— Все! Лопнула наша будущая экспедиция, — шепнул он Шпарбергу, когда особенно долго кричали: «Горько! Горько! Горько!» — и так же долго целовались Андрей с взбалмошной от счастья Верой. Да и то сказать: какая невеста будет разумной, если ее из тьму-тараканьей Усть-Цильмы прямо со свадьбы обещают увезти в сверкающий сказочный Питер, не манивший Веру и в девичьих снах. Да и жених-то какой: в отцовском и материнском родах одни только генералы старинных дворянских фамилий, а отец Веры — коллежский асессор с одним «Станиславом» в петлице.

— Того не полагаю, — не согласился двоюродный брат Андрея с жарким и скорбным шепотом Григорьева.

— Чего ж тут полагать — все на глазах. Маман моего отца на дачу одного не отпускает. Все, запекли Андрюшу, как вольную семгу вот в эту кулебяку, — показал Григорьев на рыбник.

— Не могу разделить вашей скорби. Можно думать и обратное: Вера окончательно свяжет брата с Печорой.

— И-и-и, Михаил Николаевич, не знаете вы провинциалок... Да и тут другое... А как хотелось этим летом помочь Андрюше! Главное, и мне и Дим-Диму удалось уломать родителей... И вам готовят сети — Лидочка глаз с вас не сводит, — вдруг переключился Григорьев, видимо жалея о своем намеке о «другом».

— Что «другое», Андрей Александрович? — встревожился Михаил. — Прошу быть откровенным, так как я член экспедиции, как и вы, и Дмитрий Дмитриевич, — называл полными именами малознакомых студентов Шпарберг.

— Деньги, деньги, Михаил, будь они вечно прокляты. Андрей скрыл от нас, а теперь...

— Что скрыл? Этого Андрей не может сделать.

— А что еще ему оставалось... Во сколько обойдется экспедиция? Вам это известно?

— Смета составлена на пять тысяч рублей: половину собрали мы, половину соизволило отпустить Вольно-Экономическое общество, — повторил известное пунктуальный Шпарберг. — Я не понимаю вас.

— Вольное-привольное... Изволило... Андрей отдал последние! Понятно?

— Да-с, это серьезно... Почему он скрыл от меня?

— Не только от вас... Я случайно узнал... Понять же его просто: равные доли — равны, и мы, а не он хозяин. Уж кого-кого, а Андрюшу я знаю. На что он будет учиться? А тут жена!

— Да-а... — задумался Шпарберг, внимательно, как бы другими глазами, глянув на целующихся Андрея и Веру. — Это серьезно, куда как серьезно, очень серьезно... Я должен буду поговорить с братом.

Переговоры состоялись тут же, на свадьбе, в сенях, куда Михаил позвал Андрея Журавского на перекур. Андрей не дослушал Шпарберга:

— Пустые поздние заботы, Михаил: многое закуплено, остальное закупит Алексей Иванович в Усть-Цильме: продукты, меховую одежду, карбас. Он же договорится со своим зятем Норицыным о пароходе. Передал я ему аванс и на наем рабочих через Никифора. Обратного хода нет и не должно быть! — поставил точку Журавский. — Женитьба не расстроит экспедицию, а поможет ей, особенно я надеюсь на Алексея Ивановича.

— На что будешь учиться и жить? — только и спросил двоюродный брат.

— Народ устами моего могучего тестя говорит: даст бог день — даст бог и пищу. Пошли, пошли, Миша, к невестам... А что? Женись-ка, брат, на Лиде — как она на тебя смотрит! — полушутя, полусерьезно закончил разговор Андрей.

...Потратив остаток времени на беглый осмотр городских достопримечательностей, молодожены с друзьями поспешили в Петербург, ибо путь по никудышной узкоколейке от Архангельска до Вологды занимал почти двое суток, да и от Вологды с пересадкой в Москве уходило не меньше, а рождественские каникулы коротки.

Архангельск произвел на друзей Андрея странное впечатление.

— Будто царь Петр с молодой удалью женился на породистой и знатной даме, да вскоре бросил, — мрачно пошутил Дмитрий Руднев. — Все ласки и щедрость он отдал Северной Пальмире.

— В этом ты прав, Дим-Дим, город Архангельск подкосила любовь Петра Великого к Петербургу, не то быть ему куда знаменитее, — раздумчиво согласился Журавский.

— И как я счастлива, что ты, Анри, увозишь меня из этого захолустья, — вспыхнула радостью Вера.

Алексей Иванович Рогачев с тщанием выполнил просьбу своего зятя: ко дню приезда экспедиции в Усть-Цильму там их ждали Никифор с крытой лодкой-карбасом, одежда и продукты. Исправник уговорил своего ижемского зятя Норицына отбуксировать экспедиционный карбас до Усть-Усы — за четыреста верст вверх по Печоре. Такое начало радовало Журавского, и он готов был в тот же день отплыть с экспедицией в тундру, но этому воспрепятствовали и Наталья Викентьевна, и Вера с Лидой.

— Не по-русски так, не по-северному, Андрюша, — уговаривала теща Журавского. — Ни тебя здесь, ни твоих друзей не видывали, а потому и вам цены не знают, и нам в укор. Три дня гостить надобно...

— Что вы, Наталья Викентьевна! — взмолился Андрей. — Потерять три летних дня мы никак не можем — нам надо пройти бичевой тысячу верст!

— Ладно, — вмешался в разговор Алексей Иванович, — погостите денек, а там мы вас с Верой и Лидой проводим на пароходе до Усть-Усы.

— Всегда ты, Алексей, укоротишь наш праздник, — укорила Наталья Викентьевна, но в душе одобряла такое решение мужа: Лида там будет ближе к Михаилу, чем тут, в Усть-Цильме, на людях.

Михаил Шпарберг был завидным женихом: рослый, степенный, рассудительный, инженер путей сообщения без каких-то пяти минут. Правда, в двадцать шесть лет он уже заметно лысел. Дмитрий Руднев не уступал в росте и серьезности Шпарбергу, был красивее, выразительнее лицом, однако для него были безразличны и миловидная Лида, и другие печорские «княгини». Отечески внимателен он был только к подростку Наташе, громко дразнившей заезжего гостя звонким именем Дим-Дим-Ди‑м‑м. Андрей Григорьев и внешне и внутренне походил на Журавского: невысокий, подвижный, увлекающийся, он, как и энергичный руководитель их студенческой экспедиции, отрастил тонкие усики и носил для солидности какую-то форменную фуражку с красным околышем.

Все трое друзей Андрея были в Усть-Цильме впервые, и им не терпелось увидеть все то, о чем так увлекательно рассказывал им Журавский целых два года.

— Показывай, показывай своих древних старообрядцев, молодых «княгинь», дивную «горку»! — тормошили они его, спеша наскоро покончить с обильным застольем, выставленным Натальей Викентьевной для первой встречи столичных дворян.

На другой день после приезда студентов в Усть-Цильму Андрей Бурмантов тянул за своим веселым пароходиком экспедиционный карбас вверх по Печоре к Усе, к волостному селу Усть-Уса, откуда должен был начаться их бурлацкий семисотверстный путь.

На носу карбаса развевался флаг с надписью: «Тундра». В Большеземельскую тундру двигалась первая комплексная экспедиция Андрея Журавского. За ней будут еще семнадцать. Но первая всегда останется первой.

Сто сорок верст от Усть-Усы до устья Адзьвы прошли они сквозь тучи комаров и оводов за восемь дней. Рабочие тянули бичевой карбас, члены экспедиции были заняты каждый своим делом: Андрей Григорьев рыскал по кустам в поисках птиц и их гнезд; Михаил с Дмитрием производили нивелировку прибрежных полос, измеряли пройденные версты и наносили линию берегов на бумагу; Журавский, пока не было выходов коренных пород, занимался ботаническими и зоологическими сборами. Шли они вдоль южной границы Большеземельской тундры по изумрудной зелени пойменных усинских лугов. Вешние воды скатились в Ледовитый океан, и пойма, вскормленная живительным илом, вынесенным с торфяников тундры, зеленела на глазах. Иногда Журавский останавливал экспедицию, чтобы проследить за ростом трав. Результаты ошеломляли: травы прибавляли в росте от шести до десяти сантиметров в сутки. Ядовитая чемерица, опередив всех, уже вступала в фазу цветения. Хорошо развивались клевер люпиновидный, мышиный горошек, костер безостный... Луга, изумрудные бесценные печорские пойменные луга, то на островах, то на берегах, расстилались перед ними до самого устья Адзьвы. «Какое богатство там, где «наука» рисовала бесплодные мхи и лишайники!» — удивлялись студенты.