Я так говорю потому, что знаю, как сильно Хулань любила Цзяго. Она смотрела на него с тем же восторгом, что мы с твоим отцом — друг на друга. И, думаю, жалела только о том, что Цзяго любил ее не так, как она его. Ее любовь к нему была обожанием, а его к ней — привязанностью.

А вот Куан Ань сходил по ней с ума! Он был готов для нее на все что угодно. И вот она попросила его помочь мне выбраться из тюрьмы. Он служил в военном ведомстве на севере, но когда коммунисты захватили север, они изгнали всех прежних военных управленцев. Поэтому они с Хулань сначала переехали в Тяньцзинь, а когда и этот город захватили, в Шанхай. Бывший одноклассник Аня стал какой-то важной шишкой, руководил учебными учреждениями всей провинции и тоже имел связи с юристами, судьями и полицией. Хулань говорила, что Аню достаточно сказать одно слово этому другу, и оно будет передано по цепочке, пока не дойдет до тех, кто может выпустить меня из тюрьмы.

Я ей поверила, но не стала спрашивать, действительно ли Куан Ань имеет такой вес. Послушает ли его этот друг? Когда сидишь в тюрьме, и тебе предлагают призрачную, но все же надежду, ты хватаешься за нее без лишних вопросов. И тебе уже не важно, кто тебе ее дает.

Я провела в тюрьме еще около пары месяцев, и однажды ко мне пришел человек и сказал:

— Цзян Уэйли, можешь идти.

И все. Я не задавала вопросов, и никто не стал мне ничего объяснять. Я подержалась за руки со своими соседками по камере и пожелала им лучшей жизни. Когда я хотела сказать им что-то еще, они просто выгнали меня, сказав, что стоит поторопиться, пока мне не изменила удача.

Перед тем как выпустить меня через главные ворота, начальник тюрьмы дал мне подписать документ, подтверждающий мое освобождение. В графе для объяснений причины стояло: «судебная ошибка». Ты можешь себе представить, что я чувствовала? Я провела в тюрьме больше года из-за судебной ошибки! Я была счастлива и в то же время заливалась слезами. А еще меня переполняла злость.

Тетушка Ду ждала меня у здания тюрьмы. Мы сели на автобус, чтобы ехать домой, в квартиру, в которой я некогда жила с Джимми. По дороге я заметила, как сильно изменился город. Закрылись банки, магазины, школы и рестораны. На улицах было много машин, забитых людьми и их пожитками так плотно, что они торчали из окон.

Я слышала, что по Нанкин-роуд каждый день проходят сто тысяч человек. В день, когда я вышла из тюрьмы, все эти люди обзавелись тележками и нагрузили их всякой всячиной, причудливо сочетающейся между собой: например, мешками с рисом и норковыми шубами. Тетушка Ду сказала, что они направляются на железнодорожный вокзал и в порт, чтобы успеть убраться из Кантона и Гонконга до того, как туда придут коммунисты.

Когда я пришла домой, Хулань готовила. Она подбежала ко мне, ущипнула за худую щеку и сказала:

— Может, моя стряпня никогда и не сравнится с твоей, но сегодня ты будешь ей рада больше, чем тому, что ела до этого.

Ее новый муж проводил меня до дивана и предложил прилечь, чтобы дать отдых ногам и голове. А я стала благодарить его от всего сердца:

— Куан Ань, без твоей помощи.

— Не стоит! — отмахнулся он.

— Честное слово. Я могла и не протянуть еще пол года в этом месте.

— Ты сейчас здесь, — сказал он. — И это — самое главное. Все остальное — в прошлом.

Нет, правда, он был слишком вежлив. Тогда и я решила не отставать в этом нелепом конкурсе вежливости.

— Я знаю, что это было непросто, — сказала я. — Может быть, тебе даже пришлось заплатить большую сумму. В любом случае я перед тобой в неоплатном долгу. Если тебе когда-нибудь понадобится услуга от твоего друга Цзян Уэйли, ты только скажи.

Я буду счастлива тебе помочь.

Он покраснел. А я подумала, что он удивительно скромен.

Хулань чирикала, как счастливая птичка:

— Ну что я тебе говорила? Куан Аню потребовалось сказать всего одно слово! Он всех знает, очень влиятельных людей. Ну, конечно, я все время ему напоминала. Зачем тянуть, говорю. Вызволяй ее оттуда поскорее.

— Хватит разговоров, — вмешалась тетушка Ду. — Эта бедная малышка так исхудала, ее того и гляди ветром унесет.

И это правда. Я стала фунтов на десять легче, чем в прошлом году, хотя и тогда была довольно худощавой. Праздничный ужин по поводу моего освобождения оказался очень простым: шпинат с одним черным грибом, мелко нарубленным ради вкуса, сладкая подливка со свининой, жареные ломтики желтой рыбы и суп из рыбьих голов. Вот и все, три блюда и суп, на четверых человек. И порции были очень маленькими. Наверное, тетушка Ду заметила, как я рассматриваю последнее блюдо и молча удивляюсь тому, что больше на столе ничего нет.

— Сегодня у нас особенный ужин, — сказала она.

— О, мне он все равно кажется сказочным, — заверила я ее.

— Да, но ты должна знать. Мы так не ели уже несколько месяцев.

— Новые бумажные деньги теперь ничего не стоят, — пояснила Хулань. — Теперь, если хочешь купить мешок риса, будь готов выложить за него шесть миллионов юаней. Немыслимо! Да эти деньги весят больше риса!

— Тогда как же вы заплатили за эту еду? — спросила я.

— Я продала нефритовый браслет, — сказала тетушка Ду, а увидев изумление и испуг на моем лице, добавила: — Иначе никак. Другого способа выжить у нас нет. Если тебя поймают с золотом или американскими долларами на улице, то могут убить. Гоминьдан просто стреляет в голову. Когда придут коммунисты, они, скорее всего, будут делать то же самое.

— У нас нет денег? — спросила я тетушку Ду.

— Я этого не говорила. Я сказала, что тебя не должны увидеть на улице с золотом или долларами. У нас остался один золотой слиток с того раза, когда ты сняла деньги со своего счета. А еще у нас почти два сотни долларов США, которые дал Джимми Лю. И твои золотые браслеты, кольцо и другие мелочи, вроде сережек. Так что на самом деле мы счастливчики.

И тут я кое-что вспомнила.

Может быть, мы даже счастливее, чем мы думаем, — сказала я. — Где мой чемодан?

Мы пошли в спальню. Я открыла чемодан и вынула подкладку. Я спрятала их так хорошо, что почти забыла об их существовании, но они никуда не делись: десять пар серебряных палочек для еды, соединенных цепочками.

Хулань и Куан Ань теперь жили с нами, в квартире, где мы когда-то жили с Джимми. Они спали в гостиной, а мы с тетушкой Ду — в кровати. В ту первую ночь я думала, что не усну. Я вспоминала счастливую жизнь в этой квартире всего два года назад, с Джимми Лю и Данру. Но, казалось, едва я только подумала об этом — и вот тетушка Ду уже трясет меня за плечо, чтобы я проснулась. Было уже утро, и она смеялась, показывая, что я почти втиснулась в стену, как привыкла спать в тюрьме.

После завтрака я сделала Хулань подарок — пару сережек. Я положила их рядом с ее тарелкой. Ее муж попытался отказаться от них:

— Нет! Нет! Не надо больше благодарностей. Забери сережки, и хватит об этом спорить.

Я сделала вид, что его не слышу.

— Примерь, — сказала я Хулань. — Я всего лишь хочу посмотреть, как они будут смотреться в твоих ушах.

Она поколебалась секунд пять, не больше, потом надела одну серьгу, а за ней и другую.

Знаешь, о каких сережках я говорю? О тех, что тетушка Хелен носит по самым торжественным случаям. Они очень красивой формы: два толстых полукруга с золотыми полосками на краях. Мы называем такой камень императорским зеленым нефритом. Нефрит подобного оттенка теперь найти непросто, он редок и очень дорог. Я подарила ей эти серьги за помощь в освобождении из тюрьмы. А знаешь, что выяснилось потом? Когда мы в тот день с тетушкой Ду шли на рынок, она сказала:

— Не надо больше делать Хулань подарков. Куан Ань вообще не хочет, чтобы ему напоминали об этом случае.

— Значит, он хороший, скромный человек. Вот только я думаю, что он гордится тем, что у его жены теперь есть такие сережки.

— Хватит подарков, — отрезала тетушка Ду.

— Тетушка, ну они же просто из вежливости отказываются.