— Значит, ты знаешь, где есть вход в тайный коридор? — с удивлением спросила Клара Генриховна, испытующе глядя на своего воспитанника.

— Нет, — смутившись, проговорил Виктор, — этого я не знаю. Я не помню ни как попал туда, ни как покинул то место. Помню лишь, как сестра нашла меня утром в гостиной.

— В таком случае, если ты не можешь доказать своё свидетельство, мой мальчик, почему мне не следует принять твои слова за попытку обелить этого человека из простой симпатии? — улыбнувшись произнесла Клара Генриховна. — Ты ведь не можешь доказать своих слов? — и она снова испытующе посмотрела на Виктора, который краснея смог лишь покачать головой.

— Но я могу поклясться, что всё было именно так, — прошептал он.

Александр бросил на него дружеский взгляд, полный сочувствия и признательности.

— Итак, вы ведь признаёте участие в дуэли? — строго и чётко произнесла госпожа Уилсон, устремив на Александра всю подавляющую силу своего ледяного взора.

— Я никогда этого не отрицал, — спокойно произнёс поручик. — Я признаю, что участвовал в дуэли. Но…

— Этого достаточно, — прервала его Клара Генриховна, и злое торжество отразилось на её морщинистом лице.

— Вы всё слышали, господин капитан? — произнесла она, поднимая голову.

Александр Иванович обернулся и увидел мужчину средних лет в форме офицера жандармерии, сидевшего в кресле в дальнем и плохо освещённом углу гостиной. Он встал, разглаживая пышные усы и бакенбарды и, откашлявшись, прошёл на середину комнаты.

— Так точно, сударыня, — ответил он мягким приятным голосом, которому, однако, поручик вовсе не обрадовался. — Устав воинской службы и закон строго настрого запрещают поединки. Не зависимо, кто зачинщик, я обязан доставить дуэлянтов в городской участок для дачи объяснений. Но так как один из вас ранен, с ним мы поговорим позднее, — с этими словами он повернулся к Александру Ивановичу. — Вам, господин поручик, придётся отправиться со мной. Позвольте принять вашу саблю.

Александр молча протянул капитану саблю, ещё раз обводя глазами присутствовавших в гостиной родственников.

— Сержант Савский, — скомандовал капитан вошедшему молодцеватому парню в жандармском мундире, — примите у господина поручика оружие.

Отдавая саблю, Александр всё ещё искал взором Наталью, хотя прекрасно понимал, что её не было среди людей в гостиной.

— Позвольте мне проститься с Натальей Всеволодовной, — обратился он вдруг к Кларе Генриховне. — Она привязана ко мне и, я полагаю, вправе знать, что со мной не случится ничего дурного.

— Даже не думайте об этом, — холодно ответила госпожа Уилсон. — Вы дурно на неё влияете, и я больше не допущу ваших встреч. Кроме того, над вами тяготеет груз тяжкого обвинения, поэтому разумнее будет вам не тратить силы на прощальные слова.

Александр Иванович плотно сжал кулаки, но внешне сохранил спокойное и уверенное лицо, однако взгляд его стал отрешённым, смутное осознание потери погасило в нём его страсть и решимость. Он уже не мог сопротивляться злой воле судьбы. Все его мечты теперь показались далёкими призраками, которые никогда не станут явью. Безропотно поручик позволил сержанту вывести его из гостиной. Альфред было сделал шаг ему навстречу, но Александр остановил дворецкого взглядом, полным болезненного отчаянья. Поспешно отвернувшись, он вышел из комнаты.

— Господин Капитал, — прибавила Клара Генриховна, — можете забрать письмо второго участника этой постыдной дуэли. В нём даны объяснения, которые можно будет приобщить к делу, если это понадобится.

— Благодарю вас, мадам, — ответил капитан, приняв письмо у хозяйки Уилсон Холла и целуя ей руку. — Если ваша светлость пожелает, чтобы у дела была как можно меньшая огласка, готов сделать всё, что будет в моих силах. Как только ваш племянник поправится, я бы хотел и ему задать несколько вопросов.

— Молю бога, чтобы здоровье скорее вернулось к нему, — сдержанно произнесла Клара Генриховна.

После этого капитан вежливо раскланялся с остальными обитателями замка и поспешил удалиться, однако, Алексей Николаевич успел шепнуть ему:

— Вы уж, как следует, разберитесь с этим поручиком, сдаётся мне, никто иной, как он, причастен к неким тёмным делам, что творятся в наших окрестностях!

На это капитан не стал ничего отвечать, лишь вежливо кивнув головой, сам постарался скорее удалиться.

После этого Клара Генриховна повелела всем оставить её одну, хотя никто не изъявлял особого желания задерживаться долее в присутствии старой леди. Лишь Борису пожилая дама приказала остаться. Когда все остальные покинули гостиную, она достала разорванный конверт, из которого извлекла исписанный лист бумаги. Прочтя его беглым внимательным взглядом, она строго посмотрела на Бориса.

— Значит, говоришь, нашёл его в коридоре, и никто этой бумаги не видел? — недоверчиво проговорила госпожа Уилсон.

— Клянусь, ваша милость… — испуганно залепетал тот в ответ.

— Хорошо, — произнесла Клара Генриховна, затем прибавила так тихо, что слуга едва мог её расслышать: — Наш добрый поручик Александр не желал компрометировать даму своего сердца. Что ж, не стоит перечить его мудрым словам, сжечь — так сжечь! — и, обращаясь опять к Борису, приказала: — Брось его в камин, но так, чтобы никто этого не видел! И смотри, не смей вспоминать об этой бумажке, иначе это дорого тебе обойдётся!

Борис испуганно взглянул на хозяйку, принимая дрожащей рукой конверт, и, поклонившись, поспешно удалился из гостиной, оставив страшную старуху сидеть одну в её высоком пурпурном кресле.

Александр Иванович же в сопровождении сержанта уже вышел через главный вход замка. Сержант открыл перед ним дверь маленькой, обитой чёрной кожей кареты. Спустя несколько минут за ним последовал и капитан, после чего дверца закрылась, и раздался стук задвижки. Когда карета тронулась с места, капитан обратился к Александру Ивановичу, сидевшему с безучастным видом на заднем сиденье.

— Ох, и угораздило же вас, господин поручик, так завязнуть, — говорил капитан, — ведь столько дуэлей происходит в наши дни, и почище вас дерутся, и из-за пустяков стреляются, только вот жандармов не зовут на каждый такой поединок, иначе бы все тюрьмы были бы переполнены!

Однако Александр продолжал молча сидеть напротив разговорившегося капитана, с грустью глядя в окошко кареты на удалявшиеся башни замка Уилсон Холл.

— Позвольте, между тем представиться, — продолжал капитан, — Штоксен, Филипп Германович, как видеть изволите, штабс-капитан жандармерии его величества.

С этими словами он пожал холодную, почти безжизненную руку Александра, всё ещё мало уделявшего внимания своему попутчику и вместе с тем надзирателю. Но капитан, по-видимому, привыкший к мрачному расположению духа тех, кого он был вынужден по долгу службы сопровождать, нисколько не оскорбился, и, прервав разговор, погрузился в чтение последнего письма Карла Феликсовича, переданного ему госпожой Уилсон. Пробежав глазами ровные строчки, Штоксен нахмурился, и начал вчитываться в слова снова, на этот раз более тщательно.

— Знаете, господин поручик, — проговорил он, наконец, — сдаётся мне, враль этот ваш Карл Феликсович.

Александр вопросительно посмотрел на капитана, удивлённый его выводом.

— Вы уж простите мою прямоту, но с таким как он, стреляться было лишним, этакая змея даже из могилы достанет. На таких у меня чутьё, знаете ли, — продолжал капитан. — Путь у нас не близкий, так что, будь моя воля, до середины пути ваше бы дело разобрал. А родственникам вы, скажу откровенно, умудрились насолить порядочно, уж очень они вами заняться просили. Посему, не откажите, поясните всё как есть и по порядку.

После этих слов капитана, Александр Иванович, вздохнув начал свой рассказ с того момента, когда только приехал в замок, как встретил Наталью, как полюбил её, как старался защищать, наконец, как произошла их ссора с молодым франтом, как он готовился к смерти и как Наталья его спасла. Он не хотел больше скрывать ни своих чувств, ни своего отчаянья, и хотя он не мог рассказать о многом, всё же этот рассказ до глубины души растрогал капитана Штоксена, со вниманием слушавшего каждое его слово. Когда же Александр закончил своё повествование, тот ещё долго сидел, не проронив не слова, обдумывая слова молодого офицера. Время от времени он смотрел на письмо его противника, потом переводил взгляд снова на Александра Ивановича, но, наконец, улыбка скользнула по лицу Филиппа Германовича и он заговорил.