или отменять» свободную прессу и соответственно другие традиционные права, в билле о правах нет никакой необходимости («было бы излишне и нелепо федеральному органу, созданному нашими собственными руками, постановлять, что мы будем пользоваться теми привилегиями, которых мы не лишены ни намерением, ни законом, учредившим этот орган»)[1156].

Второй вопрос, поднятый антифедералистами в Пенсильвании и ставший предметом широкого обсуждения во многих других штатах, касался характера представительной власти в республике. В вопросах республиканского правления непререкаемым авторитетом для всех был Монтескье. Ссылаясь на его учение, антифедералисты утверждали, что республика не способна прижиться в нации, занимающей большую территорию, где она со временем неизбежно уступает место деспотизму. «Сентинел» (как подписывался Сэмюэль Брайан), по-видимому, был первым в Пенсильвании, кто указал на трудности, с которыми столкнулось бы национальное правительство, если бы оно занялось «различными местными проблемами и нуждами». Одни только расстояния создавали бы почти непреодолимые трудности. Количество представителей, установленное для нового правительства, увеличивало эти трудности: 55 человек в палате представителей должны были обслуживать интересы страны, раскинувшейся на сотни тысяч квадратных миль. Столь ничтожное количество могло только способствовать «коррупции и злоупотреблению влиянием»; лишь очень большое число законодателей могло бы служить гарантией безуспешности любых попыток подкупа. А если бы представителям удалось остаться неподкупными, то вследствие своего долгого пребывания в должности (срок составлял два года, в два раза больше обычного для легислатур штатов) они потеряли бы свое чувство «подотчетности». Кроме того, с высокой долей вероятности можно было утверждать, что, сколь бы большим ни было количество, оно не могло адекватно представлять большую нацию. Адекватное представительство, с точки зрения антифедералистов, подразумевало существование представителей, полностью разделяющих интересы, чувства и мнения своих избирателей. В идеале представитель должен был служить выразителем местных интересов. Он не должен был рассуждать или действовать от своего лица; все, что от него требовалось, это выражать точку зрения народа[1157].