— А он куда сказал всех вести? Сюда разве?

— А ты где здесь «всех» увидал? Чего нам Баю на отшиб тащить, когда и нет там больше никого? Нет, пусть прямо к нему и заходит.

— Ну да, Бая, ты прямо к нему и заходи. Ой, Бая, ты только погоди немного, проверить бы, не торчит ли там эт…

Зоран немного опоздал со своим предупреждением — Бая уже решительно отодвигает ткань, делая шаг в палатку. Она и забыла, насколько утомительной может быть болтовня Горана с Зораном.

Бая делает первый шаг — и на мгновение ей кажется, что она сделала его очень и очень зря.

Что она сделала всё это очень и очень зря.

Бая чувствует запах.

Сильный и свежий — чем-то слегка напоминающий ель. Колючий. Холодноватый — запах Врана никогда нельзя было назвать уютным, но почему-то он всегда успокаивал Баю. Когда-то давно. Давным-давно. Бая не спутает этот запах ни с чьим на свете — слишком уж он отличается от запахов большинства волков, с которыми она жила бок о бок с самого рождения.

А потом Бая чувствует запах Зимы.

И — более того — едва не спотыкается о саму Зиму, растянувшуюся прямо у входа.

Прямо на голой, где-то — мокрой земле.

Да уж.

И где же славные деревянные полы?

— Ну во, — огорчённо говорит Зоран. — О чём и речь. Зимка, подъём!

Зима вздрагивает, открывая глаза.

Бая едва замечает её движение — всё её внимание приковывает кое-что другое.

Кое-кто другой.

И тут, хорошо, вот тут-то Врану и впрямь удалось её удивить. Даже поразить, возможно. А вот поразить чем — это уже другой разговор.

Вран тоже распахивает глаза — и Вран, разумеется, не лежит на земле. Вран сидит.

На огромном, резном, украшенном разноцветными камнями… стуле?.. Нет, нечто слишком крупно и тяжеловесно, чтобы называться стулом. Должно быть, для этого есть какое-то другое название.

У людей, например.

А ещё на Вране огненно-красная, кричащая своим ярким цветом рубаха — старики говорят, именно в таких рубахах и появляется порой Хозяин.

И Вран, помнится, тоже так говорил.

Когда-то.

А теперь восседает на своём внушительном седалище в этой красной рубахе сам.

Бая смотрит на Врана.

Вран смотрит на Баю.

Что Бая должна почувствовать?

Удивление, растерянность, раздражение? Гнев, тоску, недоверие к самой себе — вот он, перед ней, неужели она всё-таки к нему пришла? Желание высказать всё и сразу — или, наоборот, резко развернуться от одного его вида и широким шагом направиться прочь с бывшей стоянки её племени, которую Вран превратил своими сшитыми в тряпичные стены портянками непонятно во что?

Может, Бая должна возжелать всем сердцем влепить его бесстыжему, самоуверенному лицу хлесткую пощёчину?

Или…

Нет — Бая совсем не желает никаких пощёчин.

Почему-то Бая хочет…

…улыбнуться?

— Бая, — выдыхает Вран неверяще.

И промаргивается — словно тщась согнать с ресниц задержавшийся на них сладкий сон. Морок. Что-то невесомое и несуществующее — что-то, чем кажется ему присутствие Баи сейчас.

А глаза всё те же — синие-синие. Удивительно большие на узком, угловатом, умном и немного хитром лице. Когда-то Баю насторожило именно это — лёгкая хитринка. Когда-то Бая подумала, едва взглянув на него: нет, этот точно далеко пойдёт. С ним нужно держать ухо востро.

Рубцы на его скулах побледнели, но остались там, где их запомнила Бая — выучила наизусть, глазами, пальцами, губами. Пробежала тонкая седая прядка по мягким русым волосам — но даже стрижка, даже способ среза волос остался прежним, коротким спереди и длинноватым сзади. Вран никогда не обращал особого внимания на свои волосы: не лезут в глаза — и ладно.

Бая замечает первые отметины морщин на его высоком лбу — но ни одной на щеках и у глаз. Видно, не так проста и весела жизнь в славном свободном племени, как восхваляет её Вран в своих письменах.

Бая замечает серьгу.

Маленький и узкий, потускневший ножик болтается в его ухе. Кажется, Вран совсем не умеет ухаживать за железом.

Бая должна бы заметить и что-нибудь ещё, Бая бы должна проверить, в каком состоянии пояс, выданный — выданный ли? — Врану предками, носит ли он его или отринул и его в знак очередного «фу» всем волчьим обычаям, — но взгляд Баи почему-то отказывается опускаться ниже.

Глаза. Скулы. Рубцы. Волосы. Ножик. И всё заново, и всё по-новой: глаза, скулы, рубцы, волосы, ножик…

— На выход, — хрипло говорит Вран, встряхнув головой.

Бровь Баи взлетает вверх.

И ползут, ползут, ползут, в ужасе понимает она, вверх и уголки её губ — и она совершенно не понимает, как ему удалось это даже сейчас.

Даже теперь.

Даже теперь, когда…

— Нет, нет, — быстро говорит Вран, резко вскакивая со своего величественного стула — с чуть большей поспешностью, чем следовало бы сидящему в нём столь же величественному человеку. — На выход — все остальные. Зима! Встала!

Зима заторможенно опирается рукой о землю, продолжая ошарашенно таращиться на Баю. Похоже, за гостью из затянувшегося сна её поначалу принял не один Вран — только для Зимы этот сон оказался скорее пугающим, чем желанным.

Вран хватает Зиму за шиворот — и выталкивает её прямо на Горана с Зораном.

— На выход, — повторяет он им почти угрожающе.

— Да мы поняли, — ухмыляется Горан.

— Да, мы поняли, Вран.

— Да, нам дважды повторять не нужно.

— Да зачем — мы и с первого раза всё на лету схватываем!

Наверное, запах всё-таки немного изменился. Стал ещё отчётливее, ещё ощутимее. Может, дело в возрасте?

Или в том, что Бая не вдыхала этот запах очень-очень давно?

— Итак, — говорит Бая. — Похоже, я всё-таки не рассчитала время. Главы других племён уже ушли?

Вран глотает ртом воздух. Они наконец-то остались одни — и, кажется, Вран хотел ответить Бае какой-то остроумной шуткой.

Но Вран просто продолжает молчать.

И смотреть на неё.

Вран стал настоящим мужчиной — пусть и не таким крепким, как Горан с Зораном, но Бая всегда знала, что такое взросление не для него. Вран остался сухим и поджарым, чуть больше мышц на жилистых руках, чуть больше разворот плеч — но если бы Бая увидела его со спины, она бы, наверное, с трудом разглядела хоть какие-то перемены.

О чём Бая вообще думает?

— Я думал, ты будешь похожа на неё, — выдыхает наконец Вран.

Бая моргает.

А потом ей хочется рассмеяться — может быть, только немного натянуто.

Да, похоже, Вран тоже думает совсем не о том.

— На мою мёртвую мать? — спрашивает Бая спокойно. — Что ж, это… любопытное наблюдение. Даже не знаю, что мне на это ответить, Ворон из Сухолесья. На самом деле, я бы хотела на неё походить.

— Нет, я говорю о… — мотает Вран головой. — Лесьяра была… ты была… Я пожелал ей. Найти своё место. В вечном лесу. И Радею тоже. Ты получила моё письмо?

И куда подевалась вся плавность его речи, когда она так явно ему нужна?

Бая вспоминает: никуда. Бая вспоминает: у неё очень хорошо получается лишать его даже не плавности — связности слов.

— Да, я получила зимино письмо, подписанное твоим именем, — кивает она. — Спасибо, Вр… Ворон?.. Это было очень… необычно. И всё же — где…

— Ты получала все мои письма? — перебивает её Вран.

И слегка сужает глаза — присматривается. Ловит любое движение её глаз, любое движение её лица, любую подсказку, которую она неосторожно выпустит наружу.

И делает шаг вперёд — а вот это уже неосознанно.

Бая и забыла, как много его собственных движений ей известно. Бая и забыла, как ловко она умеет читать все его, как ему кажется, незаметные уловки.

И запах мажет по её чуткому носу ещё сильнее, и запах утягивает её в себя, наваливается с удвоенной силой, и Бае вдруг хочется закрыть глаза и вдохнуть его глубоко-глубоко — и именно поэтому Бая отступает на шаг и бесстрастно говорит:

— Главное, что я получила твоё последнее письмо, Ворон из Сухолесья. Ты слетел на крыльях праведного негодования со своего места и прилетел на наши земли — и созвал всех, кто хочет услышать твои намерения относительно них. Вот она я — я готова. Где же все остальные?