Что ж. Вран остался с теми, с кем сам ушёл когда-то — а, может, растерял половину и от них. Но никуда не ушла Зима, никуда не ушли Горан и Зоран, не бросился за Баей к покинутому много лет назад брату Нерев и не променял своё знахарство, всё-таки вырванное у судьбы, на безопасность Белых болот Самбор.

Бая смотрела на этот рассвет — розовый, совсем не красный. Бая смотрела на этот рассвет — и почему-то не верила, что Вран и впрямь решится выступить с таким скромным набором союзников. Вран улыбался, когда она уходила. Вран смотрел с этой улыбкой ей вслед — сквозь Зиму, сквозь все воздвигнутые им же стены, которые разделяли его с Баей. Это была не улыбка безумца, не улыбка самоубийцы, не улыбка, как любит говорить Сивер, «самодура». Это была улыбка Врана. Просто Врана. Разве мог бы Вран, её Вран, её настоящий, проглядывавший всё это время сквозь пелену своего помешательства Вран, пойти на это? Когда-то Вран был способен остановиться. Когда-то Вран умел держать себя в руках — умел молчать, отступать, даже смиряться. Когда-то Вран делал это ради Баи.

Понял ли Вран, что она просила его сделать это и ради неё тоже и на этот раз?

«До встречи у вечного леса, Бая с Белых болот», — сказал ей Вран.

Скорее всего, нет.

Бая смотрела в это проклятое просыпающееся небо около часа — а, может, и больше.

Потом Бая смотрела на лес. Ещё дольше. В ту сторону, откуда короче всего путь с их бывшей стоянки.

Бая ждала. Бая не могла не ждать — Бая не могла заставить себя пойти в свою землянку. Бая ждала, что увидит его. Вдали, едва заметным, непринуждённо ступающим очертанием — словно ничего и не произошло, словно он просто возвращается на Белые болота после долгой охоты или — ну ладно, это уже что-то совсем невозможное — даже после помощи заблудившемуся деревенскому. Бая ждала, что увидит его невозмутимо выпрямленную спину, его невозмутимые синие глаза, его невозмутимую улыбку на губах: ну вот я и здесь, Бая. Ты звала меня — вот и я здесь. Знаешь, я слегка покривил перед тобой душой, отказываясь вчера от твоего предложения, — и впервые сделал это к месту. Знаешь, я передумал — возможно, люди правда того не стоят. Кстати, почему в нашей землянке живёт Искра? Если мне не изменяет память, в мужья стоит брать мужчин, а уж никак не сестёр. Или это просто ещё одни перемены, произошедшие за время моего отсутствия? Ну, красавица, что-то эти перемены мне совсем не по душе. Может, изменим их ещё раз?

Вран не пришёл.

Бая слушала, слушала и слушала. Бая ловила каждый звук — уже не из леса, а из деревни. До Белых болот порой долетают слабые, очень слабые отголоски деревенских празднеств.

И битв.

И битв…

Лес молчал — деревня тоже. Бая не слышала ничего. Бая не слышала даже ратного рога — а Бая слышала его за всю окропившуюся человеческой кровью недавнюю историю Сухолесья несколько очень отчётливых раз. Этот рог звучит совсем не так, как тот, что знаменует начало гуляний в честь новых божеств, или тот, что поддерживает своим гулом многоголосые обрядовые песнопения.

Бая покинула своё место только тогда, когда заметила, что за ней пристально наблюдает Сивер из своей землянки. Ничего не говорит, не упрекает, даже не подходит — но наблюдает.

«Успокойся, — сказала себе Бая. — Успокойся и не беспокой его. Хотя бы его. Он сделал свой выбор. Хватит повторять себе эти слова — прими их. Прими его. Прими то, что…»

В своей землянке Бая залпом выпила снадобье из маленького глиняного сосуда — она позаимствовала его из землянки Сивера, когда он не видел. Снадобье, вообще-то, предназначено для того, чтобы как можно скорее погрузить в спасительный сон тех, кто пострадал на охоте от оленьих рогов или боровьих клыков, — и его совсем не стоит без нужды принимать тем, кто не страдает ни от каких ран.

Но Бае был очень нужен сон. Бая была уверена — если бы её грудь пропорол сопротивляющийся олень, она бы вряд ли болела больше.

Бае был нужен сон, потому что безумие Врана поистине заразно — потому что надежда, бессмысленная, непобедимая, терзавшая её своей близостью и одновременно далёкостью надежда мучила её куда сильнее, чем клыки всех боровов на свете. Потому что, даже засыпая, Бая надеялась: она проснётся — и он будет здесь. На Белых болотах.

Но на Белые болота пришёл только Веш.

Бая не спрашивает Сивера, что случилось. Сивер стоит над ней, произнеся всего три слова — и эти три слова говорят ей обо всём.

Или не совсем.

— Он мёртв? — просто спрашивает она у Сивера.

Сивер прекрасно понимает, кого она имеет в виду.

Сивер молчит несколько мгновений.

Сивер качает головой.

Бая поднимается на ноги одним рывком. Баю словно снова подхватывает ветер, оказавшийся вовсе не ветром — Бая снова вспоминает, как дышать.

Бая думает: если Вран жил в этой безумной надежде все эти двенадцать лет, возможно, неудивительно, что он стал таким, каким стал. Бая прожила в ней всего несколько часов — и, кажется, уже сама начала сходить с ума.

— Остальные? — коротко спрашивает она.

— Пойдём, — отвечает Сивер. — Я убью его. Бая, я его убью. Я не позволю ему вернуться. Я не пущу его. Делай со мной что хочешь, но я его не пущу.

Сначала Бая думает, что Сивер говорит о Вране. Конечно, о Вране. О ком же ещё?

Сначала Бая думает, что всё-таки увидит его.

Бая думает об этом, стремительно поднимаясь за Сивером по земляным ступеням. Бая думает об этом, выходя наружу — и видя всех членов своего племени и дюжину членов племён других, тоже выскочивших из землянок. Старики и дети, старшие и их подопечные. Те, кто должен был сейчас находиться в лесу — и те, кто, разумеется, поспешил покинуть его, как только узнал, кто пожаловал на Белые болота.

Пожаловавший — пожаловавшие? — стоит за границей. Бае приходится дойти до холма. Бае приходится преодолеть его земляные стены. Бае приходится сдерживать себя, насильно сдерживать себя, чтобы не сорваться на бег. Бая сама не знает, что чувствует — может, она ещё и не сошла с ума окончательно, но её бешено колотящееся сердце — точно да.

Бая думает: Вран. «Я убью его». «Я не пущу его». Разве мог Сивер выплюнуть такие слова в сторону своего любимого, пусть и ускользнувшего к Врану когда-то Веша? Нет, конечно же, нет.

Или…

За границей стоит один Веш.

Сивер стискивает зубы при виде него так, что Бае кажется — он вот-вот сломает себе челюсть.

«Я убью его».

«Я не пущу его».

— Я предупредил людей, — говорит Веш, глядя на Баю.

«Я убью его…»

«Я не пущу его…»

— Зима, Нерев, Самбор, Горан и Зоран мертвы, — говорит Веш.

— Вран у людей, — говорит Веш.

— Я не мог поступить иначе, — говорит Веш.

— Они собирались напасть на людей на рассвете — а у людей есть дети, — говорит Веш.

— Такие же дети, каким был я когда-то, — говорит Веш.

— Я тоже жил в этой деревне. Я тоже… — говорит…

Говорит, говорит, говорит…

Веш говорит и говорит. Сивер стискивает пальцы Баи в своих, словно желая её от чего-то удержать — но на самом деле сдерживая себя.

Веш рассказывает, как он пришёл в племя Врана несколько лет назад — Веш и сам не помнит, когда именно. Небо затянуто тучами, рассвет уж давно отгорел. Веш рассказывает, как племя Врана, как сам Вран поначалу казались ему очень даже разумным — Веш рассказывает, как со временем он понял, что ошибался. Небо затянуто тучами, небо пасмурно и равнодушно, небу совершенно безразлично, что происходило под ним несколькими часами ранее — и что происходит сейчас. Веш рассказывает, как Вран опутал его своими сладкими речами, догадками и предположениями — как Вран говорил ему, что, возможно, Веш способен обращаться в волка не просто так, что, возможно, один из волков Белых болот — а, может, и из гораздо более далёких племён — заделал волчонка, спутавшись с деревенской девкой, а деревенская девка решила на всякий случай от Веша избавиться. Небо затянуто тучами, у неба своя жизнью — небо не желает разбираться, сколько жизней было потеряно под ним совсем недавно.