«Первым делом — самолёты», так называлась прекрасная советская песня, а потом, уже в тексте, добавлялось, что девушки потом. Девушек поблизости не было, поэтому от самолётов сейчас никто и ничто меня отвлечь не могло. Тем более, что эти самые самолёты сами летели к нам на огонёк.

«Junkers Ju.87 Stuka» являлся одномоторным двухместным пикирующим бомбардировщиком и штурмовиком. За то, что при вхождении в атаку он включал сирену, на фронте его прозвали «ревун», а за внешний вид и неторопливость в полёте повесили гордую кличку «лаптёжник».

— Вот вы, значит, какие, «юнкерсы», — прошептал я и, не переставая за ними следить, посмотрел на пустые коробки с патронами. — Это всё?

— Нет, — ответил Воронцов, подняв с пола уже открытую пачку. — Вот, ещё несколько штук осталось.

— Полпачки всего? Мало, очень мало! Фрицы сейчас от изумления отойдут, повылезают кто откуда и будут там шастать, так что мне ещё очень много патронов понадобится, — хмыкнул я и пояснил: — Чтобы простоя не было.

— Я уже приказ отдал. Зорькин побежал у наших бойцов патроны собирать. Через пару минут принесёт, — доложил лейтенант.

— Пары минут у нас может и не быть. Уж больно быстро они летят, хотя, вроде бы, считаются тихоходными, — сказал я и, переведя взгляд на старший командный состав, что продолжал стоять и рассматривать в бинокли самолёты, предложил им покинуть позицию.

— А ты, что, стрелять по ним собрался? — удивился Неверовский, оторвавшись от бинокля.

— Пока не знаю.

— Так это ж самолёты. По ним не попадёшь.

— Но попробовать-то, наверное, всё же стоит, — произнёс я и приказал: — Товарищи командиры, немедленно в укрытие. Наше скопление демаскирует мою позицию и может привлечь ненужное внимание врага.

Командование дивизии не стало пререкаться и удалилось, приказав на прощание, после боя немедленно явиться в штаб.

Ну а я принялся более детально рассматривать атакующую восьмёрку, при этом стараясь вспомнить музейную методичку по уничтожению самолётов из стрелкового оружия, которую я из любопытства когда-то прочитал.

Из раздумий меня вывел голос Воронцова.

— Товарищ комдив прав. Они же бронированные. Их из винтовки не возьмёшь.

— Знаю, — ответил я, посмотрев на патроны. — Нам нужны бронебойные. На носики смотришь — они чёрной краской покрыты. Вот, — я показал на пачку и достал оттуда один патрон, благо там были именно бронебойные. — Такие нужны.

— Четыре штуки осталось всего. Остальные без краски, — констатировал очевидное лейтенант, перебрав остатки патронов в ладони.

Других вариантов не было, а, как известно, на безрыбье — и рак рыба. От безысходности решил пробовать стрелять тем, что есть. После чего сразу же стал заряжать, позабыв о помощнике.

Воронцов, увидев, что помощь его мне пока не нужна, прищурился и, поднеся ладонь ко лбу, будто бы закрывался от солнца, стал вглядываться в тучи. Не знаю, видел он там что-то или нет, а я прекрасно видел, как восьмёрка бомбардировщиков скрылась за облаками лишь только для того, чтобы через минуту вынырнуть в километре левее от наших позиций.

— Далеко, — констатировал я, прикидывая в голове их курс.

Получалось, что они, скорее всего, обрушатся именно на левый фланг нашей обороны, то есть туда, где находится стык нашей так называемой роты с точно таким же по численности взводом.

Конечно, самолёт не корабль и может за несколько секунд изменить маршрут, но сейчас я видел, что они летят именно туда — к дороге, что вела из города к реке.

— За мной! — немедленно скомандовал я своему лейтенанту, и, постоянно покрикивая на попадавшихся по пути красноармейцев: «Посторонись!», расталкивая их, помчался через всю длинную кишку окопа в его крайнюю левую часть.

Метров двести пробежали. Когда понял, что расстояние для попытки поражения уже приблизившегося противника, достаточное, облокотился на деревянный бруствер и приготовился к стрельбе.

Первым в патроннике моей трёхлинейки застыл в ожидании своего часа обычный патрон, взятый как пристрелочный. В воздухе взять поправку на ветер практически невозможно, там нет ни шевелящейся травы, ни клочьев тумана, ни дыма, а на разных высотах ветер может дуть в любом, только ему удобном направлении. Я очень надеялся, что смогу обеспечить нужную точность, просто проследив, куда снесёт пулю. Время поджимало.

Вскоре после начала войны в Рабоче-крестьянской Красной армии появится брошюрка, предназначенная для красноармейцев. Она будет называться «Как стрелять из винтовок и ручных пулемётов по вражеским самолётам и парашютистам».

Как-то случайно её текст попался мне на глаза и заинтересовал. Я быстренько пролистал её, особо не вникая в смысл. Сейчас помнил только, что там в трёх проекциях были изображены основные немецкие самолёты: «Мессершмитт — 109», «Юнкерс — 88» и «Хейнкель — 111». Их силуэты хорошо отложились в моей памяти, впрочем, как и у многих советских мальчишек. А вот куда именно их нужно поражать, в какие именно места целиться, чтобы с большей вероятностью вывести машины из строя, в памяти почти не осталось. Нет, конечно, кое-что я помнил, но назвать свои воспоминания о том, что я читал о поражении самолётов из стрелкового оружия во времена второй мировой войны, полными, я, разумеется, не мог.

Поэтому для начала решил проверить информацию, которую удалось вспомнить, то есть, стрелять по лётчику в тот момент, когда пилот решит пойти в атаку и для прицельного бомбометания направит свой самолёт в пике.

Вдох, выдох. Я выстрелил в сторону приближающихся самолётов. Маленький кусочек свинца мгновенно пропал из виду, всё, что дала идея с пристрелкой — немного осадила взбунтовавшиеся от перебежки лёгкие. Даже суперзрения не хватит, чтобы понять, где там в небесных просторах гуляет ветер. Вдох, выдох. Ещё раз. Права на ошибку нет. Спокойнее. Пора!

Немцы, приблизившись, согласно разработанной ими тактике выстроились в круг над целью, и, включая при атаке сирены, принялись поочерёдно пикировать на позиции нашего левого фланга, при этом стреляя из пулемётов и собираясь сбросить бомбы.

Момент был самый подходящий и, как только первый самолёт вошёл в пике, я взял поправку на расстояние и выстрелил в голову лётчика, так кстати повернувшуюся ко мне макушкой.

Спустя нестерпимо долгую секунду бронебойная пуля пробила верхнюю часть стеклянной кабины и через шлемофон вошла в макушку пилота, как в масло. Думаю, фриц и понять не успел, что произошло, как его мерзкая и отвратительная жизнь мгновенно оборвалась. Ну а железная птица, потеряв управление, так и не выключив сирены, врезалась в землю и взорвалась, разлетевшись на множество фрагментов.

За первым самолётом наши позиции решил атаковать следующий «ревун». Его пилот точно так же, как и предыдущий, включил сирену и, войдя в пике, собирался сбросить бомбы. Но точно так же, как и его собрат по разуму, не успел этого сделать ввиду того, что его черепная коробка не выдержала встречу с моей пулей. Немец поник, а его самолет, продолжая неконтролируемое пике, в долю секунды смачно приложился о стоящий у дороги покосившийся телеграфный столб, после чего от души рванул, кувыркнулся пару раз, раскидывая собственные обломки, и затих в чёрном чадящем облаке.

Очевидно, фашисты не успели сообразить, что именно происходит с их самолётами, а потому продолжили кружить, выходя на траекторию атаки.

Их упёртость и орднунг не могли не радовать. Немецкие пилоты, даже увидев, что их камрады были подбиты, не изменили тактику и продолжили атаковать согласно ранее разработанному плану. Впрочем, вполне возможно, что они просто не успели сориентироваться в сложной боевой обстановке, ведь оба их самолёта были сбиты в течение пятнадцати секунд.

Что же касается меня, то я, убедившись, что методика поражения пилотов при заходе на угол атаки работает, увидев, что ещё два «Юнкерса» идут на сброс, поочерёдно продырявил головы их пилотам всё теми же бронебойными пулями.