С того дня мы говорили только о перепаде высот на террасах.

Мама утратила покой. Ее возмущение не стихало и после того, как выяснилось, что сантиметров не пять, а три и что вода все равно утекает с нашей террасы в водосток, пусть медленнее, чем прежде, но утекает. Три сантиметра стали мерилом маминой ненависти к другим семьям, равнодушным к тому, что произошло с нашей. Отсутствие отца теперь ощущалось нами на крыше, тогда как под нею почти ежевечерне разыгрывался один и тот же занудный спектакль: небо за окнами темнело, воздух электризовался, собаки на улице лаяли, пальмы шелестели, мама начинала нервничать. Она ходила по кухне и коридору взад-вперед, не поднимая глаз на смежную с соседями стену, а я молча считала первые удары грома. Если соседский ребенок плакал, моя мать открывала холодильник и доставала йогурт или котлету, которые тотчас выскальзывали из ее рук, и мама еще сильнее злилась на собственную беспомощность.

— Синьора, вы слушаете меня? В присутствии вашей дочери повторяю, что единственный способ избавиться от протечек — поднять пол террасы на три сантиметра, чтобы он стал вровень с соседским.

За прошедшие десятилетия две террасы стали гораздо более похожими друг на друга, чем были когда-то. В разделительной сетке появились дырки, она истончилась и окислилась, я просунула в одну из них правую ладонь, и та вся перепачкалась ржавчиной. Завести руку глубже я не смогла. Мои конечности выросли, а крыша словно уменьшилась в размерах. В моих воспоминаниях наша терраса с кладовкой, в которой лежали игрушки, была большой, пустынной, пыльной и продувалась всеми ветрами, тогда как соседская, хотя и не уступала ей по площади, была вечно забита вещами и имела гостеприимный облик. Теперь, когда они обе состарились, терраса евангелистов выглядела как женщина среднего возраста, красивая еще лет десять назад, ну а наша, подтопленная и разрушенная, готовилась к возможному перерождению.

Де Сальво уставился на мою мать, ожидая ответа.

«Ничего-ничего, воду мы соберем, — мысленно проговорила я. — Мы всегда собирали ее и будем собирать, пока живы. Вода — все, что осталось от моего отца. Вам это кажется безумием?»

На Сицилии, острове без воды, где люди постоянно имеют дело с засухой, где в древности велись бои за акведуки, где проблему с водоснабжением по-хорошему так и не решили и краны пересыхают каждый вечер, вопрос воды никогда не был праздным.

— Вы правы, — произнесла я вслух. — Вы правы, синьор Де Сальво, — если мы не уладим этот вопрос, вы не сможете работать. Я попрошу соседей, чтобы они больше не поднимали пол на своей террасе.

Мне семь лет, днем я уже не сплю, хочу играть, а не тратить время на дурацкий сон, мама велит мне угомониться и просто полежать, я не должна нарушать отдых взрослых. За все детство я засыпала днем максимум раза три, животом вниз, повернув голову и пуская слюни на светлую наволочку. То же самое происходит со мной сейчас, после обеда. Я пообещала синьору Де Сальво поговорить с соседями. Скоро постучусь в их дверь, провожаемая ледяным взором матери, и заведу беседу о высоте полов на террасах.

Отключаюсь и вижу сон.

Я веду машину, неожиданно мне звонят, но не по телефону, а по старой рации. Чей-то голос говорит мне, куда ехать, я выполняю его наставления, он направляет меня к телу отца, я веду и смотрю на происходящее со стороны, точно на карту острова сокровищ. Машина движется, на приборной панели лежит рация, она не умолкает, я слушаю ее указания и еду дальше.

Паркую машину, выхожу, под ногами песок, вокруг какие-то люди, они копают, мы собрались здесь не ради погребения, а ради эксгумации, наружу показывается туловище, голова, летят горсти земли, как те, что бросают на гробы, но гроба тут нет, а движения людских рук направлены снизу вверх, они вытаскивают наружу тело, завернутое в саван… Это тело Христа?

Меня призвали сюда ради некоего Божественного создания; судя по обстановке, мы находимся в Палестине, люди говорят на другом языке, они все говорят одновременно, но я не желаю участвовать в этом действе, которое напоминает банкет, не желаю прикасаться к костям Бога, я не знаю, что делать с костями Бога.

Я не хочу откапывать тело Христа, а хочу откопать тело своего отца. Хочу обнять его, шептать ему, кричать на него, прикасаться к нему, снова обнимать его.

Мы здесь не ради погребения, а ради эксгумации.

Дождавшись предвечерней прохлады, я решила выйти из дома. Де Сальво закончили работу и вернутся только завтра утром, мама слушала радио в своей комнате, наводила порядок в шкафах, вынимала постельное белье, сортировала его по цвету, складывала обратно на полки согласно новым критериям, понятным ей одной, ведущий передачи объявил сюиту, звуки виолончели потекли из динамика, натыкаясь на предметы, которые вдруг стали не такими многочисленными и не такими навязчивыми, как раньше. Я ступила на лестничную площадку, но тут же вернулась в дом, вынула из кармана телефон и оставила его рядом с будильником. Наконец, освободившись от времени, я отправилась на встречу с городом.

Настал час, когда линии магистралей и путепроводов вдоль калабрийского побережья, лежащего по ту сторону моря, превращаются в четкие горизонтальные линии на фоне закатного неба, тогда как Мессина вытягивается вверх, спускается в маленькие долины и открывается лестницами, устремляется в небо фонтанами и шпилями, изгибается каталонскими куполами и щербатыми мостовыми. Должно быть, именно после землетрясения 1908 года мессинцы перестали выбрасывать вещи, под давлением исторической памяти утратив способность избавляться от старого и освобождать пространство для нового; всему, что сохранилось, пришлось учиться сосуществовать, ничего нельзя было сносить, разрешалось только строить и сооружать — хижины и дома, улицы и фонарные столбы. Еще недавно город жил своей жизнью, но внезапно она оборвалась, и, раз катастрофа случилась, она могла повториться еще и еще. Посему людям лучше держаться вместе и возводить здание за зданием, одно другого выше, не останавливаясь, пока архитектурный взрыв не обернется полнейшим хаосом.

Единственным спасением от этой сумятицы была прогулка вдоль моря. Я вспомнила, как когда-то шагала по набережной, то и дело поправляя сползающие лямки рюкзака по пути в школу или в гости к Саре. Прочь от дома и скопления вещей, прочь от входных дверей и надоевшей улицы, прочь от воспоминаний и пустого каркаса для часов, прочь от навсегда выключенного будильника.

Выйдя к морю сегодня, я должна была выбрать для себя новое направление.

Слева променад и музей, другими словами — вода и место, где много лет работала мама. Справа собор и въезд на шоссе, другими словами — исторический центр города, после реставрации напоминающий парк развлечений, и возможность побега. Но я просто хотела остаться на какое-то время невидимкой, побыть без телефона, без часов, без карманов, без чего-либо вообще. Можно подняться к кварталам с панорамными видами на город по одной из тех улиц, которые носят название «торренти»[7] (когда-то в городе протекало немало рек, но впоследствии их засыпали песком, а поверх устроили дороги, соединившие побережье с холмистой частью города) — торренте Трапани, торренте Джостра, торренте Боччетта… Закрыв глаза, я вдохнула запах пресной воды, пробивающейся сквозь асфальт. Мессина стоит на топкой почве. Я решила повернуть в сторону пасседжатаммаре[8] — туда, где море настолько слилось с городом, что о его существовании в этом месте практически никто не помнил, в точности как никто не помнил о существовании рек, погребенных под проезжими дорогами.

Был не день, не вечер, а так называемый синий час, когда не видно границы между небом и водой, когда линия горизонта исчезает и морской простор напоминает ковер, переливающийся тысячами оттенков синего. Над статуей Девы Марии в гавани плывут облака, пара наркоманов ругается возле скамейки, он кричит: «Ты сука, ты просто сука!», она кричит громче: «Перестань, не ори, тебя все слышат!» Раздаются звуки клаксонов, волны ударяются о прибрежные камни. «Скотина, ты украл не только мои деньги, но и душу!» Есть что-то витальное в отчаянии тех, кто скандалит вот так, сыплет оскорблениями, требует ответа; я завидовала подобным отношениям, той жажде жизни, которая когда-то была свойственна и мне, а затем, вероятно, исчезла на морском дне вместе с королевским кольцом, за которым нырял Кола Пеше. Мифы, связанные с Мессинским проливом, были моими детскими сказками — Кола Пеше, у которого за время, проведенное в воде, отрастают плавники, Моргана, завораживающая пловцов в те часы, когда воздух особенно прозрачен, нимфы Сцилла и Харибда, ставшие чудовищами; море, отделяющее остров от континента, представляло собой узкую жидкую полосу, заполненную современными кораблями и призраками фелюк, на которых в далекие времена люди выходили ловить рыбу-меч. При всей внешней безобидности оно издревле было ненасытным и свирепым… «Это совсем не то, что открытое море», — думают туристы и приезжие, глядя на пролив, заточенный между островом и полуостровом, и считают его безопасным. Им невдомек, что то, чему нельзя вытянуться в стороны, непременно будет устремляться вглубь. Мифы существуют как раз для того, чтобы напоминать нам об этом.