Веш говорит: да, может быть, так оно и есть. Веш говорит: он и сам не знает, кто он — благословлённый ли волчьими предками человек или преданный человеческой матерью волк. Но Веш знает одно: то, что пытался сделать Вран, делать нельзя. Ни с кем и никогда. Веш всё-таки вырос среди волков — и Веш не мог допустить, чтобы Вран, не то волк, не то человек, посягнул на жизни тех, среди кого Вран родился. Посягнул на жизнь любого человека.

Веш ушёл перед последним закатом не для того, чтобы собрать травы. Не для того, чтобы бежать на Белые болота — не для того, чтобы спастись самому, но для того, чтобы спасти деревню. Веш пришёл в неё — пришёл в эту бывшую деревню. Веш предупредил живущих там, что на рассвете их ждёт набег.

Веш остался на опушке леса, чтобы увидеть всё своими глазами. Веш хотел пойти к Врану, к тем, кто остался с ним, несмотря ни на что, чтобы предупредить, уговорить, образумить и их — но что-то не позволило ему сделать это. Веш так и говорит, глядя Бае в глаза: «Что-то мне не позволило».

Наверное, они сумасшедшие все. Наверное, в этом лесу не осталось ни одного здравомыслящего волка — разве что Сивер. Глаза Веша ясные, искренние, в них нет ни капли вины — Веш уверен, что поступил правильно. Что он спас деревню. Что он спас неких детей, к которым он возвращается раз за разом.

Бая думает: какая же она дура.

Дура. Дура. Полная дура. Почему она просто стояла здесь? Почему ждала, надеялась, уповала на чей-то здравый смысл — чей? Врана? Зимы? Может быть, Горана с Зораном? Бая стояла здесь, смотря в небо, а Веш стоял там, смотря на короткое и бесславное сражение, которое нельзя было назвать и сражением — и Бая ничем, ничем, ничем не отличается от Веша.

Люди расправились с пятёркой волков за несколько мгновений — им не пришлось даже покидать свои дубовые стены, они сделали то, что и пророчила Врану Бая: пронзили эту пятёрку десятками стрел, прежде чем та достигла ворот. Ворот. Вран даже не попытался зайти с тыла. Он даже не попытался найти одну из своих излюбленных лазеек.

Но шестого волка — шестого волка люди оставили в живых, словно почувствовав: это — их вожак. Вран действительно вёл всех за собой. Всех своих верных безумцев, не придумавших ничего лучше, чем присоединиться к нему и в этом безрассудстве, — не придумавших ничего лучше, чем прервать свои запутавшиеся, бестолковые, всегда преданно следовавшие за Враном жизни хотя бы так. Бая понимает, почему пошла на это Зима, почему решились на это Самбор и даже Нерев — но зачем это Горану и Зорану? Этого Бая не знает. Может быть, это просто показалось им забавным — в последний раз потешиться удивительной дуростью своих жизней перед тем, как уйти в тихий и всепрощающий вечный лес.

Веш рассказывает, как Врана, раненого, но не убитого, худого, некрупного волка с синими-синими глазами, затащили внутрь поселения. Веш рассказывает, как взобрался на ближайший холм — и увидел большую деревянную клеть прямо в середине разросшейся деревни, и Врана в этой клети. Веш рассказывает — он знает это потому, что часто тайком наблюдал за всеми человеческими поселениями, которые встречались племени Врана на их бестолковом пути, — что в таких клетях обычно держат зверей, которых собираются принести в жертву божествам. Веш путается в именах этих божеств — зачем он вообще их вспоминает? Бая не мешает ему. Не прерывает его. Веш добавляет: и колдунов. Зверей — и колдунов. Веш сказал людям, что их деревню вот-вот захватят колдуны. Веш поясняет: так им было понятнее. В деревне много новых жителей, знать не знающих про сказания о лютах — но о колдунах, умеющих перекидываться через ножи в волков и превращающихся после смерти в упырей, знают все. Деревне не нужно поднимающееся по ночам полчище упырей, — чтобы этого не случилось, колдунов нужно обезглавить, а их главного жреца — сжечь, предварительно содрав с него шкуру. Люди уже готовят костёр. Люди уже…

— Ты сошёл с ума, Веш, — медленно произносит Сивер низким, угрожающе дрожащим голосом. — Колдуны? Жрецы? Упыри? Обращение в волков? Ты пришёл в эту гнилую деревеньку — и выложил людям всё? Слушайте, слушайте меня, защитника ваших детей, спасителя ваших рожениц — на рассвете к вашим стенам подбежит кучка облезлых волков и пощёлкает зубами под вашими вышками, пока большинство из вас будет спать и даже не увидит этого, но не ждите, пока они угомонятся и уйдут ни с чем — о нет, это вовсе не волки, это двоедушники, собирающиеся накрыть вашу деревню своим тёмным колдовством, и вы должны встретить их во всеоружии. Так ты сказал своим беззащитным людям, Веш? Так ты позаботился о тех, кто глупо, неумело, но худо-бедно кормил тебя и поил, следил, чтобы твоя задница была прикрыта плащом от ветра, а голова — навесом от дождя? Колдуны? Колдуны, Хозяин тебя раздери с проворотом? Колдуны, водяной тебя оприходуй? Колдун…

— Хватит, Сивер, — негромко говорит Бая.

— Он убил их, Бая, — яростно разворачивается к ней Сивер — и сверкают гневом его глаза, и сжимается у Баи сердце — Сивер, Сивер, вот как тебе «наплевать» на тех, кого ты хулил при каждом удобном и неудобном случае. — Он убил эту дуру, эту сумасшедшую Зиму, которая понеслась за Враном верным хвостом! Он убил двух этих недоумков, этих разделивших не только души, но и разум на двоих Горана и Зорана! Он зашвырнул в вечный лес своей «помощью» эту бестолочь Нерева, так и проторчавшего полжизни лес знает где без брата! Он отправил к предкам и своего великого брата по недознахарскому делу, тупоголового Самбора, который не может отличить луковицу от ромашки! Он посадил твоего самодура, твоего любимого ополоумевшего Ворона из Сухолесья, кое-как собравшего лапы в кучу на четвёртом десятке, которому ты отдала свой пояс — спасибо, что пояс, а не нож! — в какую-то проклятую клеть, чтобы с него содрали шкуру и сожгли, и ему плевать, что люди уже готовят щипцы, чтобы ободрать Врану пёрышки, и угли, чтобы птичка не стала упырём! Что они будут делать в вечном лесу? Что они скажут предкам? Они бы порычали под стенами и успокоились! Они бы поиграли в искусных захватчиков человеческих деревень час, два, три — а потом бы убрались обратно на нашу стоянку к лесной матери, и на этом бы всё закончилось! Они не готовы представать перед предками! Они умалишённые — все до единого! Может, хотя бы этот провал заставил бы что-то сдвинуться в их головах! А теперь? Что теперь? Ты представляешь, что творится сейчас в вечном лесу? Ты представляешь, сколько несмываемой тупости и дерьма заляпало их души? Их не пустят ни-ку-да!

И Бая понимает: вот на чём была основана её надежда.

Именно на этом.

Именно на том, о чём говорит сейчас Сивер.

На провале. На неудаче. На плохо подобранном времени. На том, что и не будет никаких стрел — потому что опять заснёт в сторожке какой-нибудь Деян, о любви к отдыху которого Вран когда-то прожужжал Бае все уши, потому что и не будет никакой битвы, никакого сражения.

Но она была. В том или ином виде.

— Где они оставили свои ножи с поясами, Веш? — спокойно спрашивает Бая. — На стоянке?

Веш кивает.

— Хорошо, — так же спокойно говорит Бая. — Значит так, Веш из Сухолесья — или как ты там предпочитаешь себя называть. Ты забираешь их тела из деревни, а я позабочусь о Вране, ножах и поясах.

— Их тела?.. — моргает Веш. — Их тела… уже обезглавлены. Их головы на ограде — а где остальное, я не…

— Мне всё равно, как ты сделаешь это, Веш, — холодно прерывает его Бая, сжимая пальцы вновь напрягшегося Сивера. — Я дала тебе задание — и ты должен выполнить его, иначе я никогда не пущу тебя обратно на Белые болота. Ты помог смерти забрать твоих соплеменников — значит, тебе и заботиться о том, чтобы их тела вернулись домой, а не гнили на человеческом заборе и не подметали пол за одетыми в них людьми. Ты зашёл в эту деревню однажды — значит, зайдёшь и ещё раз. Можешь пойти со мной, можешь взять с собой тех, кто согласится помочь тебе, если таковые найдутся, можешь заняться этим не сегодня, а завтра, послезавтра, когда снег покроет эту землю, или даже когда он растает — но таково моё слово: я не позволю тебе пройти за эту границу, пока ты не выполнишь то, что я тебе сказала. Если ты хочешь вернуться в наше племя — всё в твоих руках.