— Что угодно, — говорит Блейк, и я ей верю.

— Когда Эшли стояла на коленях, умоляла, давала обещания… у меня возникали самые поганые фантазии о том, что я могу заставить ее сделать.

Блейк прижимается ко мне в темноте, ее рот влажно прижимается к моей шее. — Я бы сделала очень плохие вещи, чтобы вернуть тебя.

У меня замирает сердце. — Какие именно?

— Я покажу тебе, когда мы вернемся домой.

Мне нравится, что она назвала это домом.

— У меня всегда были темные фантазии, — пробормотал Блейк. — Даже когда я была ребенком.

— Как ты думаешь, почему?

— Не знаю. Разве кто-то выбирает, что его возбуждает?

— Может, и нет, но ты можешь его подпитать.

— Мне нравится питать это.

Блейк хватается за переднюю часть моей рубашки и крепко целует меня.

Я целую ее в ответ, пока не понимаю, где кончается она и начинаюсь я.

Когда мы, спотыкаясь, вышли в усыпанную звездами ночь, вечеринка перешла в разврат уровня Гэтсби. Пьяные биржевые маклеры гоняют по прибою морских свиней на батарейках, а огненные танцоры, на которых нет ничего, кроме краски для тела, освещают песок.

Блейк берет каждому из нас по ломтику арбуза.

— На дорожку, — говорит она, откусывая огромный кусок, и сок стекает по ее руке.

Мы пробираемся сквозь толпу. Блейк не хочет уходить, не проведав сестру, а у меня есть инструкции для Бриггса. Я ожидал найти его за покерным столом на открытом воздухе или, может быть, у волейбольной сетки. Но все, что я вижу, — это кучка подвыпивших британцев и один крайне озабоченный Пеннивайз.

— Рамзес! — кричит он. — Я поспорил с Джонси на свои часы, что смогу сделать сальто назад.

— Да, и как все прошло?

— Не очень, — говорит Джонси, поднимая запястье, чтобы показать два Breitlings, поставленных друг на друга.

— Оу, — говорю я. — Теперь у тебя есть подходящий набор.

— Я их верну, — заверяет Пенн.

— А еще я забрал его машину, — говорит Джонси, звеня ключами.

Блейк снова появляется с арбузом, но без Сэди.

— Как ты думаешь, куда она пошла? — спрашивает она скорее с любопытством, чем с беспокойством.

— Блейк! — зовет Пенн. — Дай мне немного арбуза.

— Я бы… — говорит Блейк, откусывая последние несколько кусочков. — Но он весь пропал.

Пеннивайз заливисто смеется. — Теперь я понимаю, почему ты с Рамзесом ладите.

— Потому что мы оба засранцы? — Блейк ухмыляется.

— Я бы никогда не назвал так своего босса, — говорит Пенн. — Там, где он может услышать.

— Пойдем. — Блейк переплетает свою руку с моей. — Давай проверим пляж.

Мы тщательно обходим дюны, прежде чем уйти, но Бриггса и Сэди нигде нет.

Этой ночью я просыпаюсь только один раз.

Двери на палубу открыты, занавески задернуты. Луна висит в подвешенном состоянии над своим водным двойником.

Сердце все еще бьется от запутанного сна, фрагменты ускользают, прежде чем я успеваю их осмыслить: мама во втором платье, отец с жиром на руках, дверь в нашу старую квартиру… мама покрасила ее в голубой цвет, но краска была дешевой, и через год она снова потрескалась и потускнела…

Ты не придешь на мою свадьбу?

Почему ты не придешь?

С ним все будет хорошо, ты нужна мне там…

Старая горечь наполняет мой рот, а в голове крутятся мысли о том, что я должен был сделать, что я мог сделать, что я сделаю по-другому.

Мне хочется схватить телефон, чтобы проверить время, хотя я знаю, что от этого укола голубого света заснуть будет еще труднее, чем раньше.

Блейк чувствует мое движение и перекатывается на мою грудь. Ее лицо прижимается к моей шее, ее бедро нависает над моим, ее пальцы запутались в моих волосах.

Я лежу на спине в положении, которое не должно быть удобным. Но вес Блейк успокаивает, ее тепло необходимо на фоне прохлады моря. Она пахнет солью, арбузом и теплым чаем со специями.

Я нежно глажу рукой ее позвоночник.

Вместо того чтобы вспоминать сон, я думаю о выражении лица Блейк, когда я сказал ей, что горжусь ею.

Вскоре я снова засыпаю под шум волн и ее медленное, ровное дыхание.

Утром меня разбудил запах бекона.

Я спал так крепко, что Блейк выскользнула у меня из-под носа.

Я шаркаю по лестнице, натягивая рубашку на голову, но не пытаясь уложить волосы.

У Блейк на плите горят три сковороды: жарится бекон, взбиваются яйца и готовится картофель для хаш-брауна. От этого запаха я прихожу в бешенство и вытаскиваю Бриггса и Сэди из кроватей, хотя они выглядят так, будто провели дома всего пару часов.

У Бриггса опухшее от сна лицо, а на носу все еще наклеена полоска Biore. Макияж Сэди, нанесенный накануне вечером, размазан по левой стороне ее лица. Волосы на этой стороне, возможно, подверглись нападению птиц.

— Куда ты исчезла прошлой ночью? — требует Блейк. — И что случилось с твоими коленями?

Сэди опускает взгляд на свои ободранные колени, словно забыла, что у нее вообще есть колени.

— Футбол, — говорит она.

— Футбол? — Блейк приходится спасать бекон от подгорания, поэтому она не видит выражения лица Сэди.

Бриггс внимательно смотрит в свою кружку с кофе.

— Куда ты пошёл? — говорю я, в основном для того, чтобы посмотреть, как он прыгает.

— О, у них была игра в покер на песке. Сэди, вообще-то, неплохо играет.

— Это потому, что она выглядит взволнованной независимо от того, что у нее есть, — говорит Блейк с плиты.

Она приносит четыре тарелки, неся их так, что видно, что она хотя бы раз работала официанткой.

Первой она ставит мою: бекон, яйца и картофель, красиво разложенные, с веточками розмарина на гарнир. Она даже смешала кувшин сангрии.

— Неплохо, — говорит Бриггс, откусывая кусочек картофеля и со смаком жуя.

— Ммббм брабрам брабаб, — говорит Сэди с набитым ртом.

Блейк наблюдает за тем, как я откусываю кусочек лучшей яичницы, которую я когда-либо пробовал, — сочной, маслянистой и тающей.

— Господи, ты ведь никогда не перестанешь втирать мне это в лицо, правда? — говорю я. — Ты делаешь лучшую яичницу.

Блейк наливает нам всем чудовищные бокалы сангрии. — За лучшие яйца!

— За победу! — кричит Сэди.

— За более тихие тосты, — говорит Бриггс, прижимая палец к уху.

— За лучшего повара, — опрокидываю я свой бокал в сторону Блейк.

— За то, чтобы готовить для кого-то другого, — говорит Блейк, глядя только на меня.

Мы пьем сангрию и едим всю эту вкусную жирную еду, пока не перестаем испытывать похмелье и не возвращаемся к пьянству.

Блейк откидывается в кресле и улыбается, ее щеки светятся розовым.

Мы с Блейк пропускаем оставшуюся часть праздника дрочки Десмонда и проводим выходные, делая все, что захотим. В основном это трах, сон, аренда шхуны для плавания на Шелтер-Айленд и жарка моллюсков на пляже.

Я ожидаю, что Бриггс присоединится к Пенну и остальным хотя бы для самого заманчивого из запланированных Десмондом мероприятий, но, к моему удивлению, он ни разу не ступил обратно в поместье "Серебряная ложка". В субботу днем он присоединяется к Блейк, Сэди и мне на шхуне, а в воскресенье утром он добровольно отвозит Сэди в город в необычно ранний час.

— Как ты думаешь, между этими двумя что-то есть? — спрашивает Блейк, пока мы собираем вещи.

— Я не уверен — они почти не разговаривали за завтраком.

— Именно это и вызвало у меня подозрения, — говорит Блейк. — Когда Сэди вообще замолкает?

— Она была бы ужасным шпионом.

— Как и Бриггс. Ты слышал, как он жаловался на бекон? А полотенца? А мыло для посуды?

Я смеюсь.