— Ну? — раздражённо Лесьяра спрашивает. — Деян в деревню твою вернулся — и? Не придумал ещё?
— О, придумать-то придумал, — с усмешкой Солн замечает. — Да вот только стоит ли говорить придуманное? Всегда казалось мне, что не дурак ты совсем, Вран. Отчего же тогда дурью такой беспросветной маешься, ученик ты мой, прости хозяин, любимый?
— Деян в деревню вернулся… — медленно Вран повторяет.
Что это? Ночница поиграться с ним в час рассветный перед сном решила, Мора эта проклятая? Кто-то из предков лютьих третий облик принял, в тело Солна через нож перекинувшись?
Или…
— Вернулся, вернулся, — с той же усмешкой, стрелой сверху придерживаемой, Солн говорит. — К этому нет нареканий у меня, здесь ты не врёшь ещё, хоть и не видел ты, как бузотёра этого деревенского обратно возлюбленная его тащила. Ну и задал ты ей задачку, конечно — тушу такую на плечах девичьих волочь… Ну да ладно, отвлёкся я что-то. Ты, может, ещё раз подумаешь, а, Враша? Может, и не стоит продолжать, на правде остановимся?
Смотрит на Врана Бая с беспокойством. Понимает Вран, что не только нож свой судорожно он в пальцах сжимает — и ладонь её тоже.
— Ну да, вот, например, ради неё, — кивает Солн — или то, что за Солна себя выдаёт.
Ради неё…
Совсем не так на Врана слова эти действуют, как нечто, должно быть, надеялось.
— … вернулся, в себя пришёл — и как в горячке к старейшинам бросился, — продолжает Вран, с трудом пальцы расслабляя — и едва заметной улыбкой уголком губы Баю одаривая: не волнуйся, всё в порядке. — Да только горячка его поклёпом, шкуру собственную защищающим, сдобрена была, вся правда с ног на голову перевернулась да с кривдой перемешалась. Рассказал всем старейшинам в деревне Деян, а Душана с ним согласилась, что пришёл к ним волк, да не за невестой и не для того, чтобы из леса их вывести, а чтобы слово своё молвить. И было это слово… было это слово проклятием якобы настоящим. Проклял, Деян сказал, а Душана подтвердила, волк этот деревню их и всех их до седьмого колена, якобы… якобы наследника они силы волчьей, меня то есть, в лесу этом загубили, верой своей в него раньше срока прогнали, да так и сгинул там я — а волки якобы большие надежды на меня возлагали. Разозлились волки так, как никогда прежде не злились, и напал волк на Деяна, чтобы с него начать — чтобы его жизнь сначала забрать, потом — душанину, а потом стаей волчьей собраться, всех волков, даже одиноких, из стай давным-давно выгнанных, призвать да на деревню смерчем убийственным пойти. Сказал Деян…
— Что волки за Врана из Сухолесья мстить пошли? — прерывает его Лесьяра. — Ажно настолько важен был Вран из Сухолесья для рода волчьего?
Ну конечно, — как она могла это не подчеркнуть.
— Эх, Вран, — хмыкает Солн, вновь нож в руке подбрасывая — и вновь рукоятью о древко стрелы стукая. — Попадёшься ты на самолюбии своём. Возможно, прямо сейчас.
Старается Вран на него не смотреть — но всё равно скользит взгляд его неизбежно к стрелам этим. И никак Вран понять не может: что, что это? Если ночница, мертвец, из могилы восставший — то почему не видит этого никто? И как мог Солн в упыря после смерти превратиться, даже если две души в нём жили — разве не проводят люты обряды, чтобы навсегда души соплеменников в лесу вечном упокоились?
Или это потому, что молния волка деревянного сожгла, к которому Бая ленту чёрную привязала?
Но почему же тогда не гневается Солн на Врана совсем?
Нет, нет, нельзя Врану об этом сейчас думать. Только не сейчас. Не сейчас, когда как можно убедительнее быть он должен.
— Не я это придумал, Лесьяра, а Деян, — отвечает Вран, с усилием взгляд обратно на лицо её переводя. — Его это бредни лживые, не знаю я, как именно история эта в голове его дурной сложилась. Может, оттого, что увидел он меня тогда в лесу, меня он приплести и решил. Не пришло мне как-то в голову предков о подробностях расспросить. Да и у предков времени на это не было — потому что предупреждение они мне передали. И вот его вы должны теперь очень внимательно выслушать.
Усмехается Лесьяра — криво, невпечатлённо. Но замечает Вран и другое: по-прежнему нет улыбки на губах Радея. Каждому слову Врана Радей внимает — и всё мрачнее с каждым словом этим лицо его становится.
— Так и быть, — говорит Лесьяра. — Я вся внимание.
Делает Вран вдох глубокий, сильный — и заканчивает на одном дыхании:
— Напугана община пуще прежнего, но не только страх ими сейчас руководит — обида, после слов Деяна в сердцах их глупых вскипевшая. Возмутились старейшины: почему так жестоки к нам волки, если всячески умилостивить мы их пытаемся? Если уважаем мы их, дары им преподносим, девок своих лучших им отдаём — а они нас за это уничтожить хотят? Видели вы все, предки мне сказали, видели мы все, Лесьяра, до чего страх один их довести может — а теперь он ещё и с яростью рука об руку идёт. Не любы больше деревне хозяева леса серые, предал волк, в деревне решили, всех детей своих названных, всех братьев своих и сестёр человеческих. Не будет волк больше о деревенских заботиться — другие цели теперь у него. А, значит, в деревне решили, надо волку показать, что и люди не лыком шиты. Нет больше в деревне наказания за убийство волка священного, наоборот — приветствуется это теперь. Пойдут по лесу отряды целые, чтобы всех волков разыскать да каждого из них смерти предавать. Сказали мне предки, что правильно вы сделали, что на болота Белые отправились — только ещё глубже нужно идти. Туда, куда никогда не ступит нога человеческая. Где уж точно никто нас не найдёт. Туда, где…
— Глубже идти? — вновь Лесьяра его перебивает. — Ужели твои это слова, Вран из Сухолесья? Не ты ли мне недавно говорил, что бегство — поступок недостойный?
— Не мои это слова, а одного из предков ваших, Лесьяра, — Вран отвечает. — И не Вран из Сухолесья вам волю его передаёт, а Вран с Белых болот. Вот — не разглядели вы, может, поближе вам показать? За своего меня предки ваши приняли, свои дары мне…
— Если с Белых болот ты теперь — то почему же камни на ноже твоём, якобы предками нашими посланном, красные, а не белые? — склоняет голову набок Лесьяра.
Вот об этом Вран не подумал.
Почему… почему вообще волнует это Лесьяру? Разве нет у неё других вопросов? Как в пустоту Вран историю свою ладную рассказал, как под водой страшной судьбой лютов, только что придуманной, поделился. Опять Лесьяру только то занимает, что непосредственно Врана касается. Места его в племени всё-таки полученного.
— Красные камешки… — задумчиво Солн тянет. — Ах да. Красные камешки — это к перевалу Красному, вестимо. Уж не у Травного ли из Красного перевала ты душой второй поживился?
«Травного». А Вран его, кажется, «Сухим» назвал. Почти угадал — месяцы соседние это.
— Потому что предупреждение это, Лесьяра, — Вран находится. — Или пророчество даже. Как то, что образ Травного из перевала Красного пополам молнией раскололо.
— Что?.. — выдыхает Лесьяра.
— Надругались люди над курганом жертвой своей очередной бессмысленной, — продолжает Вран вдохновлённо — это-то он уже предусмотрел. — Кровью невинная на него полилась, кровью невинной для предков ваших невыносимо теперь он пахнет — не могут они больше там с вами встречаться, не могут они больше на костях ребёнка деревенского к вам рёвом укрепляющим являться. Запятнано теперь это место, осквернено. Послал Травный знамение, молнией себя насквозь прошив — чтобы показать мне и Бае, что с племенем вашим случится, если найдут его люди. Послали мне предки ваши нож, не белым покоем оскрашенный, а кровавыми рубцами испещрённый — чтобы всегда он у меня на виду был, чтобы не забыл я, как важна задача моя. Сказали мне предки, вам сказали, Лесьяра: покинуть это место, болота Белые, мы должны, и как можно скорее. Сегодня же отсюда сниматься — и идти, идти, идти. Нет смысла возле кургана оставаться — не проводник он больше в лес вечный, ушли оттуда предки ваши, новое место для связи вам нужно искать. Но не здесь — иначе такими же красными камни на ножах у племени вашего станут, багрянцем крови их покрытые.
