— Дочь, тебе решать. Что нам подать к чаю: китайские угощения или английское печенье?

Мне показалось, что моя голова развалится на части от напряжения. Что выбрать? Какой ответ окажется правильным?

— Что-нибудь простое, — наконец прошептала я.

В ответ отец улыбнулся:

— Ну конечно, твои предпочтения не изменились. И, махнув слуге, он распорядился принести английского печенья, китайских груш и бельгийского шоколада.

Я задумалась. Столь галантное обхождение со мной показалось очень странным. Удивляло и то, как хорошо отец, похоже, меня знает. Если бы я отвечала на вопрос искренне, то попросила бы принести именно эти лакомства.

За чаепитием, которое получилось недолгим, Старая тетушка расхваливала семью Вэнь: они, дескать, лучшая партия для меня и хорошие партнеры для отцовского бизнеса. Я не сводила взгляда со своих рук, лишь изредка посматривая на отца, чтобы увидеть его реакцию. Мы все слушали, как Старая тетушка произносит несколько слов правды и раздувает ее до огромных размеров.

Семейное дело Вэнь с торговлей на экспорт превратилось в международную компанию с морскими перевозками. Осведомленность Вэнь Фу о ведении бизнеса за рубежом превратилась в тесные дружеские отношения с президентами самых влиятельных компаний Англии и Америки. А таланты матери Вэнь превратились в нечто волшебное — она, по словам тетушки, могла наколдовать листья на зимнем дереве!

Отец был неглупым человеком. Он молча слушал, попивая чай, и всякий раз, когда тетушку особенно заносило, просто поднимал на нее глаза, не меняя выражения лица. Тетушка тушевалась и чуть-чуть умаляла достоинства семьи Вэнь.

— Ах, конечно же, по твоим меркам их бизнес не так уж и успешен, и положение у них куда ниже, чем у тебя. Но Вэни живут привольно и пользуются уважением. Я подумала, что для твоей дочери очень важно попасть в уважаемую семью.

У Старой тетушки иссяк запас похвал, но отец по-прежнему хранил молчание.

— Хороший мальчик, уважаемая семья, — произнесла Новая тетушка, чтобы как-то заполнить паузу.

Теперь отец смотрел на меня. Я старалась не показывать смятения. Может, он настроен против этого брака? Или все еще сердится на мою мать и на меня?

— Я знаю эту семью, — сказал он наконец. — И уже распорядился, чтобы их бизнес проверили, разузнали, кто они такие и откуда.

Отец взмахнул рукой, словно отгоняя комара.

— Но мне было интересно послушать, что скажет о них моя семья.

Тетушки перепугались. Они походили на двух воришек, которых застали за кражей бобов. Виновато опустив головы, они ждали дальнейших слов отца.

— Дочь, а ты что думаешь? — спросил он тихо, почти сипло. — Ты этого хочешь?

Я прикусила губу, ущипнула себя за пальцы, а потом стала теребить край платья, стараясь придумать правильный ответ.

Отец снова взмахнул рукой.

— Она этого хочет, — сказал он тетушкам, вздохнув. Как мы можем ей помешать?

Тетушки осторожно засмеялись, словно отец пошутил. Но я не услышала в его словах шутки. Голос отца звучал грустно. Но не успела я это обдумать, как он стал задавать деловые вопросы. Так что, возможно, я ошиблась.

— Какой подарок предлагает семья Вэнь?

Старая тетушка передала ему конверт. Отец быстро насчитал четыре тысячи юаней и кивнул.

Я почувствовала облегчение. Это были большие деньги, равные двум тысячам долларов — или сорока или пятидесяти тысячам на сегодня. Китайцу среднего достатка пришлось бы работать за них десять лет. Но на самом деле семейство Вэнь не дарило эти деньги отцу. Он должен был вернуть их в день свадьбы со словами: «Отныне вы всю жизнь станете делиться всем, что имеете, с моей дочерью. Этого достаточно». А еще отцу полагалось снабдить меня приданым на ту же или большую сумму и сказать: «Вот тебе небольшой подарок, чтобы ты не была обузой для твоей новой семьи». И вот эти деньги предназначались только для меня. Считалось, что я могу положить их на банковский счет, открыв его на свое имя, не обязана ими делиться, и никто не вправе их у меня забрать. Но лишь этими средствами я должна была располагать всю свою жизнь.

— Какого приданого ожидает семья Вэнь? — спросил отец.

Помимо денег, приданое невесты включало и другие подарки.

Старой тетушке пришлось быть очень аккуратной в ответе на этот вопрос. Скажи она, что Вэням надо немного, это означало бы, что их семья не стоит того, чтобы с ней породниться. Скажи, что они хотят многого, — и это сделало бы меня недостаточно хорошей для них. Но Старая тетушка уже получила опыт сватовства, выдавая замуж двух своих дочерей. Поэтому она произнесла:

— Мебель для комнаты.

Она имела в виду комнату, в которой я буду жить с молодым мужем в доме Вэнь. Такой ответ не выставлял их жадными — ловкий ход, словно в покере.

Теперь настала отцовская очередь продемонстрировать щедрость.

— Разумеется, — добавила Старая тетушка, — кровать купит семья мужа.

Она напоминала о древней традиции: сыновья должны рождаться на кровати своего отца.

— Еще чаю?

То, что хозяин дома не отдал распоряжений слугам, не спрашивая ни о чем гостей, служило сигналом, что визит подошел к концу. Мы с тетушками вскочили на ноги.

— Нет, нет, нам пора, — сказала Старая тетушка.

— Так скоро? — с деланым удивлением спросил отец.

— Мы уже опаздываем, — добавила Новая тетушка, хотя нам некуда было идти в этот час дня, а наша лодка отчаливала только вечером.

Мы пошли к выходу.

Но тут отец позвал меня. Он не сказал «дочь», как в начале разговора. Он позвал меня по имени:

— Уэй-Уэй, детка, попрощайся с тетушками и приходи в мой кабинет. Поговорим о твоем приданом.

Вот оно, то, на что я уже не смела надеяться! Все мои мечты, сдерживаемые так долго, готовы были громким криком вырваться из горла. Теперь он действительно обращался со мной как с дочерью, и я вмиг забыла все годы после предыдущей нашей встречи.

Нет, конечно, он не заключал меня в объятия и не целовал, как это принято у вас, американцев, когда вы видите друг друга после пятиминутной разлуки. Когда тетушки ушли, мы беседовали совсем недолго, но я и по сей день задумываюсь над этим разговором. Правда ли отец считал, что отдает меня в хорошую семью? Или увидел легкий способ избавиться от меня как от напоминания о неудачном браке? Поэтому в моей голове все еще звучат те немногие слова, которые он тогда мне сказал, и не думаю, что моя память изменила их, чтобы сделать более приятными.

Отец не просил прощения за двенадцать лет разлуки, но говорил со мной с серьезным и искренним выражением лица.

— Теперь, выйдя замуж, ты узнаешь свое истинное положение в обществе.

Он показал на старинную картину, занимавшую всю стену, от угла до угла. На ней были изображены самые разные люди, около сотни: мужчины, женщины и дети. И они занимались самыми разными делами: работали, ели, спали — все возможные жизненные ситуации нашли здесь отражение.

— Когда ты была маленькой, ты часто приходила в эту комнату и всё рассматривала эту картину. Помнишь?

Я долго смотрела на картину и наконец вспомнила крохотную фигурку в самом ее углу: женщину, выглядывавшую с балкона. Я кивнула.

— Когда я спросил, нравится ли тебе она, ты ответила, что это очень плохая картина. Помнишь?

Я не могла себе представить, как заявляю подобное отпу, даже будучи совсем малышкой.

— Мне очень жаль, но я этого не помню, — ответила я. — Но еще больше жаль того, что ты запомнил меня непослушным ребенком.

— Ты говорила, что картина путаная. Что ты не можешь понять, грустную или радостную мелодию играет женщина с флейтой. А женщина с тяжелой ношей: в конце она или в самом начале своего путешествия? А эта женщина на балконе: выглядывает она с надеждой или смотрит со страхом?

Я прикрыла рот ладонью и рассмеялась:

— Каким же странным ребенком я была!

Но отец продолжал говорить, словно не слышал:

— Мне нравилась в тебе эта черта: ты никогда не боялась сказать то, что думаешь.