На тысячу сто верст конного пути от Архангельска до Кожвы, к самой границе Пермской губернии, ушло у Журавского и Шпарберга всего три недели. Радовало и то, что путь этот проделали они за треть настоящей его цены. Капиталы Андрея, если учесть, что все научные общества и Академия наук смогли выделить только сто рублей, были действительно невелики. Этих ста рублей, не будь Ефимки-писаря и тестя, не хватило бы и на путь до Кожвы. Хотя часть экспедиционного багажа и была оставлена в Архангельске с Верой, ехали они далеко не пустыми.

Кожва встретила их пьяным разгулом. Приходский священник, у которого остановился исправник с гостями, жаловался:

— Начисто спивается село, Алексей Иванович. Пьют женщины, пьют дети. А какими трезвенниками слыли до чердынцев лесные зыряне! Ижемцы хотя и зырянских корней, но пошире живут, подале бегают, потому избалованы наживой ранее.

— В чем же причина? — полюбопытствовал Журавский. — Почему так быстро рушатся вековые устои?

— Что тут дивиться, когда на сорок тысяч жителей уезда в одни только казёнки завозится в год сорок тысяч ведер водки, — ответил за священника Алексей Иванович.

— По ведру на душу, включая и грудных детей? — удивился Шпарберг.

— Это только в казёнки, — подчеркнул исправник. — А сколько везут по зимнему сибиряковскому тракту чердынцы? Был ли, батюшка, на весенней-то ярмарке в Якше?

— Ездил, Алексей Иванович, ездил. Думал, окрещу какого-нибудь язычника, да какое там святое крещение: пьянство, блуд, торговлишка.

— Алины-то были?

— Да разве они пропустят — всю пушнину забрали.

— Дорога ль была пушнина-то?

— А не поймешь, Алексей Иванович: у Алиных все задатчики и расплачиваются дорогой пушниной за старые долги. Белки были по тридцать пять копеек. Две белки за бутылку водки — так больше они шли.

— Бутылка же стоит сорок пять копеек?

— Так то в казёнке, Алексей Иванович, а в Якше казёнки нет.

— А средь кожвинских зырян почем водка?

— Три белки за бутылку, Алексей Иванович, — вздохнул священник.

— Дорогую ты нам, батюшка, водку выставил — то-то мой зятюшко и не пьет, — пошутил исправник. — Не привелось мне быть в Якше. Какова хоть она?

— Пять домов да сотня алинских амбаров — вот и вся Якша.

— Сколько же товаров хранят Алины в амбарах?

— К весне по зимнему тракту завозят миллиона два пудов.

— Разворот, брат, у них! Вот так-то, Андрей, торгуют здесь. Спасибо, батюшка, на угощении, — поблагодарил исправник хозяина, вставая из-за стола. — Посоветуй-ка, с кем тут лучше моему зятю с другом отправиться на Урал. Проводника им надо надежного, знающего, ибо дело у них великое.

— Подумать и решить достойно надобно такие дела. Есть тут учитель из ссыльных, — испытующе глянул поп на исправника, — Алексей Мохнатых, так оный в тайгу ходит с Ильей-Васем. Сведу я их с ними.

— Сведи, батюшка, ссыльные тоже люди. Ну что ж, Андрей и Михаил, в добрый путь вам, — стал прощаться Алексей Иванович. — Веру с багажом я встречу, Никифора к вашему приезду закажу в Усть-Цильму, продукты и летнюю одежду приготовлю. Да хранит вас господь, Андрей. Дай-ка обниму тебя напоследок да и тронусь в обратный путь.

Политссыльный Алексей Егорович Мохнатых и местный охотник Илья-Вась оказались сведущими и полезными людьми. Угодья промысловика-зырянина были в верховьях реки Аранец, куда надо было попасть Журавскому и Шпарбергу до половодья. Там Андрей намеревался найти отроги хребта Адак-Тальбей, где-то смыкающегося с Северным Уралом. Часть хребта от горы Адак на реке Усе до Вашуткиных озер они разведали и нанесли на карту в прошлом году, южного же продолжения этого хребта пока ни на одной карте не было.

Академик Чернышев согласился с доводами Журавского, что открытая часть хребта Адак-Тальбей имеет структуру, отличную от Уральских гор. Но, любящий во всем законченность, он предупредил: «Ваш Адак-Тальбей будет нанесен на все карты только тогда, когда будет ясен от начала до конца». — «Неужели, Федосий Николаевич, после обработки такого материала у вас еще остались сомнения?» — спросил тогда Андрей академика. «У меня нет сомнений, — ответил Чернышев, — но дело не только во мне, батенька мой. Идите сюда, — подозвал академик Журавского к столу. — Во время работы с вашими материалами я вновь просмотрел отчеты экспедиций на Северный Урал профессоров Гофмана и Ковальского. Кроме двух профессоров лазили там два картографа Генерального штаба и поручик королевской датской службы, ведший зооботанические наблюдения. Геолог-профессор, — подчеркнул Чернышев, — около горы Адак сделал такую запись: «Кругом парма — то есть тайга — и в обнажениях совершенно нет окаменелостей». Два раза Гофман лично поднимался по Усе и Воркуте до Пай-Хоя и пришел к выводу, что там выходов коренных пород нет. Отчеты этой экспедиции считаются фундаментальными. А тут гром средь ясного неба: студент Журавский нашел в центре Большеземельской тундры самостоятельное структурное поднятие! Я понимаю, батенька мой, как вам было больно, когда вас высмеивали за дипломную работу о пышной растительности на линии Полярного круга, ведь экспедицией Гофмана недвусмысленно записано: «...мы сделали новейший вывод, способный опровергнуть любые заключения о богатстве растительности Северного Урала». Вы вели речь о богатых лугах Усы, которая течет по широте Полярного Урала, а Гофман отрицает наличие таковых даже в верховьях Печоры, на широтах Северного Урала. Кому верить?» — «Но вы-то, Федосий Николаевич, знаете, что это не так». — «Ничего, батенька мой, я не знаю — я не был там, а профессор Гофман был... Вот так‑с...»

Этот разговор, состоявшийся перед выездом Журавского из Петербурга, постоянно щемил сердце, мучил неясностью, вселял сомнения. Не мог забыть его Андрей и теперь, почти добравшись до предполагаемого места начала хребта Адак-Тальбей.

— Почему тебе так важно мнение академика Чернышева о растительности Печорского края, если он представил тебя к награде за геологические исследования? — спросил Андрея Шпарберг.

— После смерти Шренка и Гофмана академик Чернышев считается авторитетнейшим знатоком этого края — он исследовал Тиман, был на Новой Земле.

— Хорошо. Но он же тебя поддерживает.

— Геологические изыскания, — усмехнулся Андрей.

— Дай бог и это. Плюнь-ка, Андрей, на сомнения, и поспешим к началу загадочного хребта — утрем нос Гофману.

— Спешить, Михаил, не будем, вначале попросим Алексея Егоровича Мохнатых и Василия Ильича собрать в школу уральских охотников и основательно расспросим их. Ты, как инженер путей сообщения, будешь рисовать карту на доске, а я буду переводить с зырянского все замечания промысловиков.

— Рисовать так рисовать, — согласился Шпарберг.

— Сделаем так: пойдем в школу, и, пока собираем охотников, ты нарисуешь карту Гофмана — Ковальского, только без нашего хребта. Там, где проходит Адак-Тальбей, рисуй, как и у них, сплошное болото, лес. К Уралу пририсуй схему речной сети бассейна Усы так, как нарисовал нам ее Никифор.

Охотники и оленеводы, увидев нарисованное, почти в один голос заявили, что между речками Косью и Большой Сыней лежат горы; что горы эти отходят от Уральского Камня там, где стоит саблевидная вершина Лун-Сабля-Из. Илья-Вась уточнил, что на сотню верст севернее этой вершины есть еще одна, северная Сабля — Вой-Сабля-Из.

— Как назвать эти горы на карте? — радовался успешному началу Шпарберг.

— Так и пиши: против южной — Лун-Сабля-Из, против северной — Вой-Сабля-Из, — диктовал Журавский.

— Что означает «из»?

— Буквально — камень, тут — гора.

— Как вы называете ту гряду, которая лежит между Косью и Сыней? — спросил Журавский охотников.

— Сыня-Тальбей, Вангыр-Тальбей, Неча-Тальбей, Шарью-Тальбей, Дзель-Тальбей, — посыпались названия.