Вера, воспользовавшись тем, что утомленные к полудню лошади перешли с рыси на шаг, легко выпорхнула из плетенки и обиженно пошла по хрусткому беломошнику в сторону. Андрей, извинительно глянув на Арсения Федоровича, оборвал себя на полуслове и выпрыгнул вслед за ней, тихо окликнув:

— Вера, обожди.

— Версты через две Усица, на обед встанем, Андрей Владимирович, — громко сказал казначей. — Погуляйте...

...Андрей и Вера шли по бордово-зеленому брусничнику, до того густому и спелому, что, как ни осторожно норовили ступать они, сапоги и ботинки их были красны от сока. Они давно помирились. Вера склонялась, одним потягом ладони вверх набирала полную горсть крупных ягод, останавливалась и призывно тянула руку к губам Андрея. Он склонял обнаженную голову, брал ее мягкую ладонь, сложенную ковшичком, в свои затверделые руки, и губами набирал в рот ягод, раздувая крылья тонкого носа от волнующего молочного запаха. С затаенным дыханием Вера ждала, когда он, разжевав и проглотив ягоды, поцелует ей запястье, потом поднимет голову, нежно привлечет к себе и поцелует губы.

— Андрей, мой Андрей, — шептала Вера и гладила его густые, вьющиеся волосы. — Находка ты моя нежданная...

Они шли дальше. Золотились в осенних мягких лучах солнца стволы редких высоких сосен. Брусничник сбегал в распадок, на другой стороне которого показалась станционная изба. За ней алели пожухлые лиственницы. Подсиненный воздух был до того чист и прозрачен, что, казалось, не будь впереди Тимана — виден был бы Архангельск.

Как ни спешил Журавский в Петербург, к началу занятий в университете он опоздал, и пришлось писать длинную объяснительную записку на имя ректора. Рассказывая о печорских злоключениях, Андрей с возмущением упомянул об аресте, и напрасно — в Усть-Цильму пошел запрос, попавший в руки пристава Крыкова. Пристав, вспомнив об уговоре с Тафтиным, сообщил: «...был замечен в подстрекательстве инородцев к беспорядкам».

Университетские страсти улеглись не без помощи академика Заленского, все еще ревниво опекавшего Андрея после смерти отца. Сам же Андрей, узнав, что оставлен в числе студентов третьего курса, на остальное махнул рукой и отправился на Васильевский остров к академику Чернышеву. Поводов для визита было много: надо было сказать, что винтовка, посланная Федосием Николаевичем ответным подарком деду Фатею, доставлена, как сообщил казначей, адресату; не терпелось показать академику раковины морских моллюсков, собранные по берегам реки Шапкиной в двухстах верстах от побережья океана, но, главное — поделиться интересными, загадочными сообщениями аборигенов.

— А, полярный Миклухо-Маклай! — встретил его добродушной шуткой академик. — Проходи, проходи... Ну‑с?

Андрей, зная чрезвычайную занятость Чернышева, начал с главного.

— Господин профессор, вы знаете перевод слов с зырянского на русский: Пымва-Шор и Шом-Щелья? Шом из, а не шом пуз, как зовут они древесный уголь.

— Ишь ты, еще лоб не перекрестил, а уж проверяет знанья академика. Нет‑с, не обучен их языку.

— Так вот, это: горячие ключи и каменноугольное ущелье — таков буквальный перевод.

— Миф, легенда, — отмахнулся академик.

— И я подумал так, Федосий Николаевич, когда записывал эти названия в словарь, добиваясь точного их перевода.

— А потом?

— И самоеды и зыряне неоднократно рассказывали мне, что сами купались в горячих источниках, почитаемых ими за священные. По их рассказам, источники бьют из огромных скал в срединном течении реки Адзьвы. Вот тут, — продвинулся Андрей между тесно поставленными столами к настенной карте, — где у вас ориентировочно нанесена река Хырмор...

— Где? Где? — кинулся академик к карте, смахивая папки со столов. — Покажите-ка еще раз.

Журавский по просьбе Чернышева повторил все, что услышал от ненцев и Никифора об этих местах.

— Река Адзьва, по их словам, а врать, Федосий Николаевич, они просто не умеют, верстах в двухстах от впадения в Усу разрезает горы, — закончил рассказ Журавский.

— Взгляните, Андрей Владимирович, внимательно на карту, — уважительно, как к равному, обратился академик к студенту. — Видите карандашные штрихи?

— Вижу, — недоуменно ответил Андрей.

— Так вот: этот хребет нанес я по наитию. Разгадывая загадки балтийского щита европейской геологической платформы, я чувствовал, что хребет там должен быть, а нанес эти штрихи на карту уже после исследования Тимана. Понятно вам, милый мой юноша, что вы на своем самоедско-зырянском языке принесли мне? Шренк, Гофман, Антипов прямо-таки не давали мне хода: «В Большеземельской тундре выходов коренных пород нет!» А вы? Да вас расцеловать мало!

...Время близилось к полуночи, а Чернышев с Журавским все переходили от карты к столу, на котором разложили привезенные Андреем раковины. Федосий Николаевич долго рылся в бесчисленных папках и наконец извлек записи находок подобных моллюсков по Двине, Пинеге; он отметил места находок на карте и попытался соединить их тоненькой карандашной линией. Получалось, что и после ледникового периода значительная прибрежная часть суши была дном океана. Собственно, это не было новостью: океан много раз менял свои береговые границы, но Журавский взглянул на взаимодействие океана и суши с другой стороны, чем удивил и озадачил академика.

— Почему все утверждают, что нас ждет новое оледенение? Откуда взяли факты наступления Ледовитого океана на тундру, а тундры на леса? Почему утверждают, что Большеземельская тундра сплошное торфяное болото? А что, Федосий Николаевич, если это глубокое заблуждение, влекущее за собой дезориентацию общественности?

— Эко куда хватил! А как по-вашему?

— Все наоборот: Ледовитый океан отступает, тундра никогда не была сплошным болотом, климат Приполярья движется к потеплению, и, следовательно, леса наступают на тундру.

Академик долгим изучающим взглядом посмотрел на Журавского, потом опустил голову и глубоко задумался...

«Считает бредом, ересью? — подумал Журавский. — Или ищет серьезные возражения?»

Оказалось, ни то ни другое.

— Полагаю, Андрей Владимирович, — стряхнул с себя раздумья академик, — вас не надо будет уговаривать отправиться летом на реку... как вы там ее назвали?

— Алдзьву, Федосий Николаевич. Я пойду туда обязательно.

— В этом я не сомневаюсь. Если бы мы помогли вам средствами, смогли бы вы организовать небольшую экспедицию?

— Безусловно! Состав уже готов. Могу назвать. Правда, опыта у них нет.

— Кто ж они, если не секрет?

— Сокурсники Григорьев с Рудневым и двоюродный брат — студент Института инженеров путей сообщения Михаил Шпарберг. Мы так или иначе отправимся этим летом в Печорский край.

— Сманили, сманили себе подобных. На какие же средства предполагается путешествие? Кто снабдит снаряжением? Что молчите?

Андрей явно замешкался с ответом, покраснел, потом признался:

— У меня кое-что осталось еще от средств родителей... Ребята хотели собрать... Хватит... Как-нибудь...

Под словом «хватит» Андрей подразумевал оставшиеся две с половиной тысячи рублей. «Как-нибудь» значило — средств на продолжение учебы не оставалось.

— Кхе, кхе... Давайте договоримся так: экспедиционное снаряжение, карты, приборы и командировочные удостоверения выдадут вам научные общества; найдем вам и денег, но не более тысячи рублей... Увы... — развел руками Чернышев. — Мало, очень мало...

— Но это куда лучше, чем ничего.

— Только, Андрей Владимирович, с результатами исследований прошу ознакомить научные общества...

— Две предыдущие экспедиции я провел целиком на свои средства, но все, что добыл, сдал в Общество естествоиспытателей...

— Ну и что? Договаривайте, — заметив заминку Журавского, попросил Чернышев.

— Получил оплеуху...

— За новые гипотезы? — рассмеялся Чернышев.