— Хулань — может быть, но не Куан Ань.

Тогда она мне и рассказала о том, как месяц назад к ней пришел Куан Ань. Я тогда все еще сидела за решеткой. Он был потрясен и пристыжен. Одноклассник отказался с ним даже разговаривать, не вышел из кабинета, чтобы его приветствовать. Ань боялся признаться Хулань, что не сумеет вызволить ее подругу, поскольку приятель не счел его достаточно важной персоной.

— Мне так стыдно говорить об этом жене, — сказал он тетушке Ду.

— Значит, больше об этом не думай, — посоветовала она ему.

— Так он мне не помог? — спросила я.

Тетушка покачала головой:

— Он очень этого хотел, но в конечном итоге я сама пошла к властям. Это оказалось несложно. Пришлось только поразмыслить несколько дней. Ты же видишь, как сейчас обстоят дела в Шанхае и кто скоро здесь всем будет управлять. Я сказала работникам тюрьмы, что ты — родственница одного из высоких коммунистических лидеров, но его имя — большой секрет. И посоветовала прикинуть, что произойдет, когда в следующем месяце сюда придут коммунисты и обнаружат, что Цзян Уэйли все еще за решеткой.

— Ты так и сказала?

Тетушка Ду рассмеялась:

— Понимаешь, власть над людьми — это умение показать им то, чего они боятся. К тому же вдруг это правда? Вдруг Пинат и мать Крошки Ю теперь коммунистки? Кто знает?

Она взяла с меня обещание ничего не говорить Хулань. Видишь, какая она была хорошая, эта тетушка Ду? Она хотела, чтобы Хулань гордилась Куан Днем. Она сказала, что главное его желание помочь, а остальное — неважно. Ну а сама тетушка Ду вовсе не стремилась прослыть героиней. Я все знала, и ей этого было достаточно.

Правда, мне до сих пор часто, очень часто приходится прикусывать язык. Особенно когда Хелен говорит: «Прошу тебя об одолжении в счет той, той самой услуги…» И я всегда понимаю, что она имеет в виду, и Генри понимает, только уже с другим смыслом. Для каждого из нас эта история наполнена своим, отдельным смыслом. Иногда ее просьбы оказывалось сложно исполнить, как в тот раз, когда в 1953 году она захотела, чтобы я помогла ей и дядюшке Генри приехать в США. Им пришлось бежать в Тайвань, и она попросила нас с твоим отцом выложить круглую сумму. А что я могла ей сказать? «Я ошиблась, подарив тебе те серьги, верни их обратно»?

Вообще-то меня радует то, что она здесь, и Генри тоже. У них добрые сердца. Я злюсь, только когда Хелен ведет себя так, будто знает все на свете. Теперь ты знаешь, что это не так.

На следующий день после освобождения я написала Джимми, что жду от него известий, чтобы понять, как поступить дальше. Ехать ли мне к нему? Или остаться тут, и он приедет за мной сам? Я поделилась с ним своими предчувствиями: через два месяца, не более, коммунисты возьмут в Китае власть. А потом перечитала письмо и порвала его в клочки.

Я вспомнила, как изменились его письма за последние полгода. Он все еще называл меня своей маленькой женушкой, но рассказы на три страницы о его огромной любви ко мне закончились. Сначала я стала получать по две страницы о любви ко мне и по одной — о любви к Богу. А пару месяцев спустя это были две страницы о Боге и одна обо мне.

Поэтому я начала заново: меня выпустили из тюрьмы, в Шанхае все теперь по-другому, он, Джимми, просто не узнал бы этот город. Близится появление коммунистов, Гоминьдан уже покидает Шанхай. Кто знает, чем это обернется?

Отправив это лаконичное письмо, я приготовилась ждать. Но тетушка Ду, услышав о моем решении, тут же спросила:

— Что? Ты собираешься сидеть и ждать? Да что с тобой случилось в этой тюрьме? Тебя там научили ходить по цементному полу? Сейчас все, у кого есть хоть малейший шанс уехать из страны, бьются за него на смерть.

Она стащила меня со стула:

— Сейчас мы пойдем, и ты отошлешь Джимми Лю телеграмму. Твое письмо дойдет до него в лучшем случае через полгода. А тогда будет неважно, что он ответит, потому что ты упустишь свой шанс.

На телеграфной станции нам с тетушкой Ду пришлось сражаться за место в очереди. Всем срочно понадобилось отправить какие-то важные сообщения. После трех или четырех часов ожидания мы подошли к операционистке. Я заранее написала на бумаге адрес Джимми и несколько слов: «Освобождена. Готова приехать. Пожалуйста, скажи, что делать дальше. Твоя жена, Цзян Уэйли».

Я передала операционистке листок. Она прочитала и сказала.

— Нет, так не пойдет. Недостаточно убедительно. Надо написать: «Поторопись, мы скоро таонань».

Я удивилась: с чего это операционистка вздумала решать за меня, каков будет текст моей телеграммы?

А потом, внимательнее всмотревшись в улыбающееся лицо, я ее узнала. Как думаешь, кто это был? Бетти! Красотка Бетти!

Она не погибла в Нанкине. Мои четыреста долларов пришли на следующий день после нашего отъезда. Она не могла отправить их обратно, поэтому использовала их, чтобы бежать в Шанхай. Сын ее подрос, умный и красивый. Ему уже исполнилось одиннадцать.

Нам нельзя было долго разговаривать в этой шумном и многолюдном месте. Бетти сказала, что отправит мою телеграмму, добавив предложенные ею слова, чтобы убедить Джимми поторопиться.

— Как только придет ответ, я принесу его тебе домой, — пообещала она.

И через два дня ответ пришел. Я взяла конверт с собой в спальню и закрыла за собой дверь. Меня трясло от волнения, но потом тело как-то само собой успокоилось. Что-то подсказывало, что мне не обязательно открывать конверт, чтобы узнать свою судьбу. Я знала свое предназначение, свою судьбу, Божью волю.

Твой отец ответил мне так: «Слава Богу. Заполнено заявление на получение американского гражданства для Цзян Уэйли Уинни Лю, жены Джеймса Лю. Документы и семьсот долларов отправлены. Выезжай немедленно».

На следующий день мы обналичили золото и продали некоторые мои украшения на черном рынке. Мы с тетушкой Ду пошли получать визу. О, здесь было еще хуже, чем на телеграфной станции! Собралось столько людей, что образовалась давка. Все кричали, размахивали руками с зажатыми в них деньгами, бросались вперед, чтобы обменяться слухами, которые возникали и лопались, как мыльные пузыри. Правила въезда постоянно менялись. В тот момент требовалось подтверждение из трех разных стран, что они примут тебя, если ты не сможешь вернуться в Китай. У меня имелось подтверждение из США, но нужно было еще найти две страны. В тот день кто-то сказал, что можно подать документы на выезд, кажется, во Францию. Я заплатила двести долларов за разрешение от второй страны, думая, что осталось найти только одну. Когда назавтра я пришла за своими документами, мужчина, взявший у меня деньги, сказал:

— Прости, но такой возможности больше нет.

Вместе с этой возможностью исчезли и мои деньги. Уже не помню, сколько пришлось ждать, пока мне удалось получить разрешение от второй страны, а потом от третьей. Наверное, недели две. Я так нервничала, что у меня пошла сыпь по всему телу, потом начались судороги в ноге, да такие, будто под кожей завелись пауки, которые пытались вырваться наружу. Красотка Бетти посылала телеграмму за телеграммой — я пыталась объяснить твоему отцу, отчего задерживаюсь. Наконец все бумаги были собраны. Но оставалось еще найти способ выбраться из Китая.

Я купила три билета, причем первый, на самолет, на черном рынке. Я должна была вылететь в Сан-Франциско через десять дней, 15 мая. Второй и третий билеты были легальными. Один до Гонконга на 27 мая, другой до Сингапура, на 2 июня. Итак, я имела три возможности выехать.

Я сказала тетушке Ду, чтобы она продала или использовала как-то иначе по своему усмотрению те билеты, что мне не пригодятся. Тетушка ответила, что разберется с этим позже. Хулань объявила, что никуда не поедет. Она хотела, чтобы ее ребенок родился в Китае. Может, ты сочтешь это глупостью, но я знаю многих, для кого важно то, что они родились в Китае, и кто там же желал бы и умереть. В общем, Хулань думала, что может родить ребенка, а потом решать, уезжать или нет, что времени для этого достаточно. Она, разумеется, ошибалась. У нее возникла масса проблем. Иначе отчего бы ей потом понадобилась моя помощь?