— Дамы и господа, не выпить ли нам за всех нас, желая друг другу счастья, ведь эта встреча — поистине замечательное событие. Хотя дом сей и постигла печаль, жизнь продолжается. Так давайте поднимем бокалы, чтобы мы так же встречались ещё ни один раз!
С некоторой нерешительностью все поняли бокалы с вином и осушили их, хотя пить никто особенно не желал. После этого наступила совсем грустная пауза, ставшая невыносимой для гостей замка. Было слышно, как выл ветер и скрипели деревья, и эти звуки только усиливали томление.
— В прежние времена встречи проходили куда веселее, — заметила Евгения Петровна, — я помню, как мы когда-то танцевали и пели на приёмах у князя Главацкого, жаль, что теперь не те времена. В молодости я прекрасно танцевала.
— Что ж, господа, если вам угодно развлечься, то прошу в большую гостиную, — произнесла Клара Генриховна. — Надеюсь, мои слуги ещё не разучились играть на музыкальных инструментах.
С этими словами она строго посмотрела на Альфреда, который тут же понял, что от него требуется. Уже через несколько минут все перешли в гостиную и расположились на креслах и диванах вокруг дорогого, богато украшенного фортепьяно. Клара Генриховна села в роскошное кресло рядом с генералом и его женой, с другой стороны от неё сидел Антон Сергеевич, с которого та не сводила глаз. Напротив фортепьяно сели Александр Иванович и Наталья Всеволодовна, а рядом с ними устроились Анна и Виктор Черводольские. Несколько поодаль сели супруги Симпли, Павел Егорович, Алексей Николаевич и Иван Андреевич, подробно расспрашивавший всех господ о том, не замечали ли они что-либо необычное в замке, на что ему отвечали крайне неохотно. Карл Феликсович несколько замешкался, так как он всё пытался найти тайный вход в сокрытые коридоры замка, но действовал он очень осторожно, чтобы не привлекать к себе внимание. Госпожа Уилсон кивнула головой, и к фортепьяно вышел Альфред со скрипкой и ещё один слуга, севший за клавиши. Клара Генриховна сделала повелительный знак рукой, и они заиграли грустную мелодию, от которой у гостей замка начали путаться мысли, и захотелось спать. Этот дуэт играл тихо и печально, так что их вскоре перестали слушать. Сама хозяйка замка беседовала с Антоном Сергеевичем, стараясь расположить его к себе, и тот тоже старался быть любезным, хотя светские манеры он давно успел позабыть. Молодые люди сидели тихо, размышляя лишь о том, что было ближе всего к их сердцам, о любви. Почтенные господа дремали, за исключением Павла Егоровича, который мечтательно глядел прямо перед собой, размышляя о красоте и превратностях жизни, о том, что он пережил за долгие годы, и что ему предстоит. Музыка поглотила его романтическую душу, унося на вершины мечтаний, составлявших смысл его бытия. Но вот дуэт кончил играть, однако, казалось, никто не обратил на это внимания.
— Вы случайно не видели Карла Феликсовича? — вдруг шёпотом спросил у Павла Егоровича Иван Андреевич.
— Ах, он наверно любуется портретами в коридоре, — ответил Павел Егорович, — довольно странный молодой человек, но он не лишён таинственности, и, доложу вам, этим хорош.
— Очень интересный джентльмен, — добавил Иван Андреевич, зорко оглядывая гостиную.
— А вот, кстати, и он, — сказал Павел Егорович, указывая на вошедшего в гостиную Карла Феликсовича.
Он выглядел очень задумчивым, казался сам не свой, точно его мучила навязчивая идея, причинявшая невыносимое беспокойство. Карл Феликсович сел в дальнем углу гостиной и погрузился в тяжкие мысли.
— Любопытно, но не он, — проговорил Иван Андреевич, пристально посмотрев на молодого человека.
— Вы что-то сказали? — переспросил Павел Егорович.
— О нет, сударь, я просто увлёкся своими размышлениями об одном важном деле, — ответил, улыбнувшись, Коршунов.
В это время генерал очнулся от дремоты, посмотрел по сторонам и с улыбкой сказал:
— Клара Генриховна, вы всех нас усыпили своими развлечениями.
— О, ваше превосходительство, не расстраивайтесь, моя воспитанница очень хорошо поёт, так что я уверена, вас она точно развеселит, — ответила госпожа Уилсон с лёгкой улыбкой на лице.
Затем она обратилась к Наталье Всеволодовне:
— Дитя моё, Натали, подойди ко мне.
С замирающим сердцем девушка подошла к ней и склонилась в реверансе.
— Дитя моё, — продолжала госпожа Уилсон, — в пансионе ты изучала премудрости вокала, и, как мне докладывали, была одной из первых в искусстве пения. Не могла бы ты как раз спеть для нас какой-либо романс.
— Да, но тётушка, — попыталась возразить Наталья Всеволодовна.
— Будь добра, спой для нас, — строго глядя на неё, повторила Клара Генриховна, и слова её прозвучали как приказ, которого нельзя было ослушаться.
— Да, тётушка, — покорно ответила Наталья.
Затем она подошла к Альфреду и слуге, сидевшему за клавишами фортепьяно, сказала им пару слов, на которые они закивали головами и приготовили ноты. Натали бросила ласковый взгляд на Александра Ивановича и улыбнулась ему.
Все, кто находился в гостиной, замерли в ожидании песни. И песня началась. Сначала вступила партия фортепьяно, потом мелодию подхватила скрипка, и все господа и дамы тотчас будто бы проснулись и ожили, подхваченные искусной игрой, которая на этот раз не навевала тоску, но будила дремавшие чувства и переживания. И тут из прелестных уст Натальи полилась чарующая песня. Она пела старинный польский романс, написанный неизвестным композитором. Её голос звучал отчётливо и чисто, пробуждая великую печаль и радость в сердце каждого. Такого ангельского голосочка никто прежде не слышал, и слушали его, затаив дыхание, боясь спугнуть неосторожной мыслью неповторимое настроение, воцарившееся в гостиной. Но пела Наталья в этот вечер лишь для одного единственного человека, который был ей дороже всего на этом свете, которого она страстно полюбила с первого взгляда и на всю жизнь. Лишь на него она смотрела, а он смотрел на неё, не веря своему счастью, заворожённый голосом своей возлюбленной, который казался ему в тысячу раз прекраснее пения всех райских птиц. Он был навеки околдован в этот вечер, душа его парила, подхваченная звуками романса, и он забыл обо всём на свете, лишь Наталья существовала для него, а всё остальное осталось далеко-далеко за горизонтом.
И каждый чувствовал нечто подобное в эти минуты, и хотелось, чтобы романс никогда не кончался, чтобы он был вечен, и чтобы жизнь сама была вечной. Даже Карл Феликсович встал со своего места и подошёл поближе, чтобы уловить каждую нотку, каждый звук этого романса. Он слушал и глядел на Наталью Всеволодовну, которая вдруг преобразилась в его глазах. Она стала для него роднее и ближе, Карл Феликсович почувствовал приятное тепло, которое разливалось по его телу и согревало его при мысли о ней. Наталья Всеволодовна казалась ему всё прекраснее и прекраснее, пока тот не понял, что красивее женщины он не встречал ещё никогда в своей жизни, что теперь готов умереть ради неё. Он готов даже не просто умереть, но и воскреснуть во имя Натальи, воскреснуть и снова умереть, и ещё тысячу раз повторить свою кончину ради неё одной. Вот она, его богиня, такая близкая и прекрасная, святая и непорочная, точно Дева Мария, и он готов молиться на неё. Всё пропало для Карла Феликсовича, и была лишь одна Наталья, которой так шло её траурное платье, и которая была так прелестна и нежна, что хотелось броситься перед ней на колени и припасть горячими губами к её бледной руке.
И вот романс закончился, мягко и плавно, и скрипка протяжно пропела последний аккорд. В этот же момент гостиная взорвалась аплодисментами. Все в восторге кричали «браво», и даже Клара Генриховна хлопала в ладоши, поражённая талантом своей новой воспитанницы, ведь теперь её дело было почти завершено, так как и Антон Сергеевич был в восторге. Наталья залилась краской и смущённо отвечала на похвалы реверансами. Карл Феликсович, не отрывая от девушки взгляда, направился к ней, дабы поцеловать её прелестную ручку и выразить своё восхищение, однако к несчастью путь ему преграждали кресла. Но что он увидел? Какая-то чужая мужская фигура приблизилась к предмету его обожания. Соперник склонился перед Натальей Всеволодовной и нежно поцеловал ей руку, потом он выпрямился и стал с ней о чём-то говорить, а она с любовью во взоре смотрела на него. На него! Но не на Карла Феликсовича. Его точно поразило громом при этой страшной сцене. Весь мир перевернулся для него с ног на голову. Как такое могло произойти, чтобы кто-то другой его опередил? Почему он оказался лишним, почему именно он? Такого прежде не бывало, и происходящее казалось абсурдом. Отчаяние и ревность охватили Карла Феликсовича, и он был готов убить своего конкурента. От ярости он даже не сразу распознал в нём Александра Ивановича. Как, как мог он, блестящий дамский угодник, так обмануться? Почему он не заметил раньше этого цветка, который теперь расцвёл в руках другого?
