— Ну, на твой-то голос он бодро прибегает, — отбивает Войко. — Наверное, только тебе и виден, избранному нашему. И лютица твоя тоже нам не видна, потому что…

Войко замолкает, словно языком подавившись.

На лесной опушке, на границе между полем и взлетающими вверх деревьями, появляется чёрный силуэт. Не человеческий — волчий.

— Волк-братец, волчица-сестрица, — мигом идёт на попятную Войко. — Вижу я то, чего сам не понимаю, что пришло ко мне, сам не знаю; луна мне светит да нечистому путь освещает, вы луну на меня направьте, а от нечистого уберите, вы мне с дорогой помогите, а нечистого другой тропой пустите, вы…

— Это на дорогу заговор, а не на отвод, дубина, — говорит Вран, расплываясь в улыбке. — Ты бы хоть подумал, прежде чем… А, неважно.

— Вран, оно из леса не выходит, — испуганно бормочет Деян. — Так там и стоит. Чуров почуяло, как пить дать. Волк-братец, волчица-сестрица…

Начинает бубнить что-то про волка-братца и волчицу-сестрицу и Латута, торопливо пятясь к дыре в ограде; один Ратко молчит, но тоже на глазах бледнеет. Давненько Вран такого набора совершенно неуместных заговоров не слышал — хоть детей малых приводи да показывай, как к волкам точно обращаться не стоит, чтобы себе не навредить. Что ж, удачи им всем, — а Вран пошёл.

— Вран! — срывающимся голосом его Деян окликает. — Вран, сгинешь с ней! Это то чудовище, что к капищу бегало — я его сразу узнал! А ну ст…

Деян пытается Врана за рукав поймать — только медлительный Деян, всё в силу ушло, а не в ловкость. Вран вмиг от него отпрыгивает — и видит, что уже и Ратко рот открывает, чтобы его остановить, и Латута уже готова в деревню броситься, между кольями проскользнув…

…и понимает: нет, медлить нельзя, а то не отпустят его уже отсюда никуда и никогда. Ни к капищу, ни в лес, ни днём, ни ночью; закричит сейчас Латута, всю общину на ноги поднимет, и схватятся за голову отец и другие старейшины, и потускнеет навсегда взгляд матери: совсем из ума со своими волками выжил, знала же, что зря с самого рождения ребёнка тревожат, вот и дотревожились. И запрут Врана навечно за деревенским частоколом, и дыру в нём заделают, и заставят до конца жизни за скотом ухаживать, навоз разгребать да роды коровьи принимать, или ещё хуже, как Яшку полоумного, с женщинами на одной лавке одежду шить… Очень живо всё это себе Вран представляет — так, как даже обращения своего в волка не представлял.

А, если представляешь что-то, оно обязательно где-то есть — в прошлом ли, в будущем, это всем известно. Ничто из ниоткуда не берётся. Было, есть или будет. У Врана будет. В жизни его будет.

Вран срывается с места так стремительно, как никогда не бегал. Брызжет снег из-под его сапог, в лицо Деяну летит, на тулуп Ратко попадает.

— НЕЧИСТКА! — визжит Латута отчаянно, не выдержав. — НЕЧИСТКА У ВОРОТ! НЕЧИСТКА ВРАНА ЗАБИРАЕТ!

И не у ворот, и никто Врана не забирает — сам он забирается, опять врёт Латутка.

— Нечистка! — мигом следом Войко завывает. — Нечистка пришла! Помогите! Нечистка!

Летит Вран вперёд со всех сил, не оглядываясь, только слыша, как не прекращаются вопли, как и голос Деяна к ним присоединяется. Но не бежит никто за Враном, не ступает никто на поле якобы защищённое, не пытается его за руку схватить да на землю общинную оттащить. Конечно, дураков нет, больно надо — за Врана с нечистками сражаться, пусть другие как-нибудь с этим разбираются.

Вран проносится через половину поля, даже не запыхавшись. Слышит снова голос чей-то, далеко позади его зовущий; взрослый голос, зрелый, мужской и звучный. На отцовский похожий — да только напрасно отец надеется, что Вран к его крикам прислушается. Вран своего отца знает: не верит в него больше отец. Ни в лютицу не поверит, ни в обмен одежды на горшочек. Вран даже думать не хочет о том, что ждёт его, если он вернётся.

И не будет.

Потому что до лютицы уже чуть-чуть осталось.

И глаза её впрямь совсем как человеческие. Какие и были, когда она человеком к нему вышла. Тёмные, раскосые, — только встревоженные сейчас немного. Словно не понимает она, что это Вран тут устроил. Словно не на такой переполох лютица рассчитывала.

Да Вран тоже на другое совсем рассчитывал — но что же теперь?

— Не стой, не стой, — выдыхает он, наконец к волчице подбежав. — Нельзя здесь стоять, они же сейчас за нами побегут! В лесу надо укрыться! Ну?

Тёмные глаза смотрят в его. Нет, не просто взволнована лютица — ошеломлена совершенно. С растерянностью на него смотрит вперемешку с испугом: чем ты вообще занимаешься, что тебе вообще от меня нужно?

Вран бросает быстрый взгляд через плечо на деревню. Так он и думал: уже и огни из сторожки наружу поплыли, уже несколько человек в одних рубахах из ворот выбежали, кто-то и вовсе сапоги поверх онучей торопливо на ходу натягивает. Да какое там «на ходу» — на бегу. Ломанутся сейчас все за Враном через поле, чуров по пути сшибая, и на этом всё и закончится.

— Убьют они меня, — находится Вран, умоляюще на волчицу глядя. — Жизни лишат за то, что беду на деревню накликал — этого хочешь? Посмотреть, как в последний путь меня потащат? А они потащат, если не побежим! И тебя с собой захватят — думают, что ты нечистка, а с ними у нас разговор короткий!

Не знает Вран, верит ли хоть одному его слову лютица — да и нет в этих словах ни капли правды, но щёлкает она вдруг зубами досадливо, словно смирившись.

И действительно с места быстрой трусцой трогается.

И тут доходит до Врана: следы. Каким вихрем здесь ни проносись, в какую чащу ни забирайся — по следам найдут, четыре волчьих на снегу непротоптанном останутся, два — человеческих. Вран оглядывается по сторонам лихорадочно, притормаживает, пытаясь хоть куст подходящий найти, чтобы ветку отломить и следы замести, хоть руками голыми цепочку эту скрыть, но оглядывается на него и волчица — и кажется Врану, что говорит она ему одними глазами: шевелись побыстрее, времени не теряй.

Может, и права она. Может, далеко никто ночью уходить и не будет — мало ли, сколько у нечистки подружек между деревьями прячется, вдруг план это их хитрый, чтобы всю деревню за собой увести? Может, и отец родной за Враном не пойдёт — побоится.

Вран не успевает решить, рад ли он этому или нет. Волчица вдруг хвостом резко взмахивает у самой земли — и начинается.

Ветер поднимается, крепкий, сильный; деревья под этим ветром стонут, кусты трещат, снег мигом Врану за шиворот задувается — и на следы тоже, как будто и не было их. Волчица вновь на Врана смотрит, уже нетерпеливо: долго ты ещё стоять будешь?

Вран намёк понимает — Вран больше не стоит.

Ведёт его волчица через лес тропами странными, тропами несуществующими — между самых густых деревьев, между кустов, через которые продираться приходится, по оврагам заснеженным, по которым скатываться надо, а метель внезапная за ними следует, на пятки наступая, но не догоняя — чётко вымерена эта метель, лишнего не захватывает. Вран сразу догадывается: лютица её и призвала. Видимо, не выдумывали деревенские и люты правда с природой на короткой ноге — но Вран никогда бы не подумал, что настолько.

Они скатываются в ещё один овраг — глубокий, в несколько изб высотой; вернее, это Вран в него скатывается, а волчица изящно по склону спускается, как по ступенькам невысоким. Голосов уже давно не слышно, только ветер подвывает, прямо на краю оврага замерев. Останавливается волчица, что-то в снегу быстро разрывая; останавливается и Вран, ладонями в колени упираясь, чтобы дух перевести.

Блестит что-то в снегу: ножик. Тот самый, узорчатый, с камнями.

Отходит от него на несколько шагов волчица, спиной поворачивается — и, совсем по-человечески через голову перекувыркнувшись, уже девушкой на снег приземляется.

Очень недовольной и очень обнажённой девушкой.

— Ты что творишь, Вран из Сухолесья? — рявкает она на него. — Ты что за выкрутасы мне тут выделываешь? Жизни тебя лишат, говоришь? А, может, и я захочу, за всё хорошее-то?