«Бедная моя рана на ноге, — подумал я, лёжа на дне воронки. — Что там сейчас с ней?»

Грязь и постоянное напряжение, наверняка для заживания раны ничего хорошего не предвещали, хоть я и надеялся, что грязной рана пробудет недолгое время. Ну и что молодой организм на коротком отрезке времени сумеет самостоятельно справиться с попавшей в него инфекцией.

Но это было в данной ситуации не самое плохое. Дело в том, что при падении я потерял свои очки.

Глаза немедленно стали слезиться, и я не мог их даже протереть — руки и лицо были в глине целиком.

Чувствуя по звукам, что ко мне, спрыгивая, летят мои товарищи, стал кричать, чтобы они приземлялись аккуратней.

— У меня тут очки где-то валяются! Помогите найти!

Пропажа была найдена через минуту у самого верха воронки. К счастью, очки при падении дужкой зацепились за корни какого-то кустарника, а потому не разбились и не были втоптаны в грязь.

Бойцы протёрли их, как смогли в наших мокрых глиняных условиях и отдали мне. Я надел чёрные стёкла и чертыхнулся вполголоса — на них висело грязи едва ли не больше, чем на моих сапогах.

Выбросив все ненужные мысли из головы, снял очки, щурясь от заново хлынувших водопадом слёз, и сам максимально тщательно протёр столь необходимую мне оптику куском нательной рубахи. Надел, посмотрел в небо, нашёл глазами лакомую цель, прицелился и произвёл первый выстрел.

А цель, к слову, действительно была лакомой. А потому поразить её необходимо было во что бы то ни стало.

И нужно сказать, что с этой задачей я справился фактически с первого патрона.

Пуля вошла точно в маслофильтр левого двигателя и, пробив его, вызвала задымление. Второе моё попадание примерно в то же место, это самое задымление изрядно усилило. Третий же выстрел, пришедший по точно такому же маслофильтру второго двигателя, и вовсе вызвал пожар. Самолёт весь затрясся, но пошёл на разворот, а затем, загудев, стал быстро снижаться. Ему вдогонку я произвёл ещё несколько выстрелов, не знаю, правда, сумел я зацепить ещё какие-либо узлы и механизмы или нет, но и того, что уже было поражено, хватило «раме» с лихвой.

Самолёт ушёл за город и вскоре мы услышали сильный взрыв, за которым в воздух поднялся большой столб дыма.

— Ура! — обрадовались бойцы, бросившись меня обнимать.

— Тиши вы! Тише! — улыбался я, очень радуясь, что мы сумели завалить такого опасного и вредного хищника.

«Бу-бух!» — почти сразу же раздался взрыв метрах в ста левее нас.

«Ба-бах!» — ещё один взрыв позади нашей позиции.

«Бу-бух!» — нас осыпало землёй — немецкий снаряд разорвался совсем невдалеке от воронки, где мы укрывались.

— Опять беглый огонь открыли! Но уже по нашему флангу! — прокричал Воронцов, стараясь перекричать звуки взрывов, которые раздавались вокруг уже без перерыва.

Артналёт длился около пяти минут, но для всех нас за это время перед глазами промелькнула вся наша жизнь. Иногда снаряды рвались так близко, что казалось, что противник знает, где мы и при следующем залпе обязательно в нас попадёт.

На фронте бытует пословица, основанная на примете — снаряд якобы в одну и ту же воронку дважды не попадает. Не знаю, был ли наш случай подтверждением этой народной мудрости, или что-то другое нас спасло, но, к счастью, после довольно мощного огневого вала мы все остались целы и невредимы.

— Вроде бы успокоились, — всё ещё прикрывая голову рукой и вжав её в плечи, пробасил Садовский.

— Успокоились, — согласился с ним лейтенант, посмотрев в небо. — Только надолго ли?

— Линять отсюда надо, товарищ командир, — сглотнув, сказал Зорькин и при этом посмотрел на меня.

Я, помня о субординации, уставился на Воронцова и сказал:

— Как прикажете. Можно свалить, а можно ещё пострелять. Хотя сомневаюсь я, что сейчас немцы вновь будут попытки предпринимать. Разве что позже. Им прийти в себя надо после ощипывания.

— Как и нам, — поёжился Зорькин, вероятно почуяв, что приказ о возвращении на позиции отменяется.

И он оказался прав.

— Давай ещё немного поработаешь, раз они точно не знают, где мы находимся, — подвёл черту после небольшого раздумья Воронцов. — Только откуда? Отсюда или вернёмся на прежнюю позицию? Наверное, лучше вернуться. Тут не очень удобно подниматься — глубина большая.

И в этот момент сзади, с противоположной стороны воронки, раздался недовольный баритон:

— Ну, вы и забрались, товарищи. Еле-еле нашёл вас.

И по глиняной стене к нам скатился такой же грязный комок глины.

Я моментально прыгнул влево, одновременно разворачиваясь и направляя винтовку на появившегося невесть откуда вымазанного в грязи человека.

— Это я, — помахал тот рукой мне и, глядя на то, как я, отведя ствол винтовки в сторону, перестал целиться в него, поднимаясь из лужи, негромко повторил: — Это я.

Он был, как и все мы, полностью изгваздан в грязи и насквозь промокший, поэтому мы не сразу узнали в нём Апраксина.

— Ты чего сюда приполз? — тут же набычился Воронцов.

— Товарищ лейтенант, меня подполковник Селиванов послал за вами. Велено вам сказать, что операция завершена. Чтобы вы возвращались. Говорят, что вы очень близко к врагу подошли. Беспокоятся, что накрыть могут. Ругались очень. Приказали срочно возвращаться!

— Ругались? — ухмыльнулся лейтенант. — А они видели, как Лёшка «раму» оформил? А как немцев пострелял? Ругались они…

Я на радостные слова командира внимания не обратил. Сейчас меня интересовал другой момент.

Я посмотрел на Зорькина и Садовского — двух нерадивых помощников и, чуть повысив тон, рыкнул:

— Вы, чего, с ума, что ль, сошли⁈ Почему тылы не прикрываете? Почему тут ползают все кому не лень? А если бы это был не наш боец, а немцы? Нас бы уже всех скопом прикончили или в плен взяли! И неизвестно ещё, что из этого хуже!

Воронцов удивлённо посмотрел на меня, а затем, нахмурившись, перевёл взгляд на подчинённых.

— Так, это, команды не было, — пожал плечами Садовский.

— Да, вы не сказали ничего, — поддержал его кивком Зорькин.

— А сами вы дотумкать не могли⁈ Как выйдем из окружения, каждый получит по три наряда вне очереди! — тут же объяснил всем, кто тут главный, Воронцов, естественно, не став выдавать наряды себе, хоть это и была его недоработка. Он командовал операцией и, естественно, именно он должен был отдать приказ об обеспечении боевого охранения.

Конечно, по большому счёту, атаки с тыла мы не ожидали, ведь позади нас были наши позиции. Но, тем не менее, неожиданное появление прямо под носом «постороннего» человека лично меня очень напугало. Более того, я же чуть не выстрелил в вестового, нервы и так были на взводе после боя с самолётом, а тут ещё и напугали внезапным появлением.

«Нет, надо будет мужиков натаскать на охранение моей позиции, — подумал я. — Да и вообще, если и дальше я собираюсь быть снайпером, то нужно будет подумать о маскхалате. И не только для себя, но и для всей группы. Эпизод, который только что произошёл, наглядно показал, что без маскировки позиции и себя боец находится перед противником, как на ладони. Сейчас нас выручила грязь, именно поэтому „фоккер“ не успел навести на нас артиллерию, так как не видел, куда именно наводить. А вот если бы увидел, то однозначно быть нам под более точным обстрелом. А это уже та ещё игра в русскую рулетку — попадёт по тебе двадцатикилограммовый снаряд или нет».

Апраксин отвёл взгляд, слушая выволочку, а когда она закончилась, вопросительно посмотрел на Воронцова.

— Ладно. Уходим. Тем более мы действительно неплохо повоевали. Молодец, Лёшка! Знатно поработал! — похвалил меня тот и приказал: — Собираем скарб и возвращаемся на позиции.

— Ага. Ясно. Ну, тогда пошли, — кивнул посыльный, подождал, пока Садовский и Зорькин уберут пачки патронов и завяжут вещмешки, поправил каску, и, не услышав в ответ возражений, полез первым.

Однако так просто по мокрой глине вылезти нам не удалось. Пришлось с помощью всё тех же сапёрных лопаток сделать пару небольших ступеней.