— Я пела эту песню в Синсиа, пока его не разбомбили. И танцевала под нее.
И она начала петь и танцевать, словно я — сотня ее зрителей. Это была американская песня о любви, где говорилось о сердце, разбитом много раз. Я сразу поняла, что у Минь очень приятный голос. Китайцам такие нравятся. Ее руки извивались, как ветви, постепенно замедляясь, когда песня подходила к концу. Нет, правда, Минь была хороша.
— Вставайте, лентяйка! — вдруг сказала она. Заведя граммофон заново, она еще раз поставила ту же песню и стащила меня со стула. — Сейчас я покажу вам, как танцевать танго.
— У меня не получится! — запротестовала я, но на самом деле мне очень хотелось научиться. Я видела фильмы с Джинджер Роджерс и Фредом Астером, и мне нравилось, как Джинджер утанцовывает от проблем. Ее ноги в чечетке порхали над сценой, как птицы.
Но мы танцевали не так. Минь шла вперед, я назад, быстро, потом медленно. Она склонила мою голову сначала одним образом, потом иначе, и я вскрикивала и смеялась. В тот вечер мы ставили эту песню много-много раз. В другие дни она учила меня основным шагам вальса, фокстрота и линди-хопа. Кухарка и горничная смотрели на нас и хлопали.
Я тоже кое-чему научила Минь. Как писать собственное имя, как заштопать дырку, чтобы ее не было видно, как правильно говорить. Вообще-то она сама попросила меня научить ее хорошим манерам. После того, как поругалась с Хулань.
Та спросила ее, где Минь собирается жить, когда от нас уедет. И девица ляпнула:
— Не ваше дело!
Весь вечер Хулань не смотрела на девушку, делая вид, что ее стул пуст, и все время шумно принюхивалась. В конце концов я спросила:
— Ты унюхала что-то испортившееся?
Потом я объяснила Минь:
— Когда тебе задают вопрос, нельзя отвечать «не твое дело». Это плохие манеры.
— А почему я должна отвечать ей? Это у нее плохие манеры, раз она задает такие вопросы.
— Даже если так, в следующий раз, когда она спросит, скажи: «Пусть эта проблема вас больше не беспокоит». То же самое, что «не ваше дело», даже сильнее.
Минь несколько раз повторила эту фразу.
— Ух ты, здорово! — рассмеялась она. — Я говорю прямо как леди.
— И когда смеешься, — добавила я, — прикрывай рот ладонью, чтобы не показывать зубы. Смеяться как обезьяна некрасиво. Это показывает весь твой рот изнутри.
Она снова рассмеялась, на этот раз прикрыв рот.
— И еще: когда ты станешь актрисой, тебе стоит взять имя мисс Золотое Горлышко. Это хорошее имя, очень культурное.
Она кивнула, а я показала, как писать ее новое имя.
Однажды, когда Минь прожила с нами уже три или четыре недели, тетушка Ду, проходя по коридору, надолго задержалась возле моей комнаты. Она спросила о моем здоровье, о здоровье мужа и Данру, и, наконец, мне пришлось пригласить ее выпить со мной чаю. Мы долго сидели за столом. После вежливых бесед о здоровье тетушки Ду, Хулань и Цзяго гостья замолчала, хотя чай прихлебывала очень шумно.
— Я должна тебе кое-что сказать, — вдруг объявила тетушка Ду. Потом вздохнула и снова замолкла.
— Ты — хороший человек, — снова начала она, потом опять задумалась. — На самом деле ты очень доверчива. — И тетушка снова остановилась. Потом застонала: — Ай-ай-ай! — Она погрозила мне пальцем. — Посмотри на себя! Ты наивна до глупости. Ты знаешь, что твой муж делает с этой Минь?
Разве я могла признать, что все знаю? Поэтому сделала вид, что слышу об этом впервые.
Тетушка Ду снова вздохнула:
— Видимо, придется мне сказать об этом прямо. Ты такая наивная. Так слушай, сяо нин[15]. Они тут крутят шашни, и давно. Ты за дверь, он — в ее постель. Ты спать — он в ее постель. Стоит тебе закрыть глаза, как она раскрывает руки и раздвигает ноги. Теперь эта девица беременна, а ты даже не знаешь! Она думает, что он сделает ее наложницей. Сказала, что он ей уже это пообещал. Она объявила об этом всем, кроме тебя. И что ты будешь делать? Примешь, потому что окажется слишком поздно что-то менять? Станешь растить ребенка наложницы мужа вместе со своим? Не будь такой глупой, сяо нин, открой глаза.
— Это вы мне скажите: что я могу сделать? Мне не остановить мужа, вы сами видите, какой он.
— Если не можешь остановить мужа, останови девицу. — Она поставила чашку на стол и встала, чтобы уйти. — Очень жаль, что именно мне пришлось тебе об этом говорить. Но я старая женщина и не люблю оставлять дела надолго. Их надо делать, пока я жива.
Когда тетушка Ду ушла, я задумалась о ее словах. Оказывается, все обо всем знали. И ждали, что я что-нибудь скажу или сделаю. Например, накричу на Минь:
«Это неприемлемо! Забирай свой позор, и вон из моего дома!»
Но потом мне пришло в голову, что, может, и хорошо, что она беременна. Теперь у меня есть повод сказать Вэнь Фу, что я от него ухожу. Если он хочет сделать Минь наложницей, то я скажу ему, что он волен взять ее в жены! И все будут счастливы!
В тот день я обдумала, как именно поступлю. Не буду ни спорить, ни обвинять. Попрошу у Вэнь Фу развода, чтобы он подписал бумагу перед двумя свидетелями, которые подтвердят, что мы больше не муж и жена. Потом заберу Данру, остаток своих денег, и мы с сыном сядем на поезд, идущий на юг. Там пересядем на судно до Хайфона и оттуда, как только станет безопасно, доберемся до Шанхая. Может быть, меня и не сочтут опозоренной. Война изменила людские представления о морали. И никто не станет особенно задаваться вопросом, почему женщина уехала с мужем, а вернулась домой без него. Как же повезло, что Минь дала мне предлог для обретения свободы!
Едва Вэнь Фу переступил порог, я сообщила ему: — Я должна тебе кое-что показать на другом берегу озера. — Это был наш код, которым мы пользовались, когда вокруг было слишком много ушей.
Мы сели на скамью возле озера, и я показала ему документ, который составила сама. Там говорилось, что он со мной разводится. А потом, сразу и без объяснений, я сказала:
— Я ухожу. Ты можешь жениться на ней. Хулань и Цзяго подпишут бумаги, будут нашими свидетелями.
Вот и все. Никаких криков, никаких ссор.
Я думала, что Вэнь Фу будет благодарен. Я давала ему разрешение жениться на Минь! И знаешь, что он сделал? Посмотрел на документ и тихо сказал:
— Я этого не писал. Я не прошу развода.
Он разорвал бумагу в клочья и бросил в озеро. И я знала, что он сделал это не для того, чтобы показать мне, как он меня любит и сожалеет о том, что сделал, нет. Вэнь Фу сделал это, чтобы показать, кто тут хозяин. Потому что, уничтожив мой шанс на свободу, он наставил на меня палец и прошипел:
— Я сам скажу, когда захочу с тобой развестись. А ты не указывай мне, что делать.
На следующее утро тетушка Ду пришла меня поздравить. Она сказала, что Минь больше нет. Она слышала, как девушка уходила из дома рано утром.
Как мне было жаль это слышать! Я не требовала ее ухода, я вовсе не ненавидела ее. Так я и сидела в своей комнате, и мне было так одиноко и грустно от того, что ее больше нет рядом. И еще грустно потому, что я упустила свой шанс.
Днем Хулань болтала о фасоне платья, которое шила, а тетушка Ду заговорила об эпидемии холеры, и о том, как беженцы боятся обязательных прививок, и как один мужчина умер, сделав двадцать прививок за других людей, которые ему за это заплатили. Я сидела в кресле, вязала и делала вид, что слушаю их. Но мне было совершенно не интересно. Я посмотрела на граммофон, потом на пластинку и наконец сказала:
— Эта девушка, Минь, оставила кое-что из своих вещей. Жаль, я не знаю, куда она отправилась.
Хулань в ту же секунду показала, как быстро распространяются сплетни:
— Жена Чзаня на рынке сказала, что она пошла в то место, рядом с железнодорожной станцией, гостевой дом «Девять драконов».
Там я и нашла ее на следующий день — в захудалом заведении, меблированном узкими кроватями с веревочными матрасами и скамьями вместо столов. Минь была очень тихой. Возможно, смутилась, увидев меня. Она попросила прощения за причиненные неудобства и поблагодарила за то, что я принесла ей пластинку. А потом пожала плечами:
