«Военно-морское судоходство. “Рысь”». Видишь, в самом низу обведено окошко? Там было его место, в общей каюте.

Смотри, сколько людей подписали ему эту фотографию! «С лучшими пожеланиями, Лу Вин Чинь», «С наилучшими пожеланиями, Райсса Хэмссон», «Всего наилучшего, Джонни О», «С христианской любовью, Максима Аспира».

Вот эта лучше всего: «Дорогой Джимми, когда я с тобой познакомилась, то подумала, что ты тот еще вертихвост. Но позже я изменила мнение. Ты — один из самых чудесных, самых крутых парней на этом корабле. Ты мне очень нравишься, и твоей маленькой Уинни очень повезло с мужем. Прими пожелания удачи от настоящего друга. Мэри Моу».

Твой отец всем, даже незнакомым, рассказывал, что он — мой муж, а я — его жена. Он даже написал, что женат, в анкете для нового паспорта. Об этом мне поведала тетушка Ду. Как и о том, что ему не разрешили больше оставаться в Шанхае.

После того как меня посадили за решетку, Вэнь Фу отправился в американское консульство, чтобы устроить Джимми веселую жизнь. «Видите, что вы, американцы, натворили? Разрушили мою семью!» Потом он обратился к газетчикам с теми же словами. Как раз тогда стало появляться множество историй о том, как американские солдаты насилуют китайских девушек, соблазняют китайских женщин, а потом возвращаются домой к своим американским женам.

В консульстве Джимми запретили видеться со мной, пока все не уляжется. Но ничего не улеглось. Напротив, стало только хуже. Газеты еще долго не унимались. Каждые несколько дней появлялись новые дополнения: что сказал Вэнь Фу сейчас, и что сказал потом, и еще позже. Публиковались новые фотографии: я в тюрьме, сидящая за длинным столом с двадцатью другими женщинами; Вэнь Фу со своей сожительницей, очень гордые, выгуливающие своего пекинеса; военные фото Джимми рядом с американскими пилотами и даже снимки маленького Данру.

Иногда газеты делали меня беспутной прожигательницей жизни, иногда невинной, незаслуженно оболганной жертвой. Тетушка Ду сказала, что я стала знаменитостью у молоденьких девушек Шанхая. Однажды она слышала, как обо мне говорят две девушки в автобусе. Они считали меня очень красивой женщиной с трагичной судьбой.

Работника консульства не было никакого дела до того, насколько я красива и насколько трагична моя жизнь. Вскоре Джимми остался без работы, и ему сказали: езжай домой и держись подальше от неприятностей. Он не мог видеться со мной, не мог остаться. Что ему было делать? Вот он и вернулся в Сан-Франциско.

Конечно, твой отец писал мне и присылал письма через тетушку Ду — вместе с американскими долларами, чтобы она могла жить в Шанхае и заботиться обо мне. Тетушка Ду осталась бы здесь в любом случае, давал бы он ей деньги или нет, но мы радовались его помощи, потому что китайские деньги были ненадежны.

Тетушка приходила ко мне каждый месяц, принося с собой по три-четыре письма от Джимми. Он всегда писал одно и то же: что он приедет за мной через два года, что бы ни случилось. Еще он писал, что любит меня и что ничто не сможет помешать такой любви, как у него, и молится каждый день, каждую минуту, чтобы я поскорее вернулась к нему. Мне кажется, что именно из-за того, что он так много молился, он ударился в религию и пошел в служение. Правда, сомневаюсь, что он кому-нибудь говорил, что его жена сидит в тюрьме и посадил ее туда ее первый муж. Это выглядело бы как-то некрасиво.

В тюрьме со мной обращались хорошо. Думаю, что охранницы и другие заключенные поверили мне, когда я рассказывала, как там оказалась и почему меня там не должно быть. Скорее всего, они относились ко мне с уважением потому, что я тоже уважала их. Хотя я, в отличие от них, и получила образование, но оказалась с ними в одном положении. Одна девушка сказала:

— Мне бы ваш характер, я бы здесь не задержалась.

Другая девушка всегда стирала мне одежду. Я не просила ее об этом, она сама предложила свою помощь. Я тоже им помогала. По моей просьбе тетушка Ду принесла кусок доски, чтобы мы могли прикрыть туалет и сдержать исходящие оттуда запахи. Я нашла способ держать нашу камеру в чистоте, а клопов подальше от матраса. Когда две девушки попросили научить их читать и писать, я попросила тетушку Ду принести старые газеты и кусок угля, чтобы мы могли тренироваться в написании иероглифов. А газеты, после того как становились ненужными, шли на туалетную бумагу.

Еще я учила их хорошим манерам и правильной речи, так же как когда-то в Куньмине — ту танцовщицу и певицу, Минь. Я тебе говорила, что узнала, как сложилась ее судьба? О, это очень грустная история.

Как-то я рвала старую газету для туалета и наткнулась на ее фотографию. Под ней говорилось: «Мисс Золотое Горлышко умерла в возрасте тридцати трех лет». Меня изумили и ее фотография, и ее настоящий возраст, и то, что она взяла себе псевдоним, который я ей посоветовала. И, найдя Минь вновь, я искренне сожалела о том, что ее уже нет в живых.

Она стала звездой ночных клубов Шанхая. Довольно сомнительная слава. Наверное, ее фотографию поместили в газету потому, что она умерла страшной смертью. Это случилось зимой, одним очень холодным вечером.

Минь гуляла вдоль реки в роскошном вечернем платье, с открытыми плечами, без куртки. На нее глазели рыбаки и работники ремонтных доков. А потом она запела. Люди на берегу подумали, что она ведет себя странно, но все же из вежливости поаплодировали ей. Минь поклонилась, помахала им, пятясь назад, как будто собиралась спрятаться под занавес, поулыбалась, говоря: «Спасибо! Спасибо!» А потом спрыгнула через перила прямо в холодную воду.

В газете говорилось, что, по словам кого-то из ее знакомых, перед самоубийством мисс Золотое Горлышко была серьезно расстроена, но не объяснялось почему.

В этих строках я видела саму себя. Когда-то я думала, что Минь очень похожа на меня, только сильнее. Но если так, то что могло бы случиться со мной? Еще много дней я размышляла об этом.

Тогда я вообще много думала. У меня было для этого достаточно времени. Каждый день я сидела за верстаком с другими женщинами. Мы работали по восемь часов, без всяких выходных. До тюрьмы я и представить себе не могла, как кто-то мастерит крохотные коробки, в которые кладут спички, и насколько такое ремесло способно испортить человеку жизнь. Это было нестерпимо скучно!

Вот я и придумывала разные способы их сборки: сначала сложить все верхушки и только потом склеивать их вместе. Или выложить их особым узором. Я изо всех сил пыталась чем-нибудь занять голову. Когда голова ничем не занята, в нее лезут дурные мысли.

Помню, как, получив от Джимми очередное письмо, прервалась, чтобы прочитать его вслух женщинам, работавшим вместе со мной.

Я всегда так поступала. А они всегда приходили в восторг, когда мне доставляли письмо авиапочтой. Ведь им самим никто не слал даже обыкновенных писем. Да и как они сумели бы их прочесть?

— «Дорогая женушка», — прочитала я, и все девушки вздохнули.

Женушка!

Я прочла его слова о том, как он любит меня, — все захихикали.

Как молится обо мне все время — все вздохнули.

Как ему кажется, что у него скоро лопнет голова от учебы, — все рассмеялись.

Как ему понравилось на занятиях фольклорными танцами в Ассоциации молодых христиан… Я остановилась. Уроки танцев?

Женщины молча вернулись к работе. А я смотрела на свои загрубевшие пальцы и представляла себе, как Джимми берет мягкую руку хорошенькой девушки. Как он может любить меня, но танцевать с другими? Как может закрывать глаза в молитве обо мне, если его руки заняты аплодисментами, а ноги — отбиванием ритма? И тогда я начала подозревать, что запись о браке в его паспорте не имеет ко мне никакого отношения, что он женат на ком-то другом. Совсем скоро в моем воображении Джимми танцевал все быстрее и быстрее, по проходу между скамьями в церкви направляясь прямо к алтарю, в объятия другой жены!

Вот какие мысли пробирались ко мне в голову. И я становилась их пленницей, потому что их было никак не изгнать.