Смутные догадки стремились совместить образ этого «новгородского князя» с ликом полупьяного парня из далекой деревни Скитской, певшего разухабистую частушку, но разум отвергал единение их. «Такого не может быть: откуда он здесь? Да и как может соединиться в одном человеке полупьяный богохульник и этот «истовый»?» Дядя, не дождавшись ответа, тоже смотрел на странную пару.

— Кто они? — спросил он сопровождавшего их служителя.

— Сподобившийся Николаю-чудотворцу отрок с Печоры и его жена из рода богатейших единоверцев Рябушинских. Отец ее содержит школу наставников, — со вздохом восхищения и зависти ответил молодой служитель.

— Как его зовут? — быстро спросил Андрей.

— Ефрем Кириллов.

— Он, он, — тихо сказал Андрей. — Вот уж воистину: неисповедимы пути твои, господи.

— Он тебе знаком, Андрюша? — повернулся к нему дядя.

— Встречались... Я вам расскажу после... Вы что-нибудь знаете о его появлении здесь? — обратился Андрей к служителю.

— Нам рассказывали отцы-наставники: он не ходил с детства и, возросши, отправился в лодке на веслах за сотни верст по таежным речкам к святому месту, называемому Покойные. Там в молении ему явился образ Николая-чудотворца и сказал: «Тебя избираю вещать правду о муках Великопожненского скита. Иди!» И сюда он с края света пришел пешком... А тут и повенчался с вдовой Олимпиадой, — не удержался от житейских подробностей послушник.

— Что он делает здесь?

— Обучается наставничеству...

...В последний вечер их пребывания в Москве Михаил Иванович, оговорившись, что в Архангельск поехать с Андреем не сможет, расспросил племянника о его будущей жене, о жизненных и научных планах, о наличии средств на их осуществление.

— Вот что, Андрей, должен сказать я тебе, может быть, и на прощанье... — раздумчиво начал дядя. — Насчет женитьбы скажу одно: дай бог тебе найти в ней все женские добродетели, но не забывай, что женщинами обуревают кой-когда стихийные страсти, нарушающие семейное равновесие... Многого я боялся в женщине и предпочел остаться бобылем, но это не пример для подражания... Так что — благословляю. Жизненный путь, выбранный тобой, необычен в роду Журавских, но не менее смел и достоин.

— Дядя Миша, я ничего еще не сделал...

— Андрей, — не дал договорить ему Михаил Иванович, — достойные мысли — половина достойных дел, а может быть, и более... Только, коль пошел ты в науку, то иди в ней до конца, будь ее господином, а не рабом. Мысль банальная, но вот тебе пример: не так давно ученые обнаружили по магнитной аномалии под Курском большое скопление железа. Нашлись предприниматели и начали бурение... но, сколько ни бурили, явного железа не было. Пригласили опять ученых: аномалия с магнетизмом повторяется... Тогда ученые решили: железо есть, но господь не дает! Боже упаси тебя от такого рабства в науке! — Дядя замолчал, но чувствовалось, что он готовится к чему-то главному, трудному... Андрей, я прошу тебя принять от меня процентные бумаги, облигации, как начинают звать их теперь, — мягко закончил дядя.

— Дядя Миша, я это сделать не могу...

— Почему, Андрей?

— Хотя бы потому, что все, что вы считали лишним, вы отдали на строительство народных школ... Кроме того, я взрослый и хочу самостоятельности...

— Поскольку ты действительно взрослый, будем откровенны: я перевел процентные бумаги, абсолютно не нужные мне, на твое имя в Петербургский банк. По ним ты ежегодно можешь получать около тысячи рублей, а при острой нужде заложишь их все. И, будем откровенны, это помощь не тебе, а через тебя народу, у которого российское дворянство в неоплатном долгу...

— Дядя Миша...

— Андрей, позволь мне до конца выполнить долг опекуна, взятый перед твоим отцом... Если бы было у меня хоть малейшее сомнение в том, что деньги тебе не нужны или что ты их употребишь на недостойные цели, я бы тебе не дал их... Я знаю, что твой отец и мой брат оставил тебе малое наследство. И оно было ополовинено матерью, ударившейся под конец жизни в мистику, в какое-то болезненное замаливание грехов... Ладно, не будем осуждать покойных...

Многое не договорил тогда последний генерал из рода Журавских, но, как понял Андрей после его смерти, в том, пожалуй, и состояла цель его встречи с племянником, чтобы сохранить тайну семьи своего брата Владимира.

7 января 1904 года под гулким куполом Троицкого собора в Архангельске было объявлено: «Отныне и до конца дней своих волею Господа и по доброму их согласию повенчаны: петербургский дворянин Андрей Владимирович Журавский и печорская мещанка Вера Алексеевна Рогачева. Аминь!»

Свадьба была без шумного и яркого поезда: все присутствовавшие на венчании уместились в четырех кошевках, запряженных рысаками из гужевой конторы Грачева. К Андрею, как и обещали, приехали Григорьев, Руднев и Шпарберг. Мало присутствовало родни и со стороны Рогачевых. Алексей Иванович родом был недалеко от Архангельска — из уездного городка Пинеги, но за годы службы в самом отдаленном уезде губернии, отрезанном от остальных уездов непролазной тайболой и Тиманом, его дружеские и родственные связи заметно поослабли, а многие оборвались совсем.

Алешку Рогача еще мальцом отец увез из торговой развращенной мутной Пинеги на побережье Белого моря к рослым открытым и прямодушным поморам. Таким и вырос Алеша Рогачев. В Архангельске, в реальном училище, Алеша познакомился с Натой, величественной красавицей. Мать гимназистки Натальи была немкой из Немецкой слободы, основанной еще Петром Первым в Архангельске. Отец — капитан парусного судна, большой друг Ивана Рогачева. Но ко дню свадьбы Наты и Алексея Рогачева отец и мать невесты погибли при кораблекрушении. С тех пор Наталья Викентьевна панически боялась моря и в дальний Печорский уезд, даже во время навигации, тряслась по тракту в тарантасе. Этот страх потерять близких людей в морской пучине и приземлил Алексея Ивановича Рогачева, с детских лет мечтавшего о капитанской службе. Реалист Рогачев пошел служить в полицейскую управу, потом был помощником исправника в Холмогорах, Пинеге, и вот уже десятый год тянул воз начальника далекого Печорского уезда, где сорок с половиной тысяч жителей разбрелись на трехстах пятидесяти трех тысячах квадратных верстах — на половине всех земель Архангельской губернии. В память о юношеских мечтах дородный добродушный исправник носил округлую шкиперскую бороду и брал в поездки по необъятному уезду, куда входили и Матка, как звали печоряне Новую Землю, и Колгуев, дальнозоркий морской бинокль, не снимая его с груди и при пеших переходах с волока на волок.

Свадьбу справляли Андрею с Верой у архангельских родственников Натальи Викентьевны. Как ни слабы были связи Алексея Ивановича, застолье собралось столь густое и шумное, что не всегда слышен был шкиперский бас Андреева тестя, желавшего своей дочери и новому благоприобретенному сыну всего того, что могут бесподдельно желать только родители. На свадьбу приехали из Харькова старшая сестра Веры со своим важным мужем-архитектором Гапоновым. Норицыны из Ижмы не приехали, опасаясь и везти и оставить дома маленького наследника пароходства. Четыре дочери исправника — Анна, Катя, Вера, Лида — закончили учительскую Мариинскую гимназию в Архангельске, где сейчас училась Наталья — младшая из семьи Рогачевых, потому и застолье почти сплошь было усажено бывшими и настоящими гимназистками. Вперемежку с гимназистками сидели реалисты — друзья Володи, единственного сына исправника. В центре женского внимания оказались три друга жениха: степенные, задумчивые, схожие между собой Михаил Шпарберг с Дмитрием Рудневым и шустрый, подвижный весельчак Андрей Григорьев. Михаил и Дмитрий были старше Журавского на три года, Григорьев же моложе на целый год, однако поведение их разнилось не только по причине возраста: повадками Шпарберга руководила кровь прибалтийских баронов, Рудневу глубокую сердечную рану нанесла невеста, став месяц тому назад женой какого-то выскочки из Европы. Григорьев же пока играл в любовь, полагая себя опытным сердцеедом и сердцеведом.