— Ну и дела, — первым Солн заговаривает, когда Вран заканчивает. — Вот это сказка мрачная на ночь глядя. И послали же мне предки затейника на голову мо…

— Он нож Баи лапал, — перебивает его Искра вдруг. — Лапает. До сих пор его в руках держит.

И что, это единственное, что душу её тронуло? Даже Бушуй с ножом этим успокоился — а Искра спохватилась, видимо, только сейчас к нему пригляделась да вопли дедовы переварила. Не удерживается Вран — ничего вслух не говорит, но бровь очень выразительно изгибает.

— Да, держит, — пожимает плечами Солн. — Ну, не самое это худшее, что с ножом этим случилось сегодня. Да и вообще… ничего плохого с ним и не случилось, верно? Ножи не только для кувырков волчьих нужны. И для других вещей важных они годятся.

— Разве? — сухо спрашивает Лесьяра. — Не знаю, как в племени мужа моего принято было, но в нашем — не годятся. И никак мы убийства «вещами важными» назвать не можем, если не ради жизни собственной мы кого-то убиваем.

— Ради жизни собственной — это ради еды? — уточняет Солн. — Ну, Лесьяра, всё поправимо. Если так важна для тебя эта условность, думаю, решаема она — вряд ли детоубийцу деревенскую сжечь уже успели, можешь с отрядом своим туда наведаться и съесть её, коли так принято в племени вашем…

Дёргается щека у Лесьяры. Дёргается и у Врана — только от того, что усмешку он всеми силами скрывает.

Есть у лютов обычай один, о котором Солн Врану и поведал: главы родов не из своего племени мужей себе выбирают, а из других, а вместе с мужем и все родственники ближайшие в племя жены переходят. Перебрался так, очевидно, в своё время и Солн — и что-то, похоже, с невесткой у него не заладилось.

— Всё шутить изволишь, — негромко говорит Лесьяра. — Ещё что-нибудь дельное добавишь, или мне наконец позволишь слово взять?

Пожимает плечами Солн, голову почтительно склоняет — но сквозит в этой почтительности издёвка неприкрытая.

И только Лесьяра взгляд на Врана устремляет, как опять Искра влезает:

— Обряд это свадебный — нож невесты держать. Они что?..

И смотрит на Лесьяру многозначительно.

Вздрагивает голова Солна. Потом — плечи. Потом всё тело трястись начинает.

— М-да, — говорит Сивер. — Ну и дура ты, Искра.

И не сдерживается Солн.

Хохочет он на всё болото, звонко, хоть и с хрипотцой, весело — прямо как Бая, когда Врану совсем уж несказанно её позабавить удаётся. Слёзы у Солна на глаза наворачиваются, ладонями он в колени упирается, чтобы так с хохотом под ноги Лесьяре и не рухнуть. Кашляет Радей, глаза глубокомысленно к небу поднимая и тоже явно улыбку пряча. Фыркает Бушуй, недовольным взглядом Искру смеряя. Начинают и остальные люты звуки издавать сдавленные, друг на друга поглядывая, молодёжь — в особенности, даже у Баи по губам тень улыбки пробегает. Только Сивер не улыбается — но и не злится, Вран его злость на лету читает.

— Да, — говорит Бушуй, руки скрещивая. — Не мешало бы младшей, Лесьяра, побольше над умом своим трудиться, а не над побрякушками в волосах. Один звон вокруг головы, а внутри — пустота.

Добивают, похоже, эти слова нелестные Солна — ещё громче хохот его становится, ещё неудержимее, ещё сильнее он в спине сгибается. Того и гляди, без старшего своего Вран сегодня останется.

А Искра лишь с недоумением на деда своего смотрит и продолжает на палец бездумно прядь волос тёмных накручивать, всю и впрямь сплошь колечками какими-то мелкими усеянную.

— Прости, прости, Лесьяра, — выдыхает Солн, кое-как выпрямляясь, — но как здесь не пошутить, в обстановке-то такой замечательной? Вон какие мысли у всех светлые — о свадьбах уже думают… Чудо какое! Ты не смущайся, Искра, милая, ветер в голове — это не плохо совсем, иные головы давно продуть бы стоило, может, и тучи бы какие в них разогнались… Так что сказать ты хотела, Лесьяра? Тоже, надеюсь, про обряд свадебный, ножом этим скреплённый?

— Про то, что дочь моя этим ножом человека сегодня убила, — спокойно Лесьяра отвечает. — Над этим тоже, может, посмеёшься, подождать тебя?

Вмиг лицо Баи обратно всякое выражение теряет. Сплюнуть Врану на землю хочется. В сердцах — как Сивер это делать любит.

— Не человека, — говорит он — и голос его внезапно с голосом Сивера смешивается, то же самое произносящим.

Переглядываются Вран с Сивером — бегло, просто чтобы убедиться, что понимают они друг друга. Слегка Сивер ему кивает. Чудеса. Диво, как подобрела сегодня часть семейства баиного.

— И где доказательства, что не человеком она была? — спрашивает Лесьяра.

Вран, конечно, помнит, что непробиваемая она — но не настолько же.

— К сожалению, сожгли мы… я доказательства, — говорит он так же спокойно, Лесьяре в глаза смотря. — Как рассказал я уже. Дважды. Угодно ли главе рода, чтобы и в третий раз повторил?

Сужаются глаза Лесьяры.

— Угодно что-то большее услышать, чем «увидели мы пальцы на кольце — бросили их в печь, а потом старуху зарезали». Так ли много вы пальцев детских видели засушенных, чтобы в сумраке ночи их узнать?

Вран ловит ртом воздух. Смотрит на Баю растерянно — и понимает: ещё больше растеряна она. Да и Сивер, похоже, придирок таких не ожидал.

Нет, так не пойдёт.

— Если думаете вы, что с пальцами мы ошиблись — то уж точно не ошиблись с тем, что с лицом ведьминым творилось, — говорит Вран. — Не нужно до этого видеть, как человек в чудовище превращается, чтобы с первого раза понять — это и произошло.

— Это как посмотреть, — невозмутимо Лесьяра отвечает. — Разум растревоженный чего только не дорисует.

— Лесьяра, ужели обвиняешь ты меня в том, что у человека я по ошибке жизнь отняла, а не у твари, последнюю душу потерявшей? — вскидывается Бая внезапно — и так же холоден голос её, как материнский. — Ужели думаешь, что я старуху от двоедушницы бывшей, чужие души на место своих пристраивающей, не отличу? Всё сходится — ничего Рыжка вспомнить не могла, потому что и нечего ей почти было вспоминать. Одну её душу смерть забрала, а ведьма — вторую, поэтому и ходила она здесь оболочкой потерянной.

— Рыжка, — соображает Вран.

— Что — Рыжка? — с тяжёлым вздохом спрашивает Лесьяра.

Не верит она совсем — ни Бае не верит, ни ему. Думает, наверное, что Вран Бае мозги и задурил, добился всё-таки своего, на свою сторону сумасшедшую, человеческую переманил.

— Давайте Рыжку и спросим, — предлагает Вран. — Если она вообще ещё здесь. Коли душу мы её вторую освободили да плоть последнюю сожгли, какой толк ей здесь оставаться?

Фыркает Лесьяра — искренне, весело фыркает, словно Вран ей шутку какую уморительную рассказал.

— Русалка, по-твоему, из болота должна была испариться? — спрашивает она неожиданно мягко, сочувственно — ну точно за безумца принимает.

— И не одна, может быть, — пожимает Вран плечами. — Много пальцев там было — и русалок у вас странноватых, наверное, много. Не таких буянистых как Рыжка, может, но она и молодая совсем — не отчаялась ещё. В любом случае, хотя бы оклематься они должны. Это я вам обещаю.

— Обещаешь, — с усмешкой Лесьяра повторяет. — Ну что ж. И что же ты будешь делать, если обещание твоё пустым звуком окажется?

— Как обычно, хозяйка, — тоже Вран губы в улыбке кривой растягивает. — Домой ворочусь. Привычное это нам условие, предлагаю не менять.

— Вран, — вдруг Сивер ему в ухо шипит. — Успокойс…

Нет, не успокоится Вран — полностью он в своей правоте уверен. Хотя и забавно, что уже и Сивер за язык его беспокойный тревожиться начал. Всё-таки не так уж Сивер и плох.

— А если вы ошибаетесь, думаю, справедливо будет немного моему становлению равным вам поспособствовать, — продолжает Вран. — Засиделся я уже в этом холме, безмерно я учёбе вашей благодарен, наставнику моему замечательному, но сами вы мне когда-то сказали: делами надо природу свою доказывать. А разве не ваш я по своей природе, если стольким душам страждущим за один раз помог?

Усмехается Солн словам его. Думает Вран, что вмиг сейчас Солн обо всей «учёбе» его выдающейся Лесьяре поведает — но говорит Солн внезапно: