Возведение этих укреплений и рытье окопов потребовало бы значительных усилий даже в мирное время. Мантелеты были настолько тяжелыми, что для поднятия любого из них требовалось восемнадцать человек, и их доставка в темноте и под обстрелом до нужного места была не шуточным делом. Рытье окопов также было затрудненным. Песок был достаточно рыхлым, но сырым (порой случалось работать в воде), так что приходилось рыть дренажные канавы. Время от времени противник открывал огонь, хотя снаряды, как правило, пролетали мимо цели. Но этот недостаток точности лишь усиливал страх солдат. Никто не знал, когда начнется очередной обстрел и куда будет направлен огонь. К тому же американцы стреляли чем попало — жестянками, наполненными осколками старых снарядов, сломанными лопатами, мотыгами, топорами, утюгами, стволами пистолетов, неисправными замками и даже осколками стекла. Такие снаряды порой наносили страшные раны и увечья: в рассказах об осаде фигурируют оторванные ноги, раздробленные руки, а также люди, разнесенные взрывами на куски. Как-то ночью в мае одно-единственное цельное ядро, угодившее в группу из семи егерей, оторвало ногу одному, повредило бедро другому и, врезавшись в дерево, разлетелось на осколки, которые поранили остальных[791].
Англичане и немцы вели более упорядоченный огонь с использованием «конвенциональных» снарядов, но обороняющимся было от этого не легче. Следом за саперами продвигалась артиллерия, которая вела огонь по амбразурам цитадели и вспомогательных укреплений. Для этого увлекательного занятия королевские артиллеристы предпочитали жестяные банки по сотне пуль в каждой. Они также использовали трехфунтовые снаряды с картечью и полуфунтовые ядра, именуемые «шарами дьявола». Не пренебрегали они и такими снарядами, как тяжелые ядра и фугасные бомбы. В конце апреля, когда вторая параллель была завершена, а третья близка к завершению, каждая из сторон могла наблюдать за тем, какой урон она наносит другой стороне. Однажды снаряд угодил в американскую артиллерийскую площадку позади амбразуры: «Снаряд упал и разорвался, отбросив двух артиллеристов из амбразуры в траншею и подняв на воздух вражескую платформу»[792].
По мере ожесточения боевых действий многие солдаты обеих сторон не выдерживали и ломались. Из-за обоюдного страха ни одна из сторон не могла разобраться, какая из них одерживает верх, и перебежки в лагерь противника были обычным делом. Страхи усиливались с наступлением темноты. Это не значит, что днем стояло затишье — снаряды летели с обеих сторон, и в конце апреля, когда расстояние между противниками существенно сократилось, каждый из них держал другого под непрерывным ружейным обстрелом. Это была своего рода игра: каждая из сторон дожидалась, пока другая откроет свои амбразуры, после чего начинала палить по ним пулями и картечью, вынуждая противника снова закрыть амбразуры. По ночам было хуже, ибо с заходом солнца людьми овладевали самые дикие фантазии[793].
Для солдат Линкольна темнота означала, что вражеские саперы взялись за работу. С наступлением утра американцы проверяли, насколько продвинулся враг, и каждый раз ужасались. Остекленевшие глаза, стиснутые губы и опухшие от утомления лица выражали крайнюю степень напряжения. Страхи англичан и немцев были не менее обоснованными. Пытаясь замедлить работу саперов, американцы усилили обстрел. Когда американцы узнали от дезертира, что смена работников в окопах обычно осуществляется за час до рассвета, риск для саперов многократно возрос.
В самом конце апреля, когда саперы завершили возведение третьей параллели и начали рыть ходы в направлении канала, английские и немецкие пехотинцы сильнее, чем когда-либо, убедились в шаткости своего положения. Их командующий с самого начала настаивал на том, чтобы они полагались на свои штыки. В ночное время их ружья должны были оставаться незаряженными, так как они все равно не могли видеть, куда стрелять. Для Клинтона предпочтение штыка было равнозначно дисциплине — дисциплине, гордости и моральной силе. В апреле Клинтон часто посещал траншеи — он всегда отличался личной храбростью, — и во время одного из таких посещений обнаружил «ЧУДОВИЩНУЮ ХАЛАТНОСТЬ», как выразился он в своем дневнике, относя это замечание к солдатам, не примкнувшим свои штыки[794]. Солдаты не сделали этого, вероятно, потому, что в темноте чувствовали себя увереннее, когда их ружья были заряжены. Это не удержало их от паники в ночь на 24 апреля, когда двести американцев осуществили вылазку и атаковали одну из оконечностей третьей параллели. Находившиеся там егеря отступили бегом ко второй параллели, но все же потеряли пятьдесят человек убитыми и ранеными и еще с десяток захваченными в плен. Следующей ночью огонь из стрелкового оружия и угрожающие вопли со стороны американских укреплений вновь произвели панику среди немцев и англичан, которые начали в ужасе покидать третью параллель. Люди, спасающиеся бегством, часто сбивают с толку других, и в данном случае те, кто в страхе бежал к окопам второй параллели, спровоцировали тех, кто не дрогнул и не побежал, на беспорядочную стрельбу в сторону противника. Впоследствии один офицер егерского полка записал в своем дневнике: «Им всюду мерещились мятежники. Они были уверены, что противник сделал вылазку и в течение получаса вел ружейный огонь, хотя на самом деле ни один мяиежник не перешел через ров»[795].
На фоне этой бойни происходили баталии меньшего масштаба. Одна из них нашла отражение в дневниковых записях Клинтона, где он сетовал на Корнуоллиса и Арбетнота, чье поведение находил недопустимым и временами осуждал в их присутствии. За десять дней до переправы через Ашли он узнал, что его отставка не принята. Это известие, безусловно, разочаровало его, но еще больше оно разочаровало Корнуоллиса, который рассчитывал занять место Клинтона — и поэтому никогда не поддерживал своего начальника советом. Клинтон усугубил его скверное настроение, сделав Корнуоллису выговор за то, что тот позволил одному из своих штабных заметить с «ухмылкой», что если Клинтон действительно хочет уйти в отставку, ему достаточно подать прошение еще раз. Корнуоллис начисто отрицал любые случаи насмешек над Клинтоном, между начальником и подчиненным состоялся обмен взаимными упреками, хотя, пожалуй, ни один из них не был столь серьезным, как та дневниковая запись, в которой Клинтон ставит Корнуоллису в вину «ПОВЕДЕНИЕ, НЕДОСТОЙНОЕ СОЛДАТА, ИГНОРИРОВАНИЕ КОМАНДИРСКИХ ОБЯЗАННОСТЕЙ В МОЕ ОТСУТСТВИЕ»[796]. Хотя прямые последствия этого конфликта не поддаются точной оценке, одно из них было очевидным: Корнуоллис обладал изощренным тактическим мастерством, а Клинтон не доверял ему ответственных задач.
К более ощутимым последствиям привела размолвка с Арбетнотом. Корни этой ссоры лежали в событиях, имевших место до начала осады. Арбетнот не был склонен к решительным действиям, и его разногласия с Клинтоном, похоже, окончательно отбили у него охоту проявлять служебное рвение. Клинтон хотел, чтобы он поднялся вверх по реке Купер и тем самым замкнул блокаду Линкольна в Чарлстоне. Арбетнот не ответил прямым отказом, но и не удосужился последовать указанию Клинтона. Он привел ряд причин — ему требовалось время на подготовку, он боялся, что брандеры легко уничтожат его корабли на ограниченном пространстве реки и т. д. — и этим только убедил Клинтона в своей некомпетентности и лживости. «Из ад[миральского] письма к Эл[финстоуну] следует, что он по-прежнему ССЫЛАЕТСЯ НА ЗАДЕРЖКИ. Ему следовало бы вспомнить все задержки, имевшие место по его вине… Я готов еще раз перечислить их здесь». И: он «ЛЖЕТ — И СОЛЖЕТ ЕЩЕ НЕ РАЗ». И примерно через две недели — 22 апреля: «Внешне мы вроде бы лучшие друзья, но я знаю, что он НАСКВОЗЬ ФАЛЬШИВ»[797].
