— Алексей Игнатьевич?

— Убрать с этажей лишних людей для меня не проблема, — медленно начал Ледовской. — Но, боюсь, сами жители этих этажей вам, Олег Станиславович, спасибо не скажут. Мы сейчас хоть как-то прижали всех этих мелких дилеров, торговцев краденым и прочей контрабандой. При Литвинове это пышным цветом цвело. А сейчас какой-никакой, но порядок.

— Но нарколабораторию вроде бы ликвидировали, — Мельников вопросительно посмотрел на Ледовского.

— Ну и что? — пожал плечами генерал. — Осталось наверняка нераспроданное, вот его и реализуют. А потом, не стоит забывать — свято место пусто не бывает. А про пойло, которое гонят чуть ли не в каждом отсеке, я вообще молчу.

— Сергей Анатольевич, — повернулся Павел к притихшему Ставицкому. — Финансово, насколько я понимаю, эти криминальные потоки отследить нельзя?

— Нельзя, — на лице Ставицкого появилась привычная виноватая улыбка. — Если бы был только электронный денежный оборот, тогда, конечно. Но от этого в Башне же уже давно отказались.

Это было так, хотя Павел ещё помнил, как в ходу в Башне были электронные деньги. Были магнитные пропуска-карты, на которые зачислялись зарплаты, были компьютеры, планшеты и даже огромные тумбы-терминалы на каждом этаже, через которые при желании можно было провести оплату за частные сделки. Но всё это кануло в лету вместе с устареванием оборудования и истощением запасов. От электроники начали отказываться, ещё когда Павел учился в школе: по всей башне за исключением верхних ярусов электронные замки заменили механическими, компьютеры и планшеты из личного пользования изъяли, магнитные карты остались, но теперь они действовали только как пропуска. И появились бумажные деньги. Условно бумажные, конечно — это был всё тот же пластик, только очень тонкий, хотя его и продолжали упорно именовать бумагой, словом, которое пришло из далёкого допотопного прошлого.

И, конечно, в такой ситуации ни у Ставицкого, ни у кого-либо другого не было возможности отследить, куда утекают деньги. Потому и оставалось надеяться на грубую силу, устраивать облавы, пытаясь хоть как-то локализовать криминальные сети, довольно густо опутавшие нижние этажи Башни. Хотя и наверху, Павел подозревал, своих любителей провернуть денежные махинации тоже хватало. Просто сейчас, после вала арестов, последовавших за громким делом Литвинова, все, кто поумней, затихарились и выжидали.

Ледовской это понимал лучше, чем многие другие.

— Нет, охрану убирать нам не с руки, — неожиданно выступил с поддержкой Величко. — Особенно после того случая с Барташовым. У меня, сами понимаете, все цеха производственные внизу сосредоточены, и не хватало, чтобы вся эта гопота нижняя у меня разгром учинила.

— Вы про того самоубийцу сейчас говорите? — Мельников удивлённо вскинул брови. — Он-то тут причём? У человека были элементарные проблемы с психикой…

— Этот ваш псих, — перебил Величко. — Прежде чем в туалете повеситься, мне линию одну из строя вывел.

Павел с Ледовским быстро переглянулись. Разговор, явно, уходил в другую, опасную сторону.

— У нас время, товарищи, время, — Павел постучал пальцем по корпусу часов. — Давайте закругляться. Значит, так. Вы, Сергей Анатольевич, подготовьте нам на завтра проект нового бюджета. Я понимаю, что требую невозможного, но время поджимает. Хотя бы черновой вариант.

— Значит, меня всё-таки потрошить будете? — опять скривился Величко.

— Вас, — Павел ответил жёстко, пресекая дальнейшие попытки спора.

Нужно было заканчивать. Он повернулся к Ледовскому, тихо прося того остаться и не замечая уже ни удивлённого взгляда Мельникова, ни внимательного интереса, мелькнувшего в глазах Серёжи Ставицкого, ни ничем неприкрытой злобы, расплескавшейся в синих глазах Константина Георгиевича.

Глава 17. Павел

Когда за Ставицким, который вышел последним, закрылась дверь, Павел ещё немного помолчал, а потом сказал, не глядя на генерала:

— Ты бы, Алексей Игнатьевич, сказал как-нибудь поаккуратней Величко, чтобы он не слишком про это ЧП распространялся.

Ледовской поднялся с места, обошёл стол, наклонился, подобрал упавший на пол лист, видимо, один из папки Мельникова. Задумчиво повертел в руке.

— Да он и не распространяется, Паш, зачем ему? Там, насколько я понимаю, ещё малой кровью всё обошлось, в цехе том.

— Малой, — подтвердил Павел. — Слава богу, они вовремя неисправность заметили, если бы запустили линию, хорошо бы там всё расхерачило. Без человеческих жертв точно бы не обошлось.

Он болезненно поморщился. Инцидент на семнадцатом этаже, в одном из цехов, просто чудом не вылился в крупную катастрофу. Так, можно сказать, отделались чисто символически — выводом из строя производственной линии, да самоубийством инженера Барташова, который по предварительным данным был к этому причастен.

— Константин Георгиевич мастер заминать делишки такого рода, — продолжил Ледовской. — Да тут резонанс большой получился. На нижних этажах сплетни расползаются быстро, всем рот не заткнёшь. Вон уж и твой Мельников пронюхал.

Ледовской презрительно усмехнулся.

— Паш, я надеюсь, ты не веришь в эти сказочки?

— Какие?

— Ну что у этого инженеришки крыша поехала, и он пошёл на умышленное вредительство.

Павел пожал плечами. Официальную версию он знал: Евгений Барташов, тридцать пять лет, инженер, помутился рассудком после того, как от него ушла жена, забрав двоих детей. После неудачной попытки вывести из строя оборудование повесился в цеховом туалете.

— Смотри, Паш, — Ледовской сел рядом, по-прежнему не выпуская из рук оброненный Мельниковым листок. — За последний месяц количество подобных происшествий резко возросло. Причём они вроде мелкие такие, досадные, но у них всех есть одна общая черта — они направлены на то, чтобы максимально дестабилизировать обстановку в Башне. Взрыв в цехе на семнадцатом должен был стать вишенкой на торте, получись он и повлеки за собой человеческие жертвы. Как думаешь, там не слабо бы рвануло?

— Хорошо бы рвануло.

— Вот, — протянул генерал. — У меня такое ощущение, что кто-то нарочно расшатывает лодку. Причём старается именно внизу, где у народа уровень доверия к власти и так не высок.

— Грядёт революция снизу, — пошутил Павел.

— Да если бы, — не поддержал шутку Ледовской. — Если бы… Нет, гниду надо искать наверху, среди своих. Я бы по бывшим пошерстил.

Бывшими Алексей Игнатьевич именовал тех, чьи отцы и деды управляли Башней до мятежа Ровшица. Даже после кровавых расправ, учинённых почти семьдесят лет назад, остались те, кто уцелел, выжил в мясорубке истории, перемалывающей целые поколения, перешёл на сторону победителей. Но сейчас, спустя годы, никого из них уже давно нет в живых. Остались только дети и внуки. А детям и внукам, именно сейчас, оно надо? Нет, определённые настроения витали, конечно, они и не могли не витать, всегда найдутся люди, которые будут кичиться своей белой костью, это ничем не перешибёшь, но вот чтобы кто-то из них осмелел настолько, чтобы поднять голову и пойти на открытое противостояние… нет, в такое Павел не верил. Но и в случайные совпадения тоже.

— Ну и кого ты, Алексей Игнатьевич, подозреваешь в реваншизме, а? — Павел прищурился. — Ведь, наверняка подозреваешь. Только тут такое дело, по большому счёту, у многих, кто здесь наверху живёт и работает, если не у всех, хоть по одному дальнему родственнику, да найдётся, из тех, прежних хозяев жизни. Я в твоем списке первым стоять буду. Сам знаешь, у меня мать — из этих. Серёжу Ставицкого тоже не забудь, он мне как никак брат двоюродный. Ну?

Павел сердито посмотрел на Ледовского.

Он злился сейчас на генерала и даже не скрывал того, что злится. Сам того не желая, а может и желая (всё же старый генерал был далеко не глуп), Ледовской коснулся одного из болезненных воспоминаний. Тех самых, которые человек волочёт и волочёт за собой всю жизнь, не имея никакой возможности выкинуть их где-нибудь на полпути.