Теперь я перейду к третьему необъяснимому факту, имевшему место тем вечером. Перед моим уходом мистер Фарли потребовал, чтобы я отдал ему то самое письмо. По невнимательности я отдал ему послание от своей прачки, лежавшее в другом кармане. Мистер Фарли внимательно осмотрел его и, видимо удовлетворенный, положил на стол. Уже выходя из комнаты, я обнаружил свою оплошность и вернулся, чтобы поменять письма. После чего покинул дом – признаюсь – в полном недоумении. Всё вместе, и последнее происшествие в частности, казалось мне совершенно необъяснимым.

Он по очереди оглядел присутствующих.

– Вы не понимаете?

– Чего я не понимаю, так это при чем тут ваша прачка, Пуаро, – буркнул Стиллингфлит.

– Моя прачка, – сказал Пуаро, – сыграла огромную роль. Эта презренная женщина, портящая мои воротнички, вероятно, впервые в своей жизни совершила нечто полезное. Ну конечно, вы понимаете. Это же очевидно. Мистер Фарли разглядывал это письмо. Чтобы обнаружить ошибку, достаточно было одного взгляда! И однако, он не заметил, что ему дали не то. Почему? Да потому, что он плохо его видел!

– Так он был без очков? – догадался проницательный инспектор Барнетт.

– Нет, – улыбнулся Пуаро. – В том-то и дело, что он был в очках. Вот это-то и интересно.

Он наклонился вперед.

– Сон мистера Фарли имеет огромное значение. Как вы знаете, ему снилось, что он совершает самоубийство. И через некоторое время он действительно совершил его. Точнее говоря, он был в своей комнате один и затем его обнаружили мертвым, с револьвером под рукой, хотя все это время никто не заходил в его комнату и не выходил оттуда. Что же это означает? Это означает – это просто обязано означать – самоубийство.

– Ну да, – подтвердил Стиллингфлит.

Эркюль Пуаро покачал головой.

– Ничего подобного, – сказал он. – Это было убийство. Весьма необычное и очень умно задуманное убийство.

Он снова наклонился вперед, барабаня пальцами по столу. Его глаза сияли, и в них вспыхивали зеленые искорки.

– Почему же мистер Фарли не позволил мне зайти в его комнату тем вечером? Что там было такого, чего мне нельзя было видеть? Так вот, друзья мои, я уверен, что там был сам Бенедикт Фарли!

Он улыбнулся, глядя на вытянувшиеся лица слушателей.

– Да-да, я не оговорился. Почему тот мистер Фарли, с которым я беседовал, не сумел различить два абсолютно разных письма? Да потому, mes amis[168], что это был человек с совершенно нормальным зрением, вынужденный надеть очки с сильными линзами. Человека с хорошим зрением такие очки превращают в почти что слепца. Я прав, доктор?

– Ну, да. Разумеется, – пробормотал Стиллингфлит.

– Откуда еще в разговоре с мистером Фарли могло появиться у меня чувство, что я имею дело с фигляром, с актером, играющим свою роль? Представьте себе декорации. Полутемная комната, ослепляющая меня лампа с зеленым абажуром, мужская фигура... Что я вообще видел? Старый халат в заплатках, крючковатый нос (подделанный с помощью воска – удивительно все-таки полезная штука), хохолок седых волос и мощные линзы, скрывающие глаза. Откуда мы знаем, что мистер Фарли вообще видел этот сон? Только из разыгранного передо мной спектакля и со слов миссис Фарли. Какие есть основания полагать, что он держал в столе револьвер? Опять же рассказанная мне история и подтверждение миссис Фарли.

Они сделали это вдвоем: миссис Фарли и Хьюго Корнворси. Это он написал мне письмо, проинструктировал дворецкого, вышел – якобы в кино, – тут же вернулся, открыв дверь своим ключом, прошел в свою комнату, переоделся и сыграл роль Бенедикта Фарли.

И вот мы подходим к сегодняшнему вечеру. Возможность, которой давно уже ждет мистер Корнворси, наконец подворачивается. У дверей комнаты Бенедикта Фарли дожидаются двое свидетелей, готовых поклясться, что никто не заходил внутрь и не выходил оттуда. Корнворси, выждав, когда на улице станет особенно шумно из-за проезжающих машин, высовывается из окна своей комнаты и захватом, который заранее взял со стола хозяина, дотягивается до окна его комнаты. В захвате зажат некий предмет. Бенедикт Фарли подходит к окну рассмотреть его. Тогда Корнворси втягивает захват обратно и, когда Фарли высовывается из окна, стреляет в него из револьвера. Шум транспорта заглушает звук выстрела. Кроме того, вспомните: окно выходит на заводскую стену. Свидетелей просто не может быть. Потом Корнворси выжидает примерно полчаса, берет какие-то бумаги и, спрятав между ними револьвер и сложенный захват, выходит из своей комнаты и заходит в соседнюю. Там он кладет захват на стол, оставляет на полу револьвер – предварительно прижав к нему пальцы покойника – и спешит наружу с известием о «самоубийстве» Бенедикта Фарли.

Он же позаботился и о том, чтобы письмо было найдено и, как следствие, появился я со своей историей – историей, услышанной от самого мистера Фарли – о навязчивом сне, подталкивающем его к самоубийству. Он понимает, что кто-нибудь легковерный непременно вспомнит про гипноз. Но его расчет только лишний раз подтверждает, что рука, нажавшая на спусковой крючок, была рукой Бенедикта Фарли!

Эркюль Пуаро перевел глаза на вдову и с удовлетворением обнаружил на ее смертельно побледневшем лице страх – и не просто страх, а самый настоящий ужас.

– И в скором времени, – мягко закончил он, – неизбежно наступил бы счастливый финал... Четверть миллиона долларов и два сердца, бьющиеся в унисон.

Доктор Джон Стиллингфлит и Эркюль Пуаро обошли особняк Нортвэй и остановились. Справа от них возвышалась фабричная стена, слева и высоко над их головами находились окна комнат Бенедикта Фарли и Хьюго Корнворси. Пуаро нагнулся и поднял с земли небольшой предмет – чучело черной кошки.

– Voilà[169], – сказал он. – Вот это и поднес Корнворси к окну Бенедикта Фарли. Вы помните, тот ненавидел кошек? Естественно, он тут же ринулся к окну.

– Но почему, ради всего святого, Корнворси не вышел и не подобрал это?

– А как он мог это сделать? Это значило бы навлечь на себя подозрения. И потом, наткнувшись на эту кошку, любой подумает, что какой-нибудь ребенок бродил здесь и просто ее бросил.

– Да, – вздохнул Стиллингфлит. – Вероятно, любой так и подумает. Но только не старый добрый Эркюль! Да знаете ли вы, старый плут, что я до самого последнего момента считал, будто вы собираетесь поразить нас какой-нибудь претенциозной «психологической» версией «подсказанного» убийства. Клянусь, эти двое думали так же! Однако и штучка же эта Фарли! Боже, как ее проняло! Корнворси вполне мог бы отвертеться, не случись у нее истерики и не попытайся она попортить вашу красоту своими коготками. Хорошо еще, я успел вовремя.

Он помолчал и добавил:

– А вот девушка мне понравилась. И характер есть, и ум. Подозреваю, меня сочтут охотником за приданым, если...

– Вы опоздали, друг мой. Место уже занято. Смерть ее отца открыла ей прямую дорогу к счастью.

– И это напоминает мне о том, что как раз у нее-то были все мотивы избавиться от своего непривлекательного папаши.

– Мотив и возможность, знаете ли, далеко не всё, – возразил Пуаро. – Нужны еще преступные наклонности.

– Эх, старина, и почему только вы сами не совершаете преступлений? – мечтательно проговорил Стиллингфлит. – Готов поклясться, вам бы все отлично сошло с рук. Собственно говоря, это было бы даже слишком для вас просто. Я имею в виду, что дело оказалось бы немедленно закрыто ввиду явной и абсолютной безнадежности.

– Такое, – сказал Эркюль Пуаро, – может прийти в голову только англичанину.

ЧЁРНАЯ СМОРОДИНА

Four and Twenty Blackbirds