Мистическое учение, известное под именем суфизма и в основе своей имевшее мало общего с исламом, ставило своей целью прежде всего слепое подчинение воли ученика или рядового последователя суфизма — мурида — воле его учителя, пира, или ишана[9]. Так как число последователей у многих пиров нередко доходило до десятков тысяч и все они представляли своеобразное братство, объединенное слепым подчинением единой воле своего наставника, то легко представить себе авторитет и влияние последнего.

Большие богатства ишанов, сосредоточенные в их руках в виде огромных земельных угодий, лавок, караван-сараев, торговых предприятий, зернового хлеба, наличных денег и т. п., составлялись в результате “доброхотных даяний” их многочисленных муридов. Времена классического суфизма, когда рубище своего духовного наставника получал лишь достойнейший из его учеников, становившийся в ордене преемником своего учителя, давно канули в вечность. Появились своего рода династии ишанов, в течение ряда десятилетий и даже столетий возглавлявшие многочисленные дервишские братства. В труде Мухаммед-Юсуфа неоднократно упоминаются такие родовитые пиры или ишаны с указанием их “родословного древа”.

Становясь на сторону того или иного хана, султана или эмира, выступая против неугодных им представителей духовенства и знати, дервишские вожди вовлекали в эту борьбу послушную им паству. В таких случаях борьба даже главы государства со своими политическими противниками поддержанными влиятельными ишанами, часто оказывалась проигранной.

знаем размеров тогдашних торговых операций, не знаем, чем именно и где больше всего торговали, каковы были цены на различные продукты и товары страны, велико ли было число торговцев. Несомненно одно, что наряду с местным купечеством существовали и представители иноземного торгового капитала, имевшие (по крайней мере в больших городах) свои кварталы. Это были индийские купцы, по-видимому представленные в государстве Аштарханидов значительными колониями не только в Балхе и других городах, пограничных с владениями Великих Моголов, но и в столице ханства, г. Бухаре. В приводимом нашим автором рассказе о ночном похождении Имам-кули-хана весьма определенно говорится о таком квартале в г. Бухаре, где индийцы имели своего старшину. Помимо торговли, они, по всей вероятности, занимались (как и гораздо позже), ростовщичеством.

Ремесленники, как обычно, объединялись в цехи, носившие характер религиозных братств и некоторыми своими формами приближавшиеся к дервишским орденам. Здесь, в Средней Азии, они даже и обозначались арабским термином такия, который в Иране и в западно-мусульманском мире означал дервишский монастырь или общежитие.

Говоря о цехах Средней Азии, об их организации и уставах, исследователи этого вопроса часто недостаточно подчеркивают то обстоятельство, что, по существу, подобные организации объединяли и людей таких профессий, которые, с нашей точки зрения, ничего общего не имели с ремеслом, как, например, охотников, нищих, земледельцев и т. д. Иначе говоря, в Средней Азии термин такия, переводимый у нас словом цех, обозначал корпорации промыслово-ремесленного характера в самом широком смысле этого слова.

Основная масса населения состояла из оседлых земледельцев и кочевников-скотоводов. Первые обрабатывали поля, поддерживали и расширяли ирригационную сеть, несли все тяготы налогового бремени; положение их было крайне тяжелым.

Вторые в большинстве принадлежали к кочевникам-узбекам, занимавшим богатые пастбищные земли в направлении к Аму-Дарье. Вместе с искони кочевавшими здесь племенами тюрко-монгольского происхождения, столь близкими им по укладу жизни, они, несомненно, вносили известные изменения в землевладение и водопользование оседлого населения, часто стесняя и нарушая его права. Введенная Шейбанидами и сохраненная у Аштарханидов система своеобразных уделов, закрепления известных областей за тем или иным узбекским племенем в качестве его юрта (местожительства), немало, видимо, способствовала столкновению интересов земледельцев и кочевников. К этому следует еще присоединить большую подвижность кочевых племен, следовавших в направлении передвижения своих стад и в конечном результате занимавших места вдали от своих юртов. Рядовые кочевники-скотоводы находились в зависимости от родо-племенной знати. Наш источник дает сведения о некоторых узбекских племенах, получивших разные области в качестве юртов; так, Кундуз был юртом племени катаган, Термез — племени кунграт, Лагман — племени алчин и т. п. Племя курама[10] наш источник упоминает сидевшим в Балхской области, тогда как позже, например в XIX в., основная часть этого племени жила в районе Ташкента и Пскента. В очень тяжелом положении находились в государстве Аштарханидов рабы, которые не имели никаких прав и полностью зависели от своих хозяев. Ряды рабов пополнялись главным образом за счет пленных персиан, которых в XVI в. фанатизм суннитского духовенства превратил в “отвратительных созданий (макрух), которыми можно было торговать”. В нашем источнике имеется ряд сведений о беспощадной жестокости к кызылбашам (красноголовым), которую под видом религиозной нетерпимости проявляла экономически заинтересованная верхушка узбекских племен, опустошая пределы Ирана. Индийцы, взятые в плен узбеками, были такими же несчастными, как и подданные Сефевидов. Мухаммед-Юсуф свидетельствует о том, что разбитых в Балхской провинции индийцев узбеки “гнали перед собой, как овец .., и захватывали их, как добычу; большинство из них продавали (на рынках) в Самарканде и Ташкенте” в рабство. В исторической поэме “Субхан-кули-нама”, написанной при жизни этого Аштарханида, упоминаются и русские “низкого происхождения”, исполнявшие в Балхе обязанности палачей. Несомненно, в числе рабов было немало пленников из монгольско-тюркских племен Дешти-Кипчака и так называемого Моголистана, занимавшего юго-восточную часть современного Казахстана, территорию нынешней Киргизской ССР и Кашгара. Население этих стран в определенных кругах, по-видимому, не считалось за “правоверных”; оно было, по словам только что упомянутого источника, “свободно от разума и веры, презренно, праздно; банда монголов желтокожих, безобразных, как демоны пустынь”[11]. Имевшиеся в небольшом количестве рабы-негры и абиссинцы дополняли этнический состав несвободного сословия владений Аштарханидов. Не может быть сомнения в том, что в обширных владениях Аштарханидов, простиравшихся от Сыр-Дарьи до Гиндукуша, число рабов было весьма велико. Даже в эпоху глубокого упадка Бухарского ханства, ко времени взятия русскими Самарканда (1868 г.), в одном лишь Самаркандском округе насчитывалось до 10000 рабов[12].

Наконец, совершенно особое положение в государстве Аштарханидов (как и вообще в среднеазиатских государствах) занимало сословие военных, так называемых сипах, сипахан (или, в просторечии, сипо, сипохо). Это была та реальная сила, которая обеспечивала государям Мавераннахра прочное положение на престоле и безопасность со стороны внешних врагов. Как видно из разных эпизодов исторической хроники нашего автора, регулярных войск при самом хане, в г. Бухаре с ее округом, было не так много. Поэтому в случае необходимости мобилизация войск происходила за счет отдельных провинций. Примеры этого мы находим в столкновении Аштарханида Надир-Мухаммед-хана с индийцами, когда ему на помощь пришел с войском его внук Касим-султан, правитель Мейменэ; в набегах хивинского Ануша-хана на Бухару при Субхан-кули-хане, когда последний приказывал наместникам Балха и Бадахшана выступать со своими войсками к нему на помощь. В свое время Ефремов характеризовал бухарские войска XVIII в. в таких выражениях: “по большой части войско у них разных народов...”, “войско все конница, а пехоты нет”[13]. Эту характеристику следует целиком отнести и к государству Аштарханидов. В нашем источнике нередко говорится о военных походах с армиями, состоящими только из конницы, а в отношении племенного состава войска можно полагать, что Аштарханиды привлекали в состав своих армий все народности, которые жили на их территории. Мухаммед Юсуф отмечает, например, что двухсоттысячное войско Субхан-кули-хана, подступившего к Балху, когда там правителем оказался Салих-ходжа, включало также “казаков, каракалпаков и (прочие) чужие племена”, а защищавший Балх от бухарцев Махмуд-бий аталык вербовал войска из племен белуджей и арабов, живших на территории балхского наместничества. Несомненно, однако, что основную, так сказать, опорную массу аштарханидской армии составляли узбеки; узбеками по происхождению было, очевидно, и большинство военачальников, или эмиров. Наш источник, за очень редкими исключениями, всюду выводит на сцену эмиров из узбекских племен. Если в XVIII в. бухарский временщик Рахим-бек “войско свое жаловал деньгами и ласкал”[14], чтобы укрепить свою власть; если в XIX в. столь “лютый” Насрулла-хан всячески ухаживал за военным сословием еще будучи наследником престола[15], — то в такой же мере и Аштарханиды старались привлечь к себе военное сословие (особенно старших и влиятельных эмиров), чему немало примеров мы находим в нашем источнике. Описанная социальная структура Аштарханидского государства находила свое отражение и в официальной хронике аштарханидских ханов. Современник Аштарханида Надир-Мухаммед-хана, историк Махмуд б. Вели, написавший по поручению этого хана труд “Море тайн в отношении доблестей благородных”[16], оставил нам любопытное описание распорядка происходивших при дворе Аштарханидов пиров и собраний. Он отмечает, что слева от хана (левая сторона считалась самой почетной) находились места накибов — сейидов, ведавших снаряжением и расположением войск во время походов и военных операций; за ними следовали старейшины узбекских племен (столь часто встречающихся у Мухаммед-Юсуфа): дурмен, кушчи, найман, кунграт. Ниже их садился аталык-и бузург, великий аталык; за ним было место огланов, т. е., вероятно, царевичей (а может быть, и командующих правым и левым флангами армии); потом шла менее влиятельная знать тех же племен дурмен, кушчи, найман, а за ними непосредственно были расположены места для представителей карлуков[17]. Рядом помещались представители буйраков а затем шли места других выдающихся по своим способностям и заслугам знатных людей каждого улуса (владения, народа) и уймака (племени).