К утру, когда у меня уже дрожали ноги, за мной пришла охранница. Она прокричала мое имя:

— Цзян Уэйли!

— Здесь, я здесь! — крикнула я в ответ.

Я думала, меня отпускают, но охранница надела на меня наручники, словно на опасную преступницу. А потом меня посадили в грузовик вместе с другими женщинами в наручниках. Мои соседки выглядели закоренелыми воровками. Никто не знал, куда нас везут, — может быть, за город, чтобы расстрелять? Нас связали, как животных, и бросили в грузовик, будто везли на рынок. И мы толкались боками на каждом повороте.

Но грузовик остановился возле здания областного суда. Когда я вошла в зал, то первым, кто попался мне на глаза, был Вэнь Фу. Он победоносно улыбался, видя мои унижения. Мои волосы растрепались, платье помялось, а кожа источала запах того места, где я провела ночь.

Тут до меня донесся громкий шепот:

— Вот она!

Я увидела тетушку Ду, Пинат и Джимми — его счастливое, но искаженное болью лицо. Позже я узнала, что все произошло именно так, как я думала. Именно тетушка Ду пошла в дом моего отца и потребовала сказать, где я. Так она выяснила, что сделал Вэнь Фу.

Судья предъявил обвинение. Меня судили за то, что я украла у своего мужа сына, которому позволила умереть, а вдобавок и фамильные ценности. За то, что бросила законного китайского супруга, чтобы сойтись с американским солдатом, с которым познакомилась во время войны.

Меня так трясло от гнева, что я едва могла говорить.

— Это все ложь, — тихо сказала я судье. — Мой муж развелся со мной уже давно, во время войны, когда приставил к моей голове пистолет и приказал написать заявление о разводе.

Я сказала, что ничего не крала из дома отца, а лишь забрала то, что принадлежало мне. И как меня можно обвинять в том, что я оставила мужа, если он сам со мной развелся и живет с другой женщиной?

А я теперь жена другого мужчины, и мы уже зарегистрировали наш брак.

Я видела, как Джимми кивнул, и кто-то его сфотографировал. Потом по залу разнесся шепот. Я видела, что там сидели зрители, точно в театре. Они пришли в суд из любопытства и от скуки. Эти люди указывали на нас с Джимми пальцами и шептались. Потом тетушка Ду пересказала мне, что они говорили.

«Смотрите, какая она красивая, будто кинозвезда!» «Послушайте, как она говорит, ясно же, что она приличная девушка».

«Да какой же из ее нового парня иностранец? Видно, что он китаец!»

Но тут улыбающийся Вэнь Фу обратился к судье: — Развода не было. Моя жена все перепутала.

Может быть, мы когда-то и ссорились, и я сказал ей, что если она не будет вести себя как следует, я с ней разведусь.

Он выставлял меня дурехой, которая не в силах вспомнить, разведена она или нет.

— Если мы действительно в разводе, то где же заявление? — продолжал Вэнь Фу. — И где свидетели?

Тут же вскочила тетушка Ду:

— Здесь! Я свидетельница. А моя племянница, которая сейчас живет на севере, — второй свидетель.

Какой замечательной была эта тетушка Ду! И какой умной! Нельзя сказать, что она солгала. Ведь она действительно слышала скандал и видела бумагу.

Зрители, придя в восторг от ее слов, радостно загомонили.

Вэнь Фу состроил тетушке Ду страшную мину и снова повернулся к судье:

— Эта женщина лжет. Как она могла быть свидетелем и подписать документ? Я ее знаю, она неграмотная!

И по несчастному лицу тетушки Ду судья понял, что мой муж прав.

— У вас сохранилось это заявление? — спросил меня судья.

— В прошлом году я отдала его адвокату, — ответила я. — Но после того как мы опубликовали в газете объявление, этот человек, Вэнь Фу, разгромил офис адвоката и уничтожил все бумаги, в том числе и мои.

— Это ложь! — взревел мой бывший муж.

Все заговорили одновременно. Я утверждала, что Вэнь Фу заставил меня подписать заявление о разводе. Тетушка Ду уверяла, что знала содержание документа, хотя и не умеет читать, и что поставила на него свою именную печать.

Но судья велел всем замолчать.

— В подобных вопросах, — сказал он, — когда все показания противоречат друг другу, я опираюсь на доказательства. Никто не может предъявить документов о разводе, значит, развода не было. А без развода муж имеет право подать на жену в суд за то, что она украла его собственность и сына. Жена не отрицает, что взяла ценности и забрала мальчика. Итак, я приговариваю Цзян Уэйли к двум годам заключения.

Судья стал записывать приговор, люди закричали. Вэнь Фу улыбался, тетушка Ду рыдала. А мы с Джимми смотрели друг на друга, потеряв дар речи. У меня кружилась голова и путались мысли. Мне и в голову не приходило, что из-за лжи Вэнь Фу я могу вернуться в тюрьму. Я думала, он просто хотел меня унизить, посадить на ночь, чтобы напугать. Мне стало казаться, что все это лишь сон: и охранники, снова надевающие на меня наручники, и подбегающие ко мне люди с фотоаппаратами, и судья, ставящий красную печать на приговор.

Вдруг Вэнь Фу подошел к судье и объявил громким голосом:

— Может быть, жена уже усвоила свой урок. Если она попросит прощения, я прошу ее, и мы с ней вернемся домой. — И он снисходительно улыбнулся.

Все глаза устремились на меня. Все ждали моего ответа. Наверное, они надеялись увидеть, как я паду на колени и взмолюсь о прощении. По-моему, даже тетушка Ду и Джимми надеялись на это. Я же не видела никого и ничего, кроме улыбающегося лица Вэнь Фу, который тоже ждал, что я скажу. Я представила себе, как он будет насмехаться надо мной, как будет насиловать и унижать меня ежедневно, пока не сломит мою волю и не сведет с ума.

— Я предпочту спать на цементном полу камеры, — услышала я собственный громкий голос, — чем вернуться в дом к этому человеку!

И зал взревел удивлением и смехом. Так что в итоге унижен был сам Вэнь Фу.

Когда меня уводили, я улыбалась.

Три дня спустя ко мне пришла тетушка Ду. Мы сидели в маленькой комнате для посетителей, и в углу сидела охранница, внимательно слушавшая наш разговор.

Тетушка положила на стол небольшой сверток, обернутый в тряпицу. Там я нашла две пары трусов, накидку на платье, чтобы сохранить его от грязи, расческу, мыло, зубную щетку, палочки для еды и маленький кулон с изображением Богини милосердия.

— Постели тряпицу на койку, — велела она, — чтобы спать в чистоте. И надень на себя кулон, чтобы очистить сердце.

Потом тетушка Ду вынула из рукава газетную вырезку, сложенную маленьким квадратиком.

— Смотри, что они сделали, — прошептала она. — Напечатали во всех крупных газетах. Джимми Лю говорит, что это очень, очень плохо.

Я развернула вырезку и начала читать. Джимми не ошибся: это было ужасно. В статье нашу историю превратили в дешевый скандал. Мое лицо запылало от гнева.

«Роман с американцем принес трагедию и смерть», — гласил заголовок. Там была моя фотография, на которой я выглядела сильной и решительной, будто революционерка. И подпись: «“Я лучше сяду в тюрьму!” — кричит обезумевшая от любви жена». Рядом поместили фото Вэнь Фу, который словно смотрел на меня взглядом триумфатора. «“Ее эгоизм убил моего сына!” — заявляет герой Гоминьдана». В самом низу статьи примостилась маленькая фотография Джимми со склоненной, будто от стыда, головой, словно ему было стыдно. «“Я хочу ее вернуть”, — говорит американский военный».

Я читала, как Вэнь Фу лгал, что я бросила респектабельную жизнь, отвернулась от отца, довела до гибели собственного сына — и все потому, что сходила с ума от американского секса. Он хорошо знал, что хотят услышать журналисты.

Тетушка Ду бросила взгляд на охранницу, у которой закрывались глаза.

— Малышка, — прошептала она. — Я глупая женщина. Я должна была подписать ту бумагу, когда ты меня просила. Прости меня.

Мы обе вздохнули.

— А где Джимми Лю? — спросила я.

В ответ тетушка опустила глаза.

— Ай, малышка, ну почему именно мне приходится приносить тебе дурные известия?

Вот фотография судна, на котором твой отец вернулся в Америку. Видишь, что здесь написано?