Гораздо позже разговор между ними возобновился.

— Спиндл?

— М-м-м?

— Что мы делали?

— Когда?

— Раньше.

— Искали Бэрроу-Вэйл.

— Может, поищем сейчас?

Спиндл поднялся и потянулся. Тайм понюхала воздух. Спиндл в ответ тоже понюхал воздух. Оба не чувствовали голода, хотя с утра не ели ни крошки.

— Что я делал? — спросил Спиндл.

— Потягивался, — ответила Тайм.

— Угу, — лениво отозвался Спиндл.

Они не спеша поднялись, пошли и без всякого труда отыскали Бэрроу-Вэйл.

В центре его, окруженный деревьями, вытянув рыльце на солнышко, дремал Триффан.

— Вот вы где! — приветствовал он Спиндла и Тайм, заслышав их шаги задолго до того, как они вышли на поляну. Триффан улыбнулся, увидев, что впереди идет Тайм, а Спиндл за ней, что у него чуть глуповатый, но гордый вид, совершенно иной, чем был прежде.

— А где Монди? — спросила Тайм.

— Пошла обратно, наверх, — объяснил Триффан. — А вы, я вижу, времени не теряли.

Спиндл и Тайм ничего не ответили, но по тому, с какой нежностью они посмотрели друг на друга, Триффан понял, что свершилось то, что представлялось неизбежным всем знавшим их кротам.

— Ну вот, это Бэрроу-Вэйл, — сказал Триффан и повел их вокруг поляны, рассказывая о собраниях старейшин, проводившихся, когда были еще живы Халвер и Мандрейк; и Рун приходил на них. Добрые кроты и злые, все они уже умерли, оставив после себя разрушенную систему.

Потом Триффан повел Спиндла и Тайм вниз, к Болотному Краю, месту загадочному и мрачному.

— А нельзя спуститься и пройти по ходам? — спросил Спиндл.

— Лучше этого не делать, — ответил Триффан. — Комфри установил правило: оставить тоннели в покое в течение двух поколений.

— И их ни разу не чистили? — опять спросил Спиндл.

Триффан покачал головой.

— Ну, теперь им понадобятся настоящие уборщики системы, так что, может, они возьмут нас! Ты и я, Скинт и Смитхиллз — мы быстренько вычистим эти ходы!

Триффан ничего не ответил. Время заниматься этим еще не пришло, сначала нужно было сделать многое другое. Здешняя система не была готова для возрождения, ей предстояло еще какое-то время пребывать в запустении, с ходами, где будет скапливаться пыль, с обвалившимися норами. Жизнь, которой ее лишили чума и пожар, вернется не скоро.

Пока они бродили то тут, то там, день стал клониться к вечеру, и в воздухе почувствовалась прохлада.

— Я рада, что ты привел нас сюда, — сказала Тайм. — Мне кажется, будто я познакомилась с системой, которая будет играть важную роль… в нашей жизни.. — Она протянула лапу Спиндлу, и Триффан обрадовался, увидев, что они начали открыто проявлять свою любовь.

— Ладно, — проговорил он, — пора идти. Я пошел домой… Вы ведь найдете дорогу обратно?

С этими словами он покинул их и двинулся в обход, через Болотный Край и Истсайд. В глубине души он надеялся, что, может быть, по пути ему удастся найти остатки норы, где когда-то жила Ребекка и которую она сама ему показывала, норы, куда Меккинс, самый великий из кротов Болотного Края и самый любимый, принес крошку Комфри, чтобы у Ребекки было существо, которое она могла бы любить, после того как погибло ее первое потомство.

Триффан чувствовал себя каким-то потерянным и одиноким; это чувство усугублялось лицезрением счастья Спиндла, и Триффан думал, что, если он посетит место, вблизи которого жила его мать, это придаст ему силы. Поэтому он повернулся и пошел — одинокая фигурка в голом по-зимнему лесу.

Солнце стало садиться, и свет над Болотным Краем медленно гаснул. Спиндл со своей Тайм отправились обратно тем же путем, каким пришли сюда, и, когда голые потрепанные стволы деревьев над ними порозовели в лучах заходящего солнца, обнаружили, что они опять в Бэрроу-Вэйле.

Какое-то время они полежали, приникнув к земле, а потом Тайм сказала:

— Мне бы хотелось на минутку спуститься в ходы, просто посмотреть…

— Но Триффан говорил… — нерешительно начал Спиндл, — я хочу сказать, там нечего смотреть…

— Спиндл, разве ты не чувствуешь, здесь есть что-то особое? Что-то, предназначенное специально для нас?

— Не знаю… — с сомнением проговорил он. — Я не знаю, я…

Над ними, хотя солнце еще не село, на бледном вечернем небе зажглись первые белые звездочки, и дневной шум леса смолк, стало тихо. Потом воцарилось полное Безмолвие, и покой окутал Бэрроу-Вэйл.

— Да, — проговорил Спиндл с уверенностью. — Я чувствую это.

И они в благоговении припали к земле, прижавшись друг к другу, бок о бок, а свет над ними казался сияющим и белым, и они поняли, что Камень с ними и в них.

Должно быть, один из них поднялся первым, потом, правда, они не могли вспомнить, кто именно; шурша сухой травой, побродили между низкими кустиками в поисках входа и вдруг, обернувшись, увидели его совершенно отчетливо, словно он всегда был тут. На вход лился гостеприимный свет, а шелестящий шепот легкого ветерка точно говорил: «Теперь это ваше место, и ваше присутствие оказывает ему честь. Идите, идите ко мне…» И они вошли в этот странный вход и попали в знаменитую большую общую нору Бэрроу-Вэйла; на полу лежал толстый слой пыли, но все равно эхо повторяло каждый их шаг. Вокруг торчали скрюченные старые корни сгоревших деревьев, растрескавшиеся, мертвые; из норы в разные стороны вели тоннели. Однако воздух здесь был свежим, теплым и приятным.

— Тайм… — И Тайм повернулась к Спиндлу, а он к ней, и его когти оказались у нее на спине, и он не нервничал и не был таким неловким, как тогда, наверху, когда они занимались любовью первый раз, а вздохи, которые они испускали в экстазе, отдавались эхом от стен и снова наплывали на них. Наконец, когда они успокоились, Спиндлу и Тайм показалось, что Бэрроу-Вэйл принадлежит им и теперь будет принадлежать всегда. Это их место, да — их и их рода.

— Спиндл, — прошептала Тайм, — ты слышишь?

— Да, — с благоговейным страхом отозвался Спиндл. — Безмолвие Камня.

— Это всегда останется в Бэрроу-Вэйле — конец и начало, потому что Камень — не символ одного какого-то места, его место повсюду. О, — вздохнула Тайм, — здесь… здесь я чувствую что-то, идущее из очень-очень далекого будущего. И мы — часть этого, Спиндл, мы чужие здесь, чужие даже друг для друга, и никто в стране кротов не знает, что мы пришли сюда.

— Не знаю, по правде говоря, я не уверен, но… — начал было Спиндл, но замолчал, потому что вокруг них разлился свет Камня, белый и ясный, и из самых дальних уголков послышался визг и писк малышей, потом болтовня подрастающих кротышей, потом беготня и игры молодежи, а за всем этим, далеко-далеко, еле слышный шепот: кто-то звал другого по имени, но расслышать было невозможно, и ответом на зов, казалось, был разлитый вокруг свет, ответом была теплота, светившаяся в их взглядах, наполнявшая глаза слезами и заставлявшая теснее прижиматься друг к другу.

— Спиндл, мне страшно, — прошептала Тайм. Она услышала внутри себя жизнь, жизнь будущих поколений.

— Тайм, — произнес Спиндл, его худенькое тело так и лучилось гордостью и уверенностью. — Да будет благословение Камня на нас и на наших детях.

— Любовь моя, — прошептала Тайм, — если мы когда-нибудь будем разлучены, то, что бы ни случилось, пусть это место будет нашим местом, местом, куда мы придем.

— Бэрроу-Вэйл Данктона, — тоже шепотом отозвался Спиндл. — Да.

— Наше место, — вздохнула Тайм. — Наше святилище.

— Мы будем сюда возвращаться, куда бы судьба ни завела нас и что бы с нами ни произошло, — проговорил Спиндл. — Мы скажем нашим детям, а они скажут своим.

— О да, — согласилась Тайм, — что бы ни произошло, куда бы Камень ни послал нас, это — наше место.

Потом они пошли обратно и нашли вход, через который попали сюда, и выбрались на поверхность. Сумерки уже наступили, и краски померкли.

— Надо идти наверх, — сказал Спиндл, когда раздался первый крик совы.

— Да-а, — неопределенно протянула Тайм. Она поглядывала на Бэрроу-Вэйл, словно искала что-то. Потом подошла поближе к Спиндлу и произнесла: — А где этот вход, через который мы спускались? Его больше нет.