Она немного понизила голос.

– Нет, они очень стараются и хотят сделать как можно лучше, но в них не чувствуется школы, сэр, если вы понимаете, о чем я.

– Да, времена меняются, – согласился Эркюль Пуаро, – и это порой печально.

– Этот дом, сэр, – сказала миссис Росс, – он слишком велик для полковника с хозяйкой. Хозяйка, та понимает. Ютиться в одном крыле тоже ведь, знаете, не выход. Теперь дом, как говорится, оживает только под Рождество, когда собирается вся семья.

– И мистера Ли-Вортли с сестрой, как я понимаю, здесь раньше не было?

– Да уж, сэр, – сухо откомментировала миссис Росс, – не было. Очень, конечно, приятный джентльмен, но... довольно странное знакомство для мисс Сары, по нашим-то понятиям. Хотя, конечно, в Лондоне все по-другому. Сестру его жаль. Очень уж плоха, бедняжка. Перенесла операцию, вот ведь какое дело. Когда приехала, вроде еще ничего была, да всего и успела, что спуститься в кухню загадать на пудинге желание. Тут же слегла и с тех пор уже не встает с постели. Надо ей было подольше отлежаться после операции, я так думаю. Эти нынешние доктора выписывают из больницы раньше, чем вы успеваете встать на ноги! Да что там? Вот жена моего собственного племянника...

И миссис Росс начала длинный и страстный монолог о современных больничных нравах, которые чрезвычайно пагубно отразились на ее родне, привычной к куда более тонкому и бережному уходу. Пуаро проявил должное сочувствие и поспешил откланяться.

– Мне остается только поблагодарить вас за столь изысканное и великолепное пиршество. Позвольте мне в знак признательности...

Пятифунтовая банкнота прошуршала из рук Пуаро в могучую длань миссис Росс, сопровождаемая вялым «ну что вы, сэр» и энергичным «я настаиваю».

– Настаиваю, – повторил Эркюль Пуаро.

– Что ж, очень вам благодарна, – заявила миссис Росс, принимая сей знак признательности как нечто совершенно должное. – Желаю вам, сэр, самого счастливого Рождества и благополучия в новом году.

Первый день Рождества закончился именно так, как они обычно и заканчиваются. Елку зажгли, восхитительный пирог, поданный к чаю, был встречен с ликованием, но остался почти нетронут. На ужин подали холодные закуски. И Пуаро, и хозяева дома отправились на покой пораньше.

– Спокойной ночи, мосье Пуаро, – пожелала напоследок миссис Лэйси. – Надеюсь, вам понравилось.

– Это был чудесный день, просто чудесный.

– Но вы как будто чем-то озабочены.

– Я все думаю про этот пудинг...

– Возможно, он показался вам чуточку тяжеловатым? – деликатно предположила миссис Лэйси.

– Нет-нет, я говорил вовсе не в гастрономическом смысле. Я размышляю о его значении.

– Ну, разумеется, это же часть традиции, – слегка удивилась миссис Лэйси. – Доброй вам ночи, мосье Пуаро, надеюсь, вам не будут всю ночь сниться пудинги и сладкие пирожки.

– Да уж, – пробормотал себе под нос Пуаро, раздеваясь, – могут и присниться! Хорошенькая задачка – этот рождественский пудинг. Что же здесь творится, чего я совершенно не понимаю?

Он с досадой потряс головой:

– Ну ладно, там увидим.

Проделав необходимые приготовления, Пуаро с наслаждением погрузился в мягкие перины, матрацы и подушки – но только не в сон.

Часа через два его терпение оказалось вознаграждено. Дверь спальни медленно отворилась, и Пуаро улыбнулся. Все шло, как он и ожидал. Он снова вспомнил чашку кофе, поданную ему этим предупредительным молодым человеком, Десмондом Ли-Вортли. Потом юноша ненадолго отвернулся и не видел, как Пуаро поставил ее на стол. Когда же он повернулся снова, Пуаро как ни в чем не бывало пил из нее, и молодой человек мог с удовлетворением – если не с чем похуже – наблюдать, как он выпил все до последней капли. Однако при мысли, что он пожертвовал крепким здоровым сном в пользу кого-то другого, усы Пуаро приподнялись в довольной улыбке.

«Этот Дэвид очень милый юноша, – размышлял он про себя, – но слишком несчастен и озабочен... Вот уж кому точно не повредит хороший крепкий сон. А теперь посмотрим, чем все это кончится».

Он лежал совершенно неподвижно, дыша ровно и глубоко, изредка позволяя себе – исключительно деликатно – всхрапывать.

Кто-то подошел к кровати и склонился над ней. Затем, видимо удовлетворенный, этот кто-то выпрямился и направился к туалетному столику. Включив маленький фонарик, гость принялся исследовать аккуратно сложенные на столике вещи Эркюля Пуаро. Он осмотрел бумажник, потом осторожно выдвинул ящики стола, после чего расширил поле поисков до карманов висевшего на спинке стула костюма. Под конец он даже приблизился к кровати и с величайшей осторожностью пошарил под подушкой. Вытащив оттуда руку, он на несколько секунд застыл, недоумевая, видимо, что же предпринять дальше. Немного побродив по комнате, бесцельно заглядывая в вазы, гость зашел в ванную и вскоре оттуда вышел. Наконец, тихонько выругавшись, он вышел из комнаты.

– Ага, – пробормотал Пуаро. – Нас постигло разочарование. Какая жалость! Ба! А какая самонадеянность! Неужели он мог подумать, что Эркюль Пуаро спрячет что-то так, что это можно найти?!

И, повернувшись на другой бок, преспокойно заснул.

На следующее утро его разбудил настойчивый стук в дверь.

– Qui est là?[184] Да входите же, входите.

Дверь открылась, и на пороге появился задыхающийся и раскрасневшийся Колин. За его спиной топтался Майкл.

– Мосье Пуаро, мосье Пуаро!

– Что? – осведомился Пуаро, усаживаясь в постели. – Уже чай? А, это ты, Колин. Что случилось?

Однако Колин словно лишился дара речи. Казалось, он совершенно потрясен и растерян. Так оно, впрочем, и было. Ночной колпак Эркюля Пуаро оказался слишком сильным зрелищем для неокрепшего организма. Колин с трудом заставил себя заговорить.

– Я подумал... мосье Пуаро, вы поможете? Случилось нечто ужасное.

– Что-то случилось? Но что же?

– Это... это Бриджит. Она там, на снегу. Мне кажется... она такая бледная и неподвижная... ох, лучше вам пойти туда самому. Я ужасно боюсь, что... По-моему, она мертвая.

– Что? – вскричал Пуаро, отбрасывая одеяла. – Мадемуазель Бриджит! Мертвая!

– Я думаю... думаю, ее кто-то убил. Там кровь и... ох, да пойдемте же.

– Конечно! Конечно! Я иду немедленно.

Из одежды Эркюль Пуаро благоразумно выбрал зимние ботинки и пальто на меховой подкладке, которое быстро накинул поверх пижамы.

– Я иду, – повторил он, – иду сию секунду. Ты разбудил остальных?

– Нет. Я пока никому, кроме вас, не сказал. Думал, так лучше. Дедушка и ба еще не вставали. Внизу накрывают завтрак, но я не стал говорить Певереллу. Она – Бриджит то есть – за домом, возле террасы. Почти под окнами библиотеки.

– Понятно. Показывай дорогу. Я следом.

Поспешно отвернувшись, чтобы скрыть восторженную ухмылку, Колин заспешил вниз по лестнице. Через боковую дверь они вышли в ясное и прохладное утро. Солнце висело еще совсем низко над горизонтом. Всю ночь валил густой снег, стихший только к утру, и всюду, сколько хватало глаз, теперь простирался белый толстый ковер. Мир выглядел чистым, белым и прекрасным.

– Здесь! – выдохнул Колин, драматично поднимая руку. – Это... здесь!

Картина действительно была ошеломляющей. В нескольких ярдах от дома на снегу лежала Бриджит. Она была в алой пижаме и белой шерстяной шали, накинутой на плечи. На шали расползались большие алые пятна. Голова Бриджит была повернута набок, и лицо скрыто свесившимися черными волосами. Одна ее рука была подвернута под грудь, другая – выброшена вперед и, казалось, все еще царапает снег сведенными судорогой пальцами. В самом центре большого темно-красного пятна торчала рукоять курдского кинжала с кривым лезвием, который полковник Лэйси только вчера демонстрировал гостям.

– Mon Dieu! – вырвалось у Пуаро. – Словно в каком-то чудовищном спектакле.

Стоявший рядом Майкл издал странный сдавленный звук, тут же заглушенный Колином.