— Ну зачем ты так? — сказал он и тут же прикусил язык. Этого говорить, явно, не стоило, потому что Ника тут же взвилась.

— Что так? Ну? Что, мне надо было обрадоваться, на шею, может, скажешь, ещё броситься тебе от превеликой радости. Наконец-то Сашенька пришёл, почтил меня своим присутствием. Да ты вообще никто! Пустое место! Давай проваливай к своей новой подружке, вы друг друга стоите.

Сашка стоял, как оплёванный. Всё, что Ника сейчас говорила, вернее, выкрикивала ему в лицо, было справедливо. И он это заслужил. И тем не менее, именно такого он от неё не ожидал. Сашка покраснел, но всё равно попытался прорваться через поток её злых и обидных слов.

— Мне нужно поговорить с тобой…

— А мне не нужно. Мне вообще от тебя ничего не нужно. Думаешь, я тебя любила что ли? Да? Так ты думаешь?

— Ника, я…

— Да ты мне никогда и не нравился по-настоящему. Можешь считать наши с тобой отношения актом доброй воли с моей стороны. Очень доброй воли.

Она деланно расхохоталась, глядя Сашке прямо в лицо. Он понимал, она просто мстит ему за то унижение, что испытала, пытается сделать больно, и у неё получается.

— Прости меня, пожалуйста, — пробормотал он.

— Покаяться что ли пришёл? Напрасно. Мне твоё раскаяние не нужно. Иди кайся в другое место. А ещё лучше, — она криво усмехнулась. — Делом докажи, что ты не последний мудак.

— Каким ещё делом? — он вконец растерялся.

— А я почём знаю каким. Вон иди сплавай на заброшку, поднимись на самый верх и сбросься вниз головой, чтоб наверняка.

— Ника, ты так меня ненавидишь, что вот даже так…

— Да как так? — зло выкрикнула она. — Как так? Ты что не знаешь, какие дела можно делать, кроме как доносить на всех? Что, у нас в Башне дел мало? Сейчас все, и старшеклассники, и студенты, волонтёрами записываются к Анне в хоспис. Там работы невпроворот, там сейчас ремонт… а ты! Я что-то тебя в списках записавшихся не видела…

— Ника, ну если ты хочешь, я запишусь…

— Ничего я от тебя не хочу, — она потянулась к двери, давая понять, что разговор окончен, и он понял, что она сейчас просто захлопнет дверь перед его носом, а он даже не успел сказать то, зачем сюда пришёл.

— Ника, погоди, — он схватил её за руку.

— Руку моей дочери отпустил.

Сашка не заметил, как из-за Никиной спины вырос Савельев. Он смотрел на Сашку ровным, словно бы начисто лишённым каких-либо эмоций взглядом, и только по ходившим желвакам на его резких скулах угадывалось, что он в бешенстве. Савельев сделал шаг навстречу и тихим, звенящим от ярости голосом сказал:

— Вон пошёл отсюда, гадёныш.

Глава 7. Павел

Руфимов спал, уронив голову на стол, спал настолько крепко, что даже не проснулся на звук открываемой двери. Впрочем, Павел старался не шуметь. Он знал, что Марат у себя, и знал, что тот наверняка спит, похоже, у него уже вошло в привычку — засыпать на рабочем месте.

Павел тихонько пододвинул к себе кресло и сел, по-прежнему не отрывая глаз от Марата, от копны его иссиня-чёрных волос. Кресло негромко скрипнуло, проседая под массивной фигурой Павла, но Марат даже не пошевелился. Руфимов вообще на сон никогда особо не жаловался (Павел ещё в юности удивлялся, что спать его друг может хоть стоя), а сейчас, когда из-за свалившейся на него груды забот, Марат, казалось, дошёл до крайней степени усталости и физического истощения, ему ничего не стоило вырубиться вот так, прямо за рабочим столом, и, если б не будили, он готов был спать хоть целые сутки. Но будить было надо. Павел вздохнул.

На удивление этот лёгкий вздох произвёл эффект будильника. Марат дёрнулся, медленно приподнял голову, посмотрел на Павла мутным взглядом. Запустил правую руку в спутанные чёрные волосы, со всей силы поскрёб голову пятернёй. Потом перевёл глаза на висевшие на противоположной стене часы и крепко выругался.

— Легче стало? — поинтересовался Павел.

Руфимов проигнорировал вопрос. Медленно поднялся из-за стола, не обращая внимания на Павла, дошаркал до шкафа, открыл дверцу, достал оттуда бутылку воды, отвернул крышку и буквально присосался к горлышку. Утолив жажду, он наконец повернулся к Павлу.

— Чего так рано припёрся?

Павел тоже пропустил его вопрос мимо ушей и, осмотревшись вокруг себя, произнёс:

— Распорядился бы тогда диван здесь поставить что ли.

— Да пошёл ты.

Марат потянулся, разминая затёкшие спину и плечи.

Оставаясь вдвоём, без других членов Совета и без подчинённых, они как будто снова превращались в двадцатилетних парней, простых инженеров с северной электростанции. И не было этой давившей на плечи ответственности, неподъёмных обязательств — была только их юность, и море, и злой северный ветер. Марат не скупился на солёные шуточки, а Павел охотно их подхватывал. Но сегодня Руфимову было не до шуток, похоже, он дошёл до своей крайней точки. Павел посмотрел на мятую, несвежую рубашку Марата, на расстёгнутый ворот и закатанные по локоть рукава.

— Чего смотришь? Пуговица на манжете оторвалась, вот я и…

Павел пожал плечами.

— Слушай, Марат, давай уже перевози наверх Сашку. Ну не дело это, ты тут, она там.

— Не хочет она, — Руфимов нахмурился, уселся за стол и тяжело подпёр голову руками. — Сам знаешь её ослиное упрямство. Упёрлась и ни в какую.

Павел знал. Упрямство, по ходу, было фамильной чертой Руфимовых.

После назначения на пост Главы Совета, отдавая себе отчёт в шаткости своего положения, Павлу кровь из носу нужны были наверху свои люди. Одного Ледовского было недостаточно. «У тебя, папка, теперь должен быть свой кабинет министров», — смеялась его дочь. Но смех смехом, а если в критической ситуации ему не на кого будет опереться, то чёрт его знает, что может быть.

Поэтому Марата он перетянул наверх чуть ли не в приказном порядке. Объединив наконец-то сектор систем жизнеобеспечения и энергетический сектор и устранив тем самым искусственное разделение, существовавшее бог знает с каких пор, Савельев поставил Руфимова руководителем вновь сформированного подразделения, сняв с должности начальника станции. Марат от такого назначения чуть не взвыл — без своей драгоценной станции он не мыслил жизни. Он не работал там, он ею жил. Станция привязала к себе всех Руфимовых: Сашку, упрямую жену Марата; сына, как две капли воды на него похожего, который по окончании учёбы пришёл на станцию инженером и которому Руфимов не давал спуску; его невестку, невысокую крепкую девчонку, вошедшую в семью Руфимовых недавно, но уже обзаведшуюся знаменитым Руфимовским характером. Эти чертовы Руфимовы, казалось, рождались и умирали на станции, под рёв волн и бесконечный гул турбин.

Павел Савельев чувствовал себя последним гадом, насильно отрывая Марата от его любимой работы, но другого выхода он не видел.

— Слушай, да поставь ты на это место Вадика Полынина, — чуть не плача, говорил Руфимов.

Но Павел был непреклонен. Бестолковый и трусливый Полынин был ему тут не нужен. Ему был нужен Марат. С его опытом. С его честностью. С его преданностью. И Марат это понял и смирился.

Хуже обстояло дело с Сашкой, женой Руфимова. Она наотрез отказывалась покидать свой семьдесят четвёртый уровень, обжитую квартиру и перебираться наверх. Марат, не в силах переспорить свою упрямую супругу, мотался между этажами, и частенько, не успевая на последние лифты, развозившие работников по домам, просто засыпал у себя в кабинете, уткнувшись усталым лицом в согнутые в локтях руки.

— Ты бы хоть ко мне ночевать приходил, — Павел смерил Марата пристальным взглядом. — Посмотри на себя, на человека не похож.

— Да ну… у тебя дочка… чего я тебя стеснять буду, — Руфимов привычно заупрямился.

— Дурак, — выругался Павел. А потом, без перехода, резко спросил. — Так, чего, Марат, как думаешь, там ошибки быть не может?

Руфимов сразу понял, о чём спрашивает Павел. По-прежнему не отрывая тяжёлых кулаков от щёк, покачал головой.