А дочка стала раскачиваться еще быстрее, пропевая те же кричащие интонации, с которыми ее отец только что сказал: «Прекрати! Глупая девчонка, тихо!»

Я больше не могла это слышать.

Гость с женой вскоре ушли. Цзяго и Хулань поднялись к себе, чтобы вздремнуть. Когда мы остались наедине, Вэнь Фу дал себе волю. Он кричал, что я плохая мать, раз не научила дочь подобающему послушанию. Меня сильно замутило, и тогда мне показалось, что причиной тому Ику. Я впервые увидела ее со стороны, такой, какой видела жена высокого гостя.

На следующее утро мне стало хуже, и тогда я поняла, что дело в том, что мы съели накануне. Я еще подумала: не может быть, чтобы Хулань купила овощи у бирманцев. Эти люди так неопрятны! Например, выливают свои ночные вазы на растения, удобряя почву и распространяя болезни: холеру, дизентерию и тиф. И еще я заметила, что Ику тоже нездоровится. Она не плакала, а все время спала. Но разве я могла сообразить, что с ней случилось что-то серьезное?

В тот же день у девочки начался понос. К вечеру он не закончился. Ику не хотела ни есть, ни пить. После того как Вэнь Фу ушел в гости к другу играть в маджонг, ее глаза приоткрылись, но она, казалось, ничего не видела.

— Какая же я глупая! — сказала я Хулань. — Может, ее надо везти в госпиталь? Как думаешь?

Почему я стала спрашивать у Хулань, что мне делать? Надо было сразу везти Ику к доктору. Но я послушалась совета приятельницы:

— Нельзя вот так взять и заявиться в госпиталь, сначала надо взять у доктора направление.

Тогда я вспомнила, что доктор играет в маджонг вместе с Вэнь Фу, в доме в пятнадцати минутах ходьбы от нашего. И побежала бегом.

— Твоя дочь больна, — прошептала я мужу, когда пришла. — Нам нужен доктор, чтобы отвезти ее в госпиталь.

Мой муж сделал вид, что не слышит, и просто продолжал играть. Доктор, сидевший за столом рядом с ним, поднял на меня взгляд.

— Что случилось? — спросил он.

Я повторила свои слова и описала поведение Ику.

— Она очень ослабла от поноса. Ей тяжело дышать, и ее глаза все время двигаются от высокой температуры. Мне страшно.

Мужчины за столом замолчали. Доктор встал.

— Я посмотрю, — сказал он.

Вэнь Фу вскочил на ноги.

— Играем дальше! Моя жена все преувеличивает, — засмеялся он. — Стоит ей увидеть мышь, ей уже мерещится слон. Подумаешь, ребенок разок чихнул, — а ей уже чудится пневмония. Садитесь, садитесь, будем играть дальше!

Но я не уходила, а доктор продолжал стоять.

— На этот раз я не преувеличиваю, — тихо возразила я. — Она может умереть.

И Вэнь Фу пришел в ярость от того, что я посмела ему перечить.

— Да пусть умирает! — заорал он. — Мне плевать! — Он снова сел и взял в руки игральные кости. — Да ну, она просто пытается загнать меня домой, пока не проиграл все, что выиграл, — с улыбкой добавил он.

Мужчины нервно рассмеялись и вернулись к игре. И доктор тоже.

Так и было, честное слово. Вэнь Фу перед всеми этими людьми сказал: «Да пусть умирает, мне плевать». Мужчины слышали его, но ничего не сделали. А я так и осталась там, с открытым ртом и одним-единственным вопросом: как он добился власти над этими людьми? Что сделал, чтобы запугать и их тоже?

Я бросилась домой.

— Бесполезно, — сказала я Хулань. — Доктор не придет.

Дальше был очень долгий час, в течение которого мы с Хулань бегали по лестнице за водой, чтобы обтирать Ику и силой вливать в ее рот по капле. Но девочка не желала пить, отворачивалась. Где-то еще через час ее крохотное тельце стало трястись, потом вытянулось и замерло, чтобы вскоре задрожать снова. Я схватила ее на руки и понеслась вниз, на темную дорогу. Хулань бежала рядом.

Они все еще играли и смеялись, курили и пили.

— Смотри! Смотри! — закричала я мужу, показывая ему Ику.

На этот раз все бросили игру и встали. В комнате стало тихо. Тело девочки так сильно сотрясалось у меня на руках, будто она хотела выпрыгнуть. Доктор кинулся к нам.

— Глупая женщина! — закричал Вэнь Фу и выругался. — Почему ты мне не сказала, что ей так плохо? Что ты за мать такая?

Он вел себя так, словно забыл, как все происходило на самом деле! И ни один из тех, кто был в комнате, не возразил: «Ты лжешь! Она тебе всё сказала всего час назад»!

— Скорее! Скорее! — воскликнул доктор. — У кого есть машина?

По пути в госпиталь Вэнь Фу бранил меня на все лады, но я не помню, как именно, потому что не слушала. Я прижимала к груди Ику, стараясь унять ее дрожь. Надеясь ее удержать. И уже не надеясь.

— Ты сейчас меня оставишь, — говорила я. — Что мне без тебя делать?

Я сходила с ума от горя.

И вдруг поймала на себе ее взгляд. Наверное, она так посмотрела на меня впервые с тех времен, когда была еще малышкой. Такой ясный взгляд, будто она наконец-то увидела меня по-настоящему.

Сначала я подумала, что мне это показалось от страха. Но потом снова взглянула ей в глаза.

Они были ясными. Она не улыбалась и не плакала. Не отворачиваясь, Ику наблюдала за мной, слушала меня. И я вспомнила, как кто-то рассказывал, что перед самой смертью дети становятся взрослыми, словно прожили целую жизнь. Они переосмысливают ее, какой бы короткой она ни была. И этим взглядом моя девочка будто говорила: «Моя жизнь сложилась не хуже и не лучше, чем если бы оказалась длинной.

Я это принимаю и никого не виню».

Утром Ику умерла.

Вэнь Фу ушел домой сразу после того, как доктор сказал: «Слишком поздно. Надежды нет». Я осталась возле постели дочери.

Сидя рядом с ней, я думала обо всех своих ошибках, о том, что не смогла ее защитить, что лгала ей, обещая хорошую жизнь. Теперь я видела, как она постепенно отходит от этой жизни, на глазах становясь все меньше и меньше. Я попросила у нее прощения.

И тогда она вытянула носочки, как балерина, и отошла. Я не плакала. К тому времени у меня не оставалось ни боли, ни слез.

Я взяла дочь на руки. Мне больше не нужно было ей лгать.

— Вот и хорошо, малышка, — сказала я ей. — Ты спаслась. Вот и хорошо.

А теперь скажи мне, если бы ты видела, что такое происходит с твоим ребенком, смогла бы простить?

Если бы я могла помешать еще одному ребенку появиться на свет, я бы обязательно это сделала. Но когда умерла Ику, я была уже на шестом или седьмом месяце беременности, поэтому мне ничего не оставалось, кроме родов. Я решила назвать ребенка — неважно, девочка родится или мальчик, — Данру, что означает «Невозмутимость». Это хорошее буддистское имя, которое позволяет ребенку не привязываться ни к чему и ни к кому в этой жизни, даже к собственной матери.

Так я думала до рождения ребенка. Но как только Данру появился на свет и Хулань взглянула на него и сказала: «О, вылитый отец!», мне тут же захотелось его защитить. Вэнь Фу сиял от гордости, а я готовилась спасать своего сына от проклятия быть похожим на отца.

Когда все ушли, я стала вглядываться в маленькое спящее личико. Его волосы торчали в разные стороны, как молодая трава, и я нежно гладила их ладонью. Вдруг мальчик открыл глаза, но не полностью, а так, словно сомневался, стоит ли ему видеть этот мир: яркий, но полный дурных вещей. Он смотрел на меня и хмурился, только это была не злобная гримаса Вэнь Фу, а тревога и волнение. И этим взглядом ом делился со мной своими опасениями.

Я полюбила Данру сразу, хоть и очень старалась этого не делать. Он подарил мне свое безграничное доверие и вернул часть моей невинности, и мне захотелось его защитить.

Я пробыла в госпитале пять дней, и Вэнь Фу за это время пришел два раза, каждый раз говоря, что очень занят на своей новой работе. Цзяго дал ему должность в штабе вооруженных сил, отправив на обучение по средствам радиосвязи.

Когда доктор сказал, что я могу идти домой, я не стала ждать мужа до вечера. Я позвала кормилицу, попросила ее собрать наши вещи и вызвать такси.

И через два часа мы уже приехали домой. Была только середина дня, и дверь Хулань оказалась закрытой.