БРАТ
Вы правы, маман. Когда мужчины начинают говорить о женщинах, это неизменно кончается пошлостями.
СЕСТРА
Вовсе нет. Есть мужчины, которые женщин не обсуждают.
БРАТ
Вам такие попадались? Видимо, такие только и попадались. Так это те мужчины, кого женщины вовсе не интересуют, иначе Вам давно удалось бы приискать среди них себе мужа.
СЕСТРА
Мама!
В слезах убегает.
АЛЕКСАНДР выбегает вслед за сестрой.
МАТЬ
В деревне решительно все грубеет, даже остроумие перестает быть острым.
БРАТ
Я всего лишь имел в виду Фридриха Прусского и его нелюбовь к женщинам.
ОТЕЦ
Только разговоров о Фридрихе нам не хватало. Младший брат решил присоединиться к старшему на Соловках. А меня отправят в острог, как отца двоих невоздержанных на язык безумцев!
БРАТ
Братья-разбойники!
В этот момент в комнату с десертом на блюде входит дядька Никита Козлов.
ОТЕЦ
А вот и он, виновник всех наших несчастий.
Все ты, старый пёс, козлина такая.
Никита от неожиданности чуть не роняет поднос.
Он все это время находился на кухне и не был свидетелем состоявшейся сцены, отчего совершенно не представляет масштаба своей вины.
Писал «служба идет исправно, начальство барином довольно». Развратный старый черт! Я тебя на хлеб и воду посажу!
Выпорю! Продам!
Замахивается на Никиту, который, защищаясь подносом, пятится к двери, опрокидывает стул и спешно ретируется на кухню.
СЦЕНА 13. ЗУЕВО. Парк
Сестру АЛЕКСАНДР находит на липовой аллее, с опущенными плечами и заплаканными глазами.
АЛЕКСАНДР
Не серчай, дорогая сестрица, это все не со зла.
СЕСТРА грустно качает головой, вытирая слезы.
СЕСТРА
Мне двадцать шесть лет. Рядом с маменькой меня никто не замечает. Стоит ей заговорить – все внимают ей, а я от смущения не могу и слова вымолвить. На балах маменька всегда танцует, а я лишь рассматриваю чужие платья. Это невыносимо.
АЛЕКСАНДР
Может, тебе стоит выезжать с отцом или с младшим братом?
СЕСТРА
Мне бы хотелось выезжать с моим старшим братом Александром! Тогда бы меня точно заметили.
АЛЕКСАНДР
А как бы мне хотелось хоть ненадолго оказаться если не в Петербурге, то хотя бы в Москве!
Словно отлученный от церкви, я уже несколько лет лишен святого причастия настоящей мазурки. Не то чтобы в Одессе совсем не танцевали, но там все было иначе. Ещё немного – и я позабуду все фигуры, так что столичные дамы назовут меня деревенским увальнем. И никакое красноречие меня не спасет.
Снова на паркет к Йогелю. Кстати, там всегда бывает много хорошеньких и свеженьких. Шестнадцатилетних.
ОЛЬГА неодобрительно посмотрела на брата.
Прости, дорогая сестрица. Вряд ли когда-нибудь я снова окажусь в столицах. Меня так и похоронят здесь, в монастыре.
СЕСТРА
Я бы хотела остаться здесь и разделить с тобой изгнание.
АЛЕКСАНДР
О нет, этой жертвы от молодой красивой девушки я принять не могу. У нее должны быть иные заботы, чем жить в деревне в окружении мужиков. Поезжай в Петербург или в Москву, одна, без маменьки. В отличие от меня ты можешь уехать, убежать! Так пользуйся этим, уезжай завтра же. И не поминай своего брата лихом.
СЦЕНА 14. ЗУЕВО
Кабинет Александра.
АЛЕКСАНДР (один, обращаясь к письму)
Простите, моя волшебница…! Но я должен выполнить Вашу просьбу и сжечь Ваши письма. Их читают все, кому не лень и даже те, кому лень. И хотя они попадают ко мне уже прочитанными, я как дворянин обязан предать их огню.[35]
Письма кудрявятся в огне.
И эти стихи тоже придется сжечь. Увы.
Бросает рукописи в огонь. Хмуро поворачивается к нему спиной.
Даже любопытно, каковые люди читают мою переписку. Какой-нибудь мелкий служащий почтового ведомства, надев ночной колпак, рассказывает в постели жене: (далее гнусаво)
«Читал по долгу службы письма одного небезызвестного поэта… мало что понял, но разобрал несколько нецензурных слов. Должно ли об этом докладывать начальству?» (далее снова обычным голосом)
Начальство по полицейской части, через три головы, ломает голову над расшифровкой моего почерка – в адрес кого бы были эти нецензурные слова? Верно ли они поняты?
А отец мой рапортует, что поняты они не верно, а обращены к местному кузнецу, плохо подковавшему кобылу. и никак иначе.
Это мерзко, невыносимо!
Впору топиться в черном ганнибаловском пруду.
Или, правда, написать к Адеркасу, покамест я помню, как пишутся служебные записки? Кратко и ясно.
Пишет. Кратко и ясно.
Вот записка уже и готова.
Равноценная самоубийству.
Кладет в стопку писем.
Но не проще ль застрелиться?
Вертит в руках пистолет.<a name="read_n_36_back" href="#read_n_36" class="note">[36]</a>
Сперва, пожалуй, нужно составить некое объяснительное письмо для публики, которое потом будут обслюнявливать, обмусоливать, передавая в салонах из рук в руки.
Без письма наговорят бог знает чего.
Припишут внезапную кончину обиде на Воронцова иль ославят отца, обвиняя его в роковой ссоре.
К этому литературному труду нужно подойти обстоятельно, ведь это будет моё последнее сочинение.
Пауза. Пишет, но отвлекается…
Стук в дверь. Просовывается голова Архипа.
АРХИП
Барыня велела сказывать, что внизу у реки поставили самовар и всех собирают кушать пастилу.
АЛЕКСАНДР (отмахиваясь)
Иду, иду.
Снова пишет и снова отвлекается.
Во дворе мальчишка, сын кухарки, пытается искупать в корыте с водой кота.
Кот визжит и вырывается.
Десять раз переиначиваю несчастную записку, но она все ещё чертовски неубедительна. Драматической завязке нужно сюжетное крещендо, которого нет, нет и нет.
Комкает написанное и бросает в сердцах в дальний угол.
Мне запретили въезд в Петербург? Но ведь это произошло не теперь, а почти пять лет назад. И с тех пор я не единожды благословлял небо за то, что мне довелось покинуть север и увидать неслыханные красоты иных земель.
Опять недоволен строками. Все зачеркивает. Начинает снова.
Меня заперли в деревне? Обрекли на одиночество?
Но тому же Баратынскому повезло куда меньше. Он принужден нести службу в холодной Финляндии, но и там не унывает и пишет изумительные стихи:
Зачем, с безумным ожиданьем, к тебе прислушиваюсь я?
Зачем трепещет грудь моя каким-то вещим трепетаньем?
Как очарованный стою над дымной бездною твоею и, мнится, сердцем разумею речь безглагольную твою.
