— Лучше мне сразу матери твоей об этом рассказать, красавица, — качал Вран головой, одежду поспешно натягивая. — Был у нас с предками твоими разговор… Долгий, долгий разговор. Передали они мне кое-что, да наказали сразу же главе рода сообщить. Важные это вещи, мы с тобой всё равно их не поймём.

— И с каких это пор ты глупцами нас считаешь, вещи важные осмыслить не способными? — хмурилась Бая.

— Никогда я о тебе так не скажу, — отвечал Вран, поясом рубаху затягивая. — И о себе — тоже. Но… очень они убедительны были, Бая. Услугу они мне большую оказали, телом своим волчьим я им обязан — должен я их волю исполнить, должен я сначала Лесьяре всё поведать, понимаешь?

Видел Вран в глазах Баи сомнение — но не подозрением оно вызвано было, а тем лишь, что очень Бая услышать хотела, что же случилось. Нетерпение Баю грызло — и никак Вран не мог на поводу нетерпения этого пойти.

Потому что время ему нужно было. Как можно больше времени.

Чтобы обдумать: а что именно, и впрямь, предки-то ему сказали?

— Вести у меня от предков ваших, Лесьяра, — твёрдо Вран говорит, в глаза Лесьяре смотря.

— Вести… — задумчиво Лесьяра повторяет. — От предков наших. Ужели и дары эти при тебе от них же?

Смотрит Лесьяра на пояс его, на нож с каменьями красными, в свободной руке зажатый. В свободной — потому что другой рукой Вран ладонь Баи держит. Уже не скрывая ничего.

Кроме души своей второй, у настоящего волка украденной.

И такой же пронизывающий, как всегда, взгляд Лесьяры, и думает Вран, и боится, до мурашек по хребту боится, нож крепче в пальцах сжимая: поймёт. Догадается. Увидит. Почувствует. Лучи солнца первые, розовые на лицо Лесьяры падают, в глазах её тёмных заблуждаются, в плаще чёрном теряются — точно так же и ложь вся вранова там заблудится, потеряется, растворится. Присмотрится Лесьяра к нему повнимательнее взором своим острым, подцепит пальцем край шерстяной рубахи, вверх задерёт — и всё сразу сообразит. Уж не знает Вран как, но сообразит. Душу предка почует, глубоко под кожей спрятанную: сколько раз на кургане своём священном, должно быть, близость души этой чувствовала, сколько раз, должно быть, душа эта к ней открыто тянулась, а не мерцала лишь дразняще-назидательно, как Врану?

Но не зря Вран все вопросы баины пресекал. Не зря увиливал от неё, отговаривался — выиграл Вран время для мыслей своих, выцепил, сложилась у него история ладная, складная в голове.

Осталось только Лесьяре её озвучить…

Нет у Врана пути назад. Нет у Врана больше возможности и другой путь выбрать — честный, верный, ложью не омрачённый. Отрезал Вран себе первый путь, отрезали ему предки лютьи и второй, прямо сказали: не для тебя он. Хоть что делай — не для тебя.

А Вран наперекор им пошёл. Что ему теперь Лесьяра?

— Призвали меня предки ваши к себе, — спокойно Вран отвечает. — Своим меня сделали — Бая соврать не даст, человеком в огонь я вошёл, а вышел волком. И нож мне предки ваши послали, чтобы по своему разумению силу свою новую я мог использовать, в половину свою волчью обращаясь, и пояс мне дали — чтобы в час трудный, час смутный помнил я, что и человеческая есть во мне половина, чтобы хранил этот пояс душу мою человеческую, как хранил пояс Баи — её, пусть и не она его последние месяцы носи…

— Да, убедилась я уже, что эту часть обычаев наших ты знаешь, — сухо говорит его Лесьяра. — Спасибо, что напомнил, Вран из Сухолесья. Другое меня занимает: как предки наши тебя к себе «призвали»? Уж, случаем, не через мою ли дочь старшую?

Пристально Лесьяра на него смотрит — пристально Вран и ей в глаза вглядывается. Похоже, не знают ни Лесьяра, ни Радей, чем на самом деле встреча эта обернулась — не связались с ними предки через сон, например, не прокричали в уши рёвом своим нечленораздельным: «ВОР».

— Дочь ваша старшая всего лишь чужую волю исполняла, — пожимает плечами Вран, и открывает было рот Бая протестующе, недовольно на него глядя, но добавляет он быстро: — Уверен, что не просто так ноги её ко мне сегодня привели. Даже не уверен — знаю, Лесьяра. Потому что не Вран я из Сухолесья теперь, а Вран из Белых болот. Потому что сказали мне предки ваши, что давно меня ждали. И ещё они мне кое-что сказали да вам передать попросили — как можно скорее. Насколько понял я из слов их, нечасто вы их навещаете, нелегко им с вами связаться — а есть у них наказ для вас очень важный, наказ, который выполнить должны вы немедл…

— Ну хватит, — резко Лесьяра его прерывает, глаза сужая. — Много глупостей я от тебя за всё это время слышала, но не потерплю я, чтобы щенок из деревни человеческой басни мне о предках моих рассказывал.

И пропускает у Врана сердце удар, когда читает он наконец в глазах её: не верит она ему. Не верит она ни единому его слову.

— Лесьяра, — тут же Бая вскидывается.

— Хватит, — повторяет Лесьяра. — Не трать слов попусту, Бая — поговорим мы с тобой ещё о самоуправстве твоём. А с ним сейчас поговорим.

— Да, — сквозь зубы стиснутые Вран отвечает — чтобы не клацнули эти зубы от страха с трудом скрываемого. — Именно это я и пытаюсь сделать сейчас, Лесьяра. Поговорить.

— Нет, не разговор это, — ещё сильнее Лесьяра прищуривается, и впервые Вран в её голосе злость неприкрытую слышит. — Может, в твоём доме это за разговоры и считается, но в моём роду правдой и честностью мы живём, а не ахинеей и выдумками. Не смей в глаза мне смотреть и говорить, Вран из Сухолесья, что «наказы» какие-то предки мои через тебя, без роду, без племени передают. Уж не знаю, что придумал ты, чем воспользоваться в миг удобный решил, но запомни, раз и навсегда запомни: никогда в нашей истории такого не было, потому что…

— … потому что, полагаю, не о людях, всему роду и племени вашему угрожающим, речь шла? — перебивает её Вран запальчиво.

И весь страх с него как ливнем весенним смывает. «Без рода, без племени». Как же. «Вран из Сухолесья». Знает Вран, знает, что правда это — но Лесьяра ведь не знает. Прямо противоположное Лесьяра видит: и пояс его, и нож. Не украл же их Вран у сородичей её, вмиг бы это вскрылось — а всё равно упорно Лесьяра так с ним говорить продолжает, словно и не изменилось ничего, словно всё тот же Вран из поры давней, студёной перед ней стоит и всё об услуге великой просит. Сам уже Вран услугу эту выцарапал. И придётся, придётся Лесьяре с этим считаться, как бы ни претило это ей.

Моргает Лесьяра. Сползает улыбка с губ Радея, за лесьяриным плечом привычно стоящего.

И изумлённо Бая глаза на Врана переводит. Бая, уже напрягшаяся всем телом Бая. Явно готова была по окончании речи материнской за Врана вступиться. Явно тоже её возмутили слова материнские.

— Люди? — Врана Радей переспрашивает. — Люди — это… Лесьяра, не хочу воле твоей перечить, но люди — это очень даже вероятно.

— Да, очень даже, — рвано кивает Вран, стараясь на Баю не смотреть. И не думать о том, что и её придётся сейчас во лжи этой, самой липкой, самой безрассудной, в которую Вран только ввязывался, искупать. — Очень вероятно — и очень срочно. Люди в деревне после того, как Деян туда вернулся…

— Да ладно — и Деяна в это дело втянул? Воистину, безгранично твоё воображение.

Осекается Вран. Дёргается. Чуть ножом своим новым от неожиданности бедро себе не пропарывает.

Потому что видит Вран Солна.

Или то, что от тела Солна после стрел деяновых осталось.

Стоит Солн, ножом поигрывая, у подножия холма, лениво спиной к двери прислонившись. Тук-тук, тук-тук, тук-тук — ударяется рукоять ножа о стрелы, из груди Солна торчащие, и прекращается на мгновение пляска лезвия в пальцах умелых — а затем возобновляется. Одна стрела в глазу солновом покоится, вторая навылет через скулы его проходит, как вертел для мяса, третья изо лба выглядывает. Обнажён Солн и окровавлен. Покрывают стрелы длинные, грубые всё тело его, от головы начиная и ногами заканчивая. И кровь совсем свежая, словно только… только что…

— Не видят они, не видят, — весело Солн улыбается, когда мечется Вран взглядом ошарашенным на баино лицо. Растягиваются щёки Солна, стрелой пронзённые — и поднимается стрела эта, за уголками рта его следуя, чуть выше. — И не слышат.