Когда после заседания вышли из малого зала и спускались по широкой парадной лестнице только что выстроенного особняка Русского географического общества, Русанов, взяв Андрея под локоть, шутливо спросил:

— Все еще посерживаетесь, Андрей Владимирович?

— Люди мелкого ума чувствительны к мелким обидам, — рассмеялся Журавский, вспомнив про «графа Литке».

— Верно: у мелких дел — мелкие страстишки. А мы? Георгий Яковлевич собирается покорить Арктику, вы — Печорский край, мне же нет покоя без Великого Северного морского пути. Тут не до обид. Георгий Яковлевич ткнул меня носом в мели Крестовой губы, где я, не имея точных приборов, пометил глубины... Это был первый урок, за который я вечно благодарен, — Север слишком серьезен, чтобы по нему расхаживать с неточными картами. — Русанов стал откровенен.

Седов, не отошедший еще от научного спора, молчал до самого гардероба, а когда все оделись, вдруг произнес:

— Андрей Владимирович, Владимир Александрович, позвольте пригласить вас к себе на ужин.

— Благодарю... — замялся Журавский. — Меня будут ждать.

— Полноте, Андрей Владимирович, — тепло улыбнулся Седов. — Оба вы тут холостяки, да и... Одним словом, пошли ко мне, ибо у меня преимущество — денщик, которого можно послать за ужином и коньяком. Есть и еще один соблазн — отменные и подробные карты Арктики, над которыми и пофантазируем. Пошли?

— Идемте, Андрей Владимирович, — снова подхватил под локоть Русанов Андрея, — когда-то еще свидимся... И свидимся ли? — отпустил он вдруг локоть, глубоко задумавшись...

Предчувствие не обмануло Русанова — больше им увидеться не привелось.

Задумав порознь свои дерзновенные экспедиции, Георгий Седов и Владимир Русанов летом 1911 года были в Архангельске, но в разное время. Журавский же, всецело поглощенный делами Печорской станции, в Архангельск не выезжал. Были тому и иные причины.

Ранним летом следующего года Русанов, ночевав две ночи в доме Василия Захаровича Афанасьева, уехал в Александровск и повел свой «Геркулес» сначала на Шпицберген, а потом во Владивосток, пытаясь первым проложить Великий Северный морской путь.

В августе того же, 1912, года повел в высокие широты «Святого Фоку» Георгий Седов. Повел к своей мечте — к Северному полюсу...

В пути из Петербурга в Усть-Цильму, как бы ни хотелось Андрею объехать Архангельск, он был, как и в прошлый раз, неминуем: все гражданские капитальные строения и сооружения, финансируемые государством, относились к ведомству госимуществ, и те 27 250 рублей, выделенные на строительство Печорской сельскохозяйственной опытной станции, были направлены в его губернское управление, возглавляемое Сигизмундом Александровичем Сущевским. Разрешение на заготовку деловой древесины в лесах Печорского уезда Журавский получил в Петербурге, в Лесном департаменте, однако проекты построек надо было провести через губернского архитектора. Кроме этих и десятка других обязательных дел надо было повидаться с Василием Захаровичем Афанасьевым, с капитаном Ануфриевым, с художником Писаховым, с вице-губернатором Шидловским, без чьей дружбы и поддержки жизнь Андрея в Печорском крае была бы сущим адом.

На все дела в Архангельске Журавский отвел себе только три дня: подгоняла весна, а с ней тревоги о заготовке леса. Прозевать зимнюю заготовку и вывозку леса значило бы отсрочить строительство станции на год.

Пока Андрей Журавский метался по губернским канцеляриям, губернатор Сосновский пригласил к себе Сущевского, Сахновского и губернского казначея Ушакова.

— Что ж, милостивые государи, нас можно поздравить: правительство открывает в нашей губернии настоящее научное учреждение, — как всегда обворожительно улыбаясь, приветствовал Иван Васильевич изрядно раздобревших при нем своих ближайших помощников. Если бы они не знали близко губернатора, то улыбка и тон его им показались бы продиктованными откровенной радостью.

— Неисповедимы пути господни, — неопределенно произнес Ушаков.

— Вот-вот, — подхватил Сосновский, — выпроводили с бубенцами, встречать пришлось с калачами...

— Что остается делать: у него все распоряжения подписаны свыше, — вздохнул Сахновский, ведающий Лесным управлением губернии.

— Господа, не поймите меня так, что станция не нужна губернии, — я далек от этой мысли... меня беспокоит только одно: большие народные деньги опять пойдут на химеры и бесплодные фантазии...

— Навязал господь! Куда там, в Питере, смотрят, — начал горячиться Ушаков, краснея одутловатым лицом.

— На бога надейся, но и сам не плошай, говорят в народе, — опять улыбнулся губернатор, давая понять, что им что-то придумано. — Торопится, очень торопится старший специалист даже не департамента, а главного управления... Как значится его чин в петровском табеле о рангах?

— Статский советник, ваше превосходительство, — почти не скрывая своей зависти, вздохнул Сахновский. — Генерал!

— А ведь подкидыш, подзаборник... Вот уж воистину: из грязи да в князи! — вскочил Ушаков. — Выдавал себя за дворянина!

— Сядьте, Александр Петрович. Успокойтесь — не так страшен черт, как его малюют. Так вот я и говорю: торопится... Когда вы, господин Сахновский, назначили сбор лесничих уездов?

— На середину июня. После открытия навигации, ваше превосходительство, — уточнил Сахновский.

— Гм... Зачем тянуть? Откроются реки — стало быть, пути в лес... Могут быть самовольные порубки... Соберите сейчас, когда вот-вот рухнет наст и дороги в лес не будет. — Губернатор пытливо смотрел на хозяина казенных лесов.

— Гениальная мысль, ваше превосходительство, — понимающе улыбнулся Сахновский.

— Сами могли бы додуматься, — довольно хмыкнул камергер. — Лесничих соберите телеграммами. Только всех враз! Господа, не смею больше вас задерживать, — поднялся губернатор. — Сигизмунд Александрович, вас прошу остаться на минутку.

Когда Ушаков и Сахновский вышли, Иван Васильевич начал другую игру.

— Сигизмунд Александрович, вы поступили правильно, когда помогли барону Розену приобрести полтысячи десятин пустующих архангельских земель, не приносящих государству никакого дохода. Кстати, есть цифры о доходности наших земель как государственного фонда?

— Считая подати, продажу лесов и прочее, — по три копейки с десятины.

— Три копейки с десятины, — рассмеялся губернатор. — А сколько за десятину уплатил барон?

— По пяти рублей за аренду на девяносто девять лет, ваше превосходительство.

— Вот: три копейки и пять рублей! — поднял палец губернатор. — Разница! В этом — суть нашей патриотичности. Найдутся разные «защитники народных интересов», кричащие: «Распродаете народные богатства!..» Пока существует власть, крикуны не переведутся... Вот о чем хотел бы просить вас, Сигизмунд Александрович...

— Сделайте одолжение, ваше превосходительство.

— Вы, безусловно, слышали, что Сергей Васильевич Керцелли создает «Товарищество по эксплуатации богатств Севера»?

— Он был у меня с прошениями по инстанциям.

— И вы его не поддержали, — укоризненно смотрел губернатор на желтого, изъеденного язвенной болезнью начальника госимуществ.

— Ваше превосходительство, речь в прошении идет о покупке всей Канинской тундры с лесными и горными богатствами! — оправдывался Сущевский.

— Так за нее он предлагает тридцать миллионов! А сколько дохода приносит она сейчас?

— С тундр доходов в казну нет, вы это знаете, ваше превосходительство.

— Знаю, поэтому и пекусь о них... Находятся покупатели и на Большеземельскую тундру... Там дело тянет за сотню миллионов! Вот как надо заботиться о государственной казне! Но это потом... Так не смогли бы вы, Сигизмунд Александрович, прокатиться с Сергеем Васильевичем до столицы? Там вас встретят представители Рябушинских.

— Не смею отказать, ваше превосходительство, — поклонился Сущевский с мыслью: «Сколько же миллионов перепадет тебе, камергер?»