— Фирма, которая делает ремонт, попросила договориться с вами о высоте полов. Они поднимут пол на нашей террасе до уровня вашей, и мне необходима гарантия того, что вы не будете переделывать пол у себя и не поднимете его еще выше.

Джулиана и ее муж с заговорщицкими улыбками переглянулись.

— Мы выставили квартиру на продажу, мужа переводят на работу в Палермо.

— И продавать надо быстро, время уже поджимает, — добавил Карло.

Сперва я не поняла, на что он намекает, но потом опустила взгляд на футболку своей соседки, обтягивающую выступающий живот, и сообразила: она же беременна, срок месяцев пять-шесть! Взгляд Джулианы был уверенным и доверчивым одновременно, в нем читалась безмятежность человека, который не боится проиграть, потому что ведет игру на совсем другом поле.

— Ого, это же чудесно, мои поздравления, — зачастила я, пытаясь скрыть свою рассеянность.

Мысленно прокрутив весь предыдущий диалог, я поняла его в новом ключе и принялась сыпать дежурными комплиментами и вопросами — когда рожать, будет мальчик или девочка, что говорят старшие дети; не успевая выслушать ответ, я тотчас задавала следующий вопрос. Подцепила на вилку немного макарон с помидорами, потом баклажанов, потом еще макарон. Помидоры были сыроватыми, от них пахло базиликом, хотя он лежал в стороне — большинство детей терпеть не могут зелени в еде, у них цветной аппетит, зеленый не сочетается с красным, вкус должен быть однородным, сладковатым, насыщенным. Это был обед, приготовленный специально для детей, из продуктов, купленных специально для детей. Пластиковая ложка с изображением желтого медвежонка, мультяшный календарь, на нем детские каракули и записи — первый день в садике, осмотр у педиатра, прием у ортодонта, зуб прорезался, ветрянка прошла… Люди, живущие в этом доме, не боятся перемен: здесь дети становятся взрослыми, взрослые становятся родителями, пары становятся семьями, желания записываются в календарь, а стены перекрашиваются в мягкие цвета, мягкие, но не нейтральные, потому что течение лет никогда не бывает нейтральным, поколения делают свой выбор как умеют, ребенок, второй, третий, дом, другой дом, пожилой отец растянул запястье, в гости заглянула давняя знакомая, ей показали квартиру, скоро переезд в другой город, куда хозяйка дома заберет с собой частичку нашего общего прошлого.

После того как дети уселись смотреть мультик, а напряжение, висевшее в воздухе, пока я не сообщила о цели своего визита, спало, муж Джулианы стал расспрашивать меня о моей работе. Сказал, ему нравится программа, для которой я пишу, нравятся истории людей (мы всегда выбирали сюжеты, с героями которых могли бы идентифицировать себя наши слушатели). Карло спросил, все ли они правдивы, и я ответила утвердительно, испытав при этом некоторое неудобство. Он добавил, что присылал в редакцию рассказы о случаях, которые произошли с ним самим, но их так и не зачитали в эфире. Я не могла сосредоточиться на его словах, однако старалась смеяться, когда нужно было смеяться, и согласно кивать, когда чувствовала, что мое участие будет ему приятно. Под конец я посоветовала Карло отправить на радио еще одно письмо и пообещала замолвить за него словечко. После этого сказала, что уже поздно и что мама ждет меня, поблагодарила за вкусную еду и за понимание. Встав, я заметила, что платье растянулось и больше не облегает мои бедра так туго. Джулиана проводила меня до двери и обняла на прощание, ее живот коснулся моего, скрытого маминым платьем. Я пересекла лестничную площадку, вынула ключ и, поворачивая его в замке, бросила взгляд на искусственный цветок под выключателем на стене: между пластиковыми листьями темнела рваная паутина.

На кухне меня ждал еще один обед — большие сочные котлеты в панировке из сухарей, смешанных с толченым чесноком, тертым сыром и зеленью петрушки. К ним на сковороду мама положила нарезанный кубиками картофель. Когда-то давно она обжаривала его и добавляла в омлет, но, прежде чем соединить картошку со взбитыми яйцами и молоком, откладывала часть кубиков на блюдце, накрывала его салфеткой и приберегала для меня. Я хватала блюдце, сдергивала с него салфетку и уминала картошку, после чего с наслаждением облизывала пальцы, перепачканные маслом и солью.

— Никаких проблем, — возвестила я с порога. — Де Сальво могут поднять пол, соседи не будут ничего менять и предупредят следующих владельцев, чтобы те не повторяли их ошибку.

— Следующих владельцев? Они что, тоже продают квартиру?

— Да, скоро переезжают в Палермо. Ты не рассказывала мне, что Джулиана снова беременна.

Я сама удивилась своим словам, потому что ни в одном разговоре мы с матерью не упоминали ни Джулиану, ни ее родных. Мама посмотрела на пятно, темнеющее на кухонной занавеске, нанизала на вилку две дольки картофеля и кусок котлеты, обмакнула все это в масло и с досадой поджала губы, пытаясь уразуметь то, что услышала от меня. Мы обе сосредоточенно принялись за еду.

После обеда я закрылась в своей комнате, принеся туда из отцовского кабинета два мешка вещей, которые мама попросила меня перебрать и решить, что я хочу оставить, а что можно выкинуть. Она и не догадывалась, что я намерена сохранить лишь содержимое красной шкатулки, лежащей на дне самого нижнего ящика письменного стола. В то же время мне было любопытно посмотреть, на что именно мать решила обратить мое внимание.

Сев на кровать, я поставила перед собой первый мешок.

Мне представилось, что сейчас я нащупаю пульс маминой просьбы, увижу шкалу воспоминаний и приоритетов, символы нашего общего прошлого, руку, протянутую мне навстречу и готовую вытащить меня из болота минувших лет. Я принялась энергично рыться в мешке, извлекать из него одну вещь за другой и откладывать в сторону то, что меня не интересовало, — велосипедные запчасти, нераспакованные картриджи от выброшенного принтера и так далее и так далее.

Что, это все?

Чем больше я копалась в содержимом первого, а затем и второго пакета, тем сильнее делались моя тревога и разочарование. Судя по всему, мама попросила меня просмотреть то, что, по ее мнению, может мне пригодиться, а не то, что бередит ее душу. Она делала свой выбор, руководствуясь полезностью, а не памятью. Предметы, которые я доставала из мешка, появились в доме после исчезновения отца и относились к периоду его мстительных визитов в виде воды или к последующим годам; все это были более или менее современные вещи, пыльные и уродливые, да-да, в первую очередь уродливые. В пакетах я не обнаружила ни следов той эпохи, когда нас было трое, ни напоминаний о том времени, когда число три означало меня, отца и мать. Этот треугольник являлся исходным для меня, а для матери жизнь, похоже, начиналась с другой эры, с другой тройки — я, она и дом. Второй треугольник тоже распался, потому что отношения между нами являли собой изнуряющую диаду, непрерывную дуэль — я и отец, я и мать, я и дом, мать и отец. А теперь мать просит меня срочно вернуться в место, которое она упорно называет нашим домом, и разобрать груду глупых вещей, объединенных презумпцией полезности.

«Это может пригодиться Иде», — думала мама, беря в руки очередную пустяковину. Мать сохранила то, что должно было облегчить мое существование в будущем, приготовила порцию барахла, которое, по ее мнению, послужит мне в моей новой жизни рядом с мужем, которого она почти не знала, в новом городе, из которого я никогда не перееду обратно. Она делала свой выбор, стремясь обезопасить и как-то улучшить мой быт.

Достав синий металлический степлер и ручку с нарисованной на ней стайкой бабочек, я перевела дух и улеглась на кровать. Пятки оставили на белой простыне два черных пятна.

Накатывала знакомая боль — не тоска меланхолии, которая всегда жадна и нуждается в подпитке, а чистый зов печали, предлагающей сдаться, сирена, которой я безропотно покоряюсь. Из мешков на меня хлынула та же неудержимая сила, которую я замечала в глазах отца, в безучастности, с которой он терпел нашу фальшивую веселость и притворную веру в то, что он поправится, веру, сопряженную со страхом, что депрессия выберется из его глаз, подползет к нам и прицепится, будто какая-нибудь зараза. Нам угрожала эпидемия, отец был ее первоисточником, и мы не могли защитить себя. Пережив травму и зиму, коротая летние вечера, когда комары терзали наши ноги, недожаренное куриное филе обветривалось на обеденных тарелках, пыльная неоновая люстра гудела под потолком, а по телевизору крутили клипы с немудрящими хитами, мы с мамой должны были бы просто положить вилки на стол и сказать друг другу: «Да, его больше нет». Не хмуриться из-за протечек на потолке, не осуждать соседей, поднявших пол на своей террасе, не царапать пальцы льдом из морозилки, не обжигать руки, включая духовку, не причинять боль телу, чтобы заглушить рвущиеся с языка слова. Нет, нам следовало бы смешать слезы с маслом и бифштексом, назвать вещи своими именами и соорудить для отцовского тела подобие могилы из слов и рыданий.