— Участковый, значит… на шестьдесят пятом… — повторил Литвинов, пропустив реплики Кира про закон и карантин мимо ушей. Его лицо оставалось непроницаемым, но Кир каким-то чутьём угадал, что Литвинов думает, быстро анализирует в уме, делая свои раскладки. — Значит, так, Кирилл Шорохов…

Литвинов развернулся и в упор посмотрел на Кира.

— Дуй немедленно к этому твоему врачу. Быстро! Ври ему, что хочешь, но притащи его в больницу. Ты понял? Сейчас, Кирилл Шорохов, жизнь Павла от тебя зависит! Ну, чего завис? Ноги в руки и без врача не возвращайся!

— А как же вы тут? Как дотащите? — растерялся Кир. Он медленно поднялся и застыл, глядя сверху вниз на Сашку и на Литвинова.

— Справимся как-нибудь. Тут не так много осталось, — Литвинов посмотрел на Полякова, с трудом переводящего дыхание. — Ведь справимся же? Как тебя? Саша?

— Справимся, — тихо ответил Сашка.

— Вот и молодец, сейчас ещё пару минут передохнём, и последний рывок, — Литвинов смерил Сашку взглядом, словно оценивая его, прикидывая, сможет ли он, не упадёт ли на полдороге. Киру показалось, что во взгляде Бориса Андреевича мелькнуло что-то, то ли удивление, то ли сомнение. Словно он пытался что-то вспомнить, но никак не мог. — А ты что, ещё здесь? Беги уже, дурья твоя башка! Послал же бог, помощничков.

И Кир побежал наверх.

***

— Егор Саныч, ну давайте быстрее. Ну, пожалуйста!

— Что же ты за торопыга-то какой. Погоди, я хоть инструмент возьму.

— Да там всё есть! У Анны Константиновны всё есть в больнице… Егор Саныч!

Когда Кир добрался до квартиры Егор Саныча, старый врач ещё не спал. Кир издалека углядел свет в окнах его квартиры — они выходили в один из центральных, широких коридоров, а не в узкие коридорчики, дробящие жилые отсеки на островки — и за неплотными, полупрозрачными занавесками (почему-то Егор Саныч предпочитал занавески, а не практичные жалюзи, которые использовались почти повсеместно на нижних этажах) угадывалась сухонькая фигура доктора, склонившаяся над столом.

Егор Саныч не сразу понял, чего Киру от него надо. Кирилл торопился, врал неумело и, наверно, неумно — помнил только из напутствия Литвинова, что надо врать, нести любую ахинею, лишь бы Егор Саныч согласился пойти с ним больницу.

— И вот как тебя, Кирилл, угораздило? Как тебе удаётся вечно вляпываться в неприятности? — ворчал старый доктор, едва поспевая за Киром.

Они быстро пересекли этаж, по счастью не столкнувшись с охраной, и уже спускались по лестнице на пятьдесят четвёртый. Кир постоянно переходил на бег, торопил Егор Саныча. Тот отставал, и Киру приходилось останавливаться и ждать. Худое и желчное лицо их участкового врача раскраснелось, он отрывисто дышал и сердито морщился, но это не мешало ему выговаривать Киру.

— …я-то думал, ты остепенился, в больнице у Анны всё же работаешь, не абы где… отец тобой гордится, а ты… Ну вот в какую историю ты опять влип, а? Да ещё и с огнестрелом…

Про то, кто именно был ранен, Кирилл Егор Санычу не сказал, инстинктивно чувствуя, что этого пока говорить нельзя. Он не понимал толком, почему, просто интуиция подсказывала. Сказал только про огнестрельное ранение, чем здорово напугал доктора.

— …вот отец твой узнает, оборвёт тебе все уши, — продолжал бубнить доктор, но Кир слушал его вполуха. Главное было, что ему удалось убедить Егор Саныча спустится в больницу, наплетя тому совершенно немыслимую историю, и теперь старый врач был убежден, что идёт оказывать помощь какому-то пацану, подстреленному на «идиотских» разборках. Это так Егор Саныч сказал: на идиотских.

— …господи, как же мне всё осточертело! То перепьют, то морды друг другу начистят, то передоз, то ножом пырнут, — доктор поймал взгляд Кира. — Чего удивляешься? Да бывало и такое, и поножовщина, но чтоб огнестрел… где вы, дураки такие, всё и берете? А главное, откуда у вас столько энергии на дурь! Нет бы на дело…

Они уже зашли в больницу и, миновав тёмные пустые коридоры отремонтированной части, где пахло побелкой и краской, углубились внутрь. Егор Саныч не спрашивал его, куда они идут, но чем дальше они продвигались, тем больше хмурился, меньше говорил и наконец совсем затих.

— Кир! — их встретила Катя, взволнованная и бледная. — Здравствуйте! — поздоровалась она с доктором. — Давайте сюда, быстрее.

Егор Саныч ещё больше нахмурился и засопел. Непонятно было, узнал он Катю или нет, но, видимо, то, что в дело с огнестрелом замешана девушка, его совершенно не обрадовало.

— Ну, где там ваш герой? — Егор Саныч сдвинул брови, шагнул в комнату и тут же замер на месте. Его и без того узкое лицо вытянулось, словно он увидел привидение. — Вы?

Глава 29. Кир

Им с Варюшей повезло, и это было главным. Им повезло! А всё остальное Егора волновало слабо. Он смотрел на маленькое личико жены, сейчас оно казалось совсем детским, на нос, длинный, остренький (частый предмет его глупых и несмешных шуток — любопытной Варваре на базаре нос оторвали), на чуть приоткрытый рот — маленький рот на маленьком лице и на тоненькую ниточку слюны, сбегающую от уголка рта к острию подбородка.

Егор взял салфетку, лежащую рядом на тумбочке, и аккуратно промокнул лицо жены, вытерев и проступившую на лбу испарину, и эту мутную, неприятную дорожку.

Он почти не вслушивался в слова Мельникова, который стоял рядом. Ему и не нужно было их слушать, он и так знал, о чём говорит Олег: операция прошла удачно, прогноз благоприятный, и главное — они успели. Успели, хотя по всему успеть были не должны.

Операция у Вари была плановая, и, хотя диагноз и пугал (Егор как практикующий хирург и сам частенько сталкивался с выражением ужаса на лицах людей, которые слышали короткое слово «рак»), Мельников, ведущий Варю, не торопился. Егор Александрович — тогда его имя-отчество ещё не успели сократить до торопливого егорсаныча, часто произносимого на коротком выдохе, в одно слово, — Мельникову верил. Этот франт, с длинными музыкальными пальцами, со всеми одинаково высокомерный и заносчивый, творил чудеса. Егор тоже был неплохим хирургом, но именно что неплохим, не более, до гениальности Олега он никак не дотягивал.

— Варю ты б и сам прооперировать мог. Опухоль небольшая, метастазов нет. Я уверен, всё пройдёт штатно, — Олег, хоть и был младше Егора на пятнадцать лет, говорил ему «ты», на что Егор и не думал обижаться. И дело было не только в том, что Мельников в свои тридцать три года успел допрыгнуть до должности главврача, и не только в снобизме Олега, к снобизму тоже привыкаешь, дело было в том, что и за этим «ты», и за показной надменностью, и за чувством превосходства, которое Мельников никогда и не думал скрывать, за всем этим стояла надежда. Надежда, за которую люди часто цеплялись, как за последнюю соломинку, и за которую ухватился и он, Егор.

— Нет, Олег, не смогу. Не то, что боюсь, что рука дрогнет, просто не смогу.

Они стояли в коридоре, возле окна, огромного, в грязноватых подтёках снаружи. С их двести тринадцатого видно было лишь небо, голубовато-серое, монотонное, да узкая полоска тяжёлой и тёмной воды на линии горизонта. До одури осточертевший пейзаж.

Егор действительно не боялся, что дрогнет рука, и будь на месте его Вари другая женщина, он, возможно так же, как Олег, спокойно пожал бы плечами — рядовая же операция, но в том-то всё и дело, что Варя другой женщиной не была.

Егор Ковальков женился поздно, почти в сорок, и как-то нечаянно. Невысокий, худой, в молодости даже щуплый — такие как он и в тридцать лет со спины кажутся подростками, с рано наметившимися залысинами и большими некрасивыми руками, Егор у женщин популярностью не пользовался. Стеснялся, двух слов связать не мог и, махнув на себя рукой, полностью погрузился в работу, благо хоть работа доставляла удовольствие. Оперировал, частенько оставался на ночные дежурства вместо более удачливых в личной жизни товарищей, оставался охотно, по своей воле, потому что какая разница, на какой кушетке коротать ночи — в ординаторской или в своей холостяцкой квартире, если уж всё равно бок рядом никто не греет. И неизвестно, докуда бы он дошёл в своей аскезе, если б соседка по отсеку не сосватала ему Варю, маленькую, востроносую и некрасивую, похожую на юркую, испуганную птичку, и Егор сдался, сказал себе: ну пусть хоть такая жена, раз другой ему судьба всё равно не дала. Не обязательно же любить.