Когда родители Триффана, Брекен и Ребекка, были молодыми, большая часть действующей системы располагалась на северном, более пологом склоне. Сам же Камень, которым славен Данктон, камень, чья священная мощь сделала Данктон одной из Семи Систем, стоял в центре площадки среди высоких буков на вершине Холма, охраняя заброшенные ходы погибшей и всеми забытой Древней Системы.

Именно на эти ходы обратил внимание молодой Брекен и вдохновился идеей возродить старую систему, а потом, уже вместе с Ребеккой, положить конец бедам и несчастьям кротов Данктона, виновных, скорее всего, в пренебрежении к Камню. Однако разве можно предугадать будущее? Данктон раздирали междоусобицы и распри. К этому времени два крота, два вожака стали злыми гениями системы. Одним был Мандрейк из Шибода, отец Ребекки, другим — Рун, про которого теперь известно, что он происходил из Верна и являлся Повелителем Звука Устрашения. Он был воплощением зла и врагом Брекена, он похотливо поглядывал на Ребекку и заполучил бы ее, если бы Брекен не отстоял свою возлюбленную. Правление Мандрейка и Руна окончилось с нашествием чумы и последовавшего за ней пожара, уничтожившего много деревьев в Лесу на нижних склонах.

К тому времени, как родился Триффан, Мандрейк, Рун и их дела стали не более как дурным воспоминанием. И оставшиеся в живых после всех злоключений согласились переселиться вслед за Брекеном и Ребеккой в Древнюю Систему. Там, предводительствуемые ими и следуя примеру их любви, они учредили порядок, основой которого стало почитание Камня, исполненное простоты и глубокой веры. Устраивались увлекательные празднества, на которых рассказывались предания. Особенно пышно отмечались Середина Лета в июне и важнейший из праздников — Самая Долгая Ночь, которая наступает в декабре и знаменует собой великий поворот от тьмы к свету.

Так что Триффан родился хоть и не в полностью восстановленной, но в некогда весьма почитаемой и многообещающей системе, чей символ — Камень — питал его целеустремленность и любовь, а собственная родословная придавала силу и мужество.

Когда под великим Камнем Данктона был найден седьмой святой Камень — Камень Покоя — и Босвелл спас его, ни у кого, естественно, не возникло сомнений, что именно Триффан, прирожденный вожак своего поколения, должен сопровождать Босвелла во время его возвращения в Аффингтон.

Таким же естественным представлялось, что целителем и вожаком системы станет сводный брат Триффана Комфри, рожденный от Ру и Брекена, но вскормленный и воспитанный Ребеккой, несмотря на то что Комфри всегда был очень застенчив и казался неуверенным в себе. Однако недостаток силы во внешнем облике возмещался внутренним спокойствием Комфри, а также любовью и доверием, которое испытывали к нему другие; именно он убедил Ребекку покинуть Данктон и отправиться искать своего возлюбленного, Брекена, как раз в тот момент, когда Брекен больше всего нуждался в ней; именно Комфри правил кротами в ее отсутствие и поддерживал в них надежду в течение долгих лет после того, как Ребекка вместе с Брекеном окончательно удалились в Безмолвие Камня. Очень уважаем и всеми любим был внешне робкий Комфри.

Когда его сводный младший брат Триффан уходил с Босвеллом, последние прощальные слова Комфри тихо прошептал, заикаясь (он страдал этим недостатком от рождения): «П-п-пусть вернутся они домой невредимыми» — и, что случалось с ним крайне редко, засмеялся, так как верил, что Камень будет охранять их на опасном пути. И наступит день, когда брат, которого Комфри любил больше всех на свете, наконец вернется.

Пришел ноябрь, и с Лугов подул пронизывающе-холодный ветер, который Комфри любил; этот ветер срывал с деревьев последние листья, почему-то застрявшие на них, и напоминал кротам, что если они еще не привели в порядок свои зимние норы, то следует поторопиться, так как дожди и холода, а возможно, и снег, придут раньше, чем закончится кротовий год, и что время, когда нужно исчезнуть и залечь в спячку, уже наступает на пятки.

— Тум, ти, т-т-тум, — мурлыкал тихонько Комфри; он сновал туда-сюда по своей норе, вырытой недалеко от Камня, морщил рыльце, оглядывался по сторонам и с удовольствием занимался любимым делом: разбрасывал кучки сухих трав и зерен и сгребал их по-новому, в еще более аппетитно пахнущие сочетания.

Вдруг наверху затопал какой-то крот и, спускаясь по одному из ходов, ведущих в нору, позвал:

— Комфри, ты здесь?

Конечно же, он был здесь; он всегда оказывался на месте, когда в нем нуждались: ведь главное в искусстве целителя, которому его обучили Роза, а потом и Ребекка, — быть там, где в тебе нуждаются. Иногда кроты приходили к Комфри просто так, потому что им нравились его удобные ходы и царившая в его норе атмосфера милого беспорядка.

— С-с-спускайся! — откликнулся Комфри, продолжая свои занятия и бормоча про себя: — Ну, где… К-к-куда, эти бедняжки… нет, не сюда. Туда, угу. Ох нет, не туда. Знаю или думаю, что знаю…

Как охотно смеялись кроты Данктона над рассеянностью Комфри, не понимая, что это был его способ заставить их почувствовать себя непринужденно, сделать так, чтобы они нашли утешение в самом факте своего существования. Потому что Комфри твердо знал: врачуют не травы, а то, как протягивается лапа, держащая их, и как откликается сердце, которое их получает.

— Холодный ветер, Комфри, — проговорила посетительница.

— Правда х-х-холодный, Монди? — Он был рад ее приходу, потому что любил ее больше всех кротов Данктона и понимал, что ей не нужны ни совет, ни лекарство, вообще ничего.

— По-моему, холодный, — повторила Монди.

— О! — произнес Комфри, сильно удивившись. Он не ощутил холода, когда совсем недавно поднимался на поверхность. Почувствовал только, что ветер ерошил его потертый мех, гнул дерет и тряс сучьями над его, Комфри, головой.

— Эти осенние юнцы кроты трудятся хорошо, — сказала Монди.

Нора ее находилась в Истсайде, и она часто приходила поболтать с Комфри и сообщить ему новости, Ни у Комфри, ни у Монди не было пары, и, похоже, теперь уже не появлялось желания заводить таковую, хотя когда-то у Монди были и муж, и дети; сейчас обоим было достаточно того, что они друзья, которые помнят старые времена и радуются возможности поболтать. Мех у них потускнел, рыльца покрылись морщинами, и они смеялись над воспоминаниями, о которых другие либо забыли, либо были еще слишком молоды, чтобы разделить их,

— М-м-молодцы, говоришь? Я очень рад, правда, Системе нужна молодежь,

— Не только молодежь, Комфри, — ей нужна жизнь, — задумчиво проговорила Монди,

— Т-т-требуется время, чтобы прийти в себя после чумы. Поколение или д-д-два, К тому же Древняя Система не так богата червями, как нижние склоны холма,

— Выть может, когда-нибудь… — начала Монди и высказала мнение, которое часто высказывала: что было бы неплохо, если бы кто-нибудь отправился вниз и об-следовал нижние склоны.

— К-к-камень скажет нам. Не торопись.

Кротиха пожала плечами.

— Тебе лучше знать, Комфри, Все кроты понимают это.

— Лучше всех знает К-камень, не я, — мягко возразил Комфри, повторив то, что часто говорил прежде, — Я только прислушиваюсь к его Безмолвию и говорю то, что из него вытекает. Любой крот может это делать.

— Но не так хорошо, как ты! — заявила Монди, — Тебя учили Брекен и Ребекка!

— Да, — согласился Комфри, — Верно.

Монди заметила, как в глазах его мелькнула тоска и пробежало облачко легкой грусти, Кротиха знала, что она одна из немногих в Данктоне, кому разрешалось видеть такое.

— Ты скучаешь по ним? — спросила она, подходя ближе, чтобы Комфри мог ощутить нежность, которую она испытывала к нему. Вожак и целитель часто одинок и нуждается в любви так же, как любой другой крот.

— В-в-временами, — ответил Комфри. — По Ребекке я скучаю весной, когда распускаются анемоны. Она так любила их и танцевала среди них, даже когда стала старой. А по Брекену я скучаю в минуты, когда должен проявить сильную волю, потому что у него была сильная воля. Н-н-но…