На мой выпад мама ответила молчанием. Почувствовав победу за собой, я решила сменить тему и предложила сходить за покупками к ужину, но мама сказала, что у нас и так все есть. Мне же хотелось выпить местного пива, легкого и пенистого, взять его прямо из холодильника продуктового магазина рядом с домом. Мне нужен был кислород, много кислорода; выйдя на улицу, я жадно задышала. Едва я вошла в магазин, его владелица приветствовала меня по имени. Мне были неприятны напускное добродушие и памятливость этой сварливой старухи, которая отличалась таким деспотизмом, что никогда не оставляла в лавке за главного ни одного из своих детей и безраздельно правила королевством прилавков, созданным задолго до моего появления на свет. Она оставалась такой же, что и в моих воспоминаниях, разве что двойной подбородок превратился в тройной, а морщины стали более глубокими и многочисленными. Выйдя на улицу, я дошла до пьяццетты вблизи торренте Трапани, с недавних пор переделанной в детскую площадку, села на скамейку, откупорила бутылку, сделала первый глоток пива и подумала о Пьетро.
За несколько дней до моего отъезда в Мессину мы решили отметить окончание сезона моей программы и отправились ужинать в свой излюбленный ресторан. Я взяла мясо и салат из цикория, муж выбрал фетучини, а вместо обычной полбутылки домашнего красного заказал целую бутылку фриульского вина. С первым бокалом я почувствовала, как спадает усталость. Весь август я трудилась без отдыха, мучаясь от римского зноя и толп туристов, невыносимо страдая в метро и за вечно закрытыми ставнями. Пьетро что-то рассказывал, но я слушала его вполуха, он жаловался сперва на работу, потом на вечно ломающуюся машину. За вторым бокалом я окончательно расслабилась, официант принес нам заказ, я вытянула ногу под столом, чтобы подразнить мужа, как в первые дни нашего знакомства. Он опустил руку и погладил мою лодыжку, затем кивнул и отлучился в туалет. Я знала, что он пошел мыть руки. Его ласки были нежными и пикантными, но привычка к чистоте напомнила мужу, что мы все еще сидим за столиком в ресторане и что нам нужно трогать не только друг друга, но и приготовленную для нас еду. Я утопила разочарование в третьем бокале и в послеобеденном дижестиве с крендельками. Когда мы вернулись домой и легли спать, муж притянул меня к себе и робко поцеловал. Я не отреагировала на его заигрывания, и он почти сразу отстранился.
Желание умеет быстро улетучиваться и не возвращается по первому зову или потому, что так надо. Мы с Пьетро старались вернуть то неуловимое, что нас угораздило утратить, но терпели в этих попытках поражение за поражением.
В послеполуденный час улицы были безлюдными. Я покрутила головой по сторонам и вдруг увидела знакомый стройный силуэт. Молодая женщина со светлой вьющейся шевелюрой переходила дорогу и оживленно болтала с кем-то по телефону.
— Сара! — ахнула я и бросилась догонять подругу юности.
Та удивленно обернулась, кивнула на телефон в руке и простилась с собеседником, пообещав, что перезвонит ему при первой возможности.
— Привет, Ида, какими судьбами?
— Да вот, мама попросила приехать и помочь разгрести завалы старого хлама в доме.
— Надолго ты здесь?
— Побуду еще несколько дней, моя программа не выходит в эфир до октября, так что у меня, считай, отпуск. Ты обитаешь в этом районе?
— Нет, недавно перебралась повыше, в Аннунциату, купила квартиру в новом жилом комплексе «Ле Джаре»[12]. Здесь я по работе, нужно осмотреть беременную кошку одной клиентки.
— Не сомневаюсь, что ты самый компетентный и востребованный ветеринар в городе. Прости за нескромный вопрос — с кем живешь?
— У меня есть чудесный таксик по имени Аттила.
— Как насчет того, чтобы вместе поужинать?
— Не могу, Ида, работы вагон, да к тому же я сейчас одна в клинике. Передавай привет маме. Ну, пока!
Она ни о чем меня не спросила, ни словом не упомянула мою работу, не похвалила и не поругала программу. Интересно, Сара ее слушает? Иногда я подворовывала для своих историй сюжеты из ее жизни. С тех пор, как мы перестали дружить, новыми подругами я не обзавелась и сейчас вдруг почувствовала, что сильно скучала по Саре все эти годы. Ее холодность оставила в моих руках пустоту. Я стояла, и мне все мерещилось, будто я обнимаю воздух.
Вернувшись на детскую площадку, я увидела филиппинку с двумя дочками, одна забралась на качели, другой захотелось поиграть в классики, нарисованные на земле несмываемым желтым маркером. Мать села на скамейку напротив, старшая дочь не желала слезать с качелей и упрямо раскачивалась, будто бросая вызов небу. Я вдруг почувствовала, что должна поиграть с младшей девочкой. Поймав приветливый взгляд ее матери, я улыбнулась, подошла к классикам и первая кинула камешек. Девочка оторопела, но, увидев, что прыгунья из меня слабая, набралась храбрости и заскакала вслед за мной. Я прыгала и стискивала зубы, прыгала снова и снова, я выиграла первый раунд, выиграла второй и проиграла третий. Мне казалось, что в мире нет больше никого, кроме нас двоих, двух незнакомых друг другу девочек тридцати шести и семи лет от роду, которые самозабвенно скачут по нарисованным клеточкам и могут грустить и смеяться, терпеть поражение и побеждать.
Ближе к вечеру, когда жара стала спадать, мы с мамой поднялись на террасу. Никос и его отец работали над парапетом.
Солнце село чуть раньше, чем накануне, дни становились короче. Весело взглянув на меня, Никос подошел и вполголоса спросил:
— Ну, как успехи? Уже решила, что выкинешь?
— По правде сказать, мне тут вообще ничего не нужно, кроме одного предмета, — отозвалась я, думая о своей красной шкатулке.
— Ну и ехала бы обратно к мужу, зачем бросила его так надолго? — поддел он.
— Составляю маме компанию, пока вы здесь трудитесь. И потом, не ты ли утверждал: «У каждого в жизни есть только один дом»?
— Я, было дело. И потом, когда в доме хозяйничают двое чужих мужчин, осторожность не помешает, — усмехнулся Никос.
— Точно. — Я посмотрела на шрам на его левой скуле и, сама от себя не ожидая, выпалила: — А откуда у тебя этот шрам, если не секрет?
Он молча отвел глаза и снова принялся за работу.
— Извини, — опомнилась я. — Язык мой — враг мой. Просто подруг у меня нет, даже словом перемолвиться не с кем. В Риме хотя бы с мужем могу поговорить. С мамой… ну, она сложный собеседник.
Мой голос дрогнул, я почувствовала себя глупо. Зачем я все это рассказываю, какое Никосу дело до проблем женщины много старше его? Тут парень посмотрел на меня так, словно я сказала нечто, безмерно его взволновавшее.
— С родителями разговаривать — вообще засада. Им трудно понять своих детей. Часто бывает легче довериться тому, кого совсем не знаешь.
«Вот бы хоть разок поболтать с ним по душам», — загадала я желание. Никос оказался храбрее меня.
— Что ты делаешь завтра вечером?
— Ничего, — ответила я, радуясь обещанию, прозвучавшему в его словах. — Ровным счетом ничего не делаю.
— Тогда после работы я тебя кое-куда свожу, — заявил Никос достаточно отчетливо и в то же время так, чтобы ни моя мать, ни его отец ничего не услышали.
Перед сном, прежде чем выключить телефон и поставить его на зарядку, я прочла сообщение от мужа, который желал мне спокойной ночи.
Пакетик с рисунком в цветочек, предназначенный для хранения зарядного устройства, был одним из немногих предметов, которые я вынула из чемодана и положила на виду на старый поднос. Я потянулась за пакетом, и мои пальцы коснулись аккуратно сложенного пожелтевшего листка бумаги. Рука, тотчас подхватившая и развернувшая его, принадлежала той девочке, которая двадцать с лишним лет назад вынула этот листок с инструкцией из коробочки, выброшенной в мусорное ведро, убрала находку в карман и, придя в школу, заперлась в туалете, чтобы прочесть произведение, повествовавшее о болезни ее отца. Это был своего рода роман, главы которого посвящались симптомам, показаниям, противопоказаниям и дозировкам. Агорафобия, социальное тревожное расстройство, генерализованное тревожное расстройство… Женщина, держащая этот листок в руке, смотрела на строчки глазами той девочки — глазами, которым не требовалось читать, чтобы узнать правду.
