— Когда? — нетерпеливо спрашивал Спиндл.

— Этого я сказать не могу. Но скоро, очень скоро. Тебе что, уже надоело сидеть на одном месте?

— Надоело, — честно признался Спиндл. — Кротов тут недостает, прямо скажем. Жизни маловато — понимаешь, что я имею в виду?

— Тебе скучно?

— Пожалуй, только в последнее время — и то чуть-чуть. После весенних холодов, когда солнышко снова светит в каждую норку и все живое снует вокруг, очень тянет чем-нибудь заняться и с кем-нибудь поболтать.

— Неужели? — рассмеялся Триффан.

— Ну да, и лучше, если бы этот «кто-то» была она, а не он.

— Она? — с недоумением переспросил Триффан.

— Вообще-то, да. С Долгой Ночи я не имел дела ни с одной, а теперь, когда состою при тебе, думаю, на такие вещи у меня и вообще времени не будет, хотя сезон сейчас самый подходящий. Но поболтать с одной-двумя я бы не отказался.

Триффан оглядел Спиндла с его реденьким мехом, неловкими лапами, умными кроткими глазами и с некоторым замешательством признался, что такое ему и в голову не приходило.

— Да где уж тебе, Триффан, догадаться! Ты же у нас летописец и принял обет безбрачия. Я не хочу сказать, будто ты вовсе на эту тему не думаешь, но согласись: просто думать — это совсем иное дело. И потом, сами аффингтонцы в этом отношении были далеки от совершенства. Кто-нибудь нет-нет да и ускользал в январе на Семь Холмов. И потом — откуда знать, что творится где-то в потаенных уголках глубоких тоннелей в течение долгой зимы и откуда потом берутся малыши? Я, во всяком случае, ни за что не поручусь. Некоторые дети в Семи Холмах вырастают поразительно умненькими — и это притом, что тамошние мужчины никогда не славились интеллектом и находчивостью. Да что там! Многие считают, что и меня мог зачать кто-нибудь из почтенных летописцев. — Сделав сие неожиданное признание, Спиндл умолк, похлопал глазами и принял весьма самодовольный вид.

Триффан некоторое время молча смотрел на него, затем несколько натянуто произнес:

— Не понимаю, что ты имеешь в виду.

— Не понимаешь? Ну ничего, когда-нибудь поймешь!

Триффан возмущенно фыркнул и с поспешностью, совершенно не подобающей для его нового сана писца, отправился медитировать, хотя едва ли смятенное состояние его духа могло способствовать благостной сосредоточенности.

Какие кротихи? До сих пор он о них вообще не помышлял. Другие кроты? Потребность в компании? Триффану хотелось бы всегда контролировать свои мысли, но иногда случалось, что они не подчинялись ему и, несмотря на все его усилия, не желали обращаться к Камню.

«Пора продолжать путь», — сказал он себе наконец. И сразу полегчало на душе. Словно очнувшись, он вдруг услышал дружное пение птиц, ощутил теплое прикосновение солнечных лучей и испытал радостное возбуждение при мысли о том, что за этим безлюдным местом, где они остановились, лежит огромный мир со всеми доселе неведомыми ему сложностями и неожиданностями… После этого он имел полное основание считать — о чем не преминул сказать Спиндлу, — что Камень наконец-то изъявил свою волю и что через несколько дней они действительно отправятся в дорогу.

В ночь накануне этого события оба выбрались на поверхность и наблюдали, как восходящая луна заливает своим светом долины, по которым им предстояло путешествовать недели, а возможно, и месяцы.

— Это правда, что такие, как ты, летописцы способны постичь волю Камня? — спросил Спиндл, глядя в темноту и думая о том, какой мир окружает их.

— Любой способен делать то же самое, — отозвался Триффан. — Просто меня научили, как надлежит сосредоточиться, чтобы легче этого добиться.

— Ну, я бы точно не смог!

— Еще как смог бы — и гораздо скорее, чем тебе кажется. К тому же ты уже знаешь грамоту. Дело в том, что кротам нравится все таинственное, а в тайну они не решаются проникнуть.

У Спиндла загорелись глаза.

— Вот бы и вправду мне научиться строчить, как летописцы! Уж я-то знаю, о чем бы я написал!

— О чем?

— Об истории. Обо всем, что происходило с кротами, когда именно и почему. Это же потрясающе интересно — собирать разные истории, а ‘потом уточнять, что в них правда, а что нет. Понимаешь, ведь одно и то же событие каждый описывает по-своему. А Истина, Триффан? Где она? Вот в чем загадка.

— Истина сокрыта в сердце каждого, я так думаю, — коротко ответил Триффан и замолчал.

Прошлое не очень занимало его. Босвелл наставлял его думать только о настоящем. Триффан старался отключиться от внешних помех и, как учил Босвелл, сосредоточиться на вибрациях ближних и дальних камней, которые передавались землею. Однако поначалу это оказалось сложно, поскольку мощные токи, исходившие от Аффингтона и от Поющего Камня, поглощали все прочие. Сбивали с толку и вибрации известных своей энергией Эйвберийских Камней, расположенных неподалеку.

— Помимо Аффингтона, о прочих системах я почти ничего не знаю, — с сожалением проговорил Спиндл. — За исключением названий, конечно.

— А я знаком с ними только по рассказам других, главным образом отца и Босвелла.

— Тогда давай, рассказывай о том, что слышал, — предложил Спиндл, который любил ночные разговоры и сам был мастер сочинять всякие небылицы.

И Триффан стал вспоминать, как давным-давно Босвелл обучил его ориентироваться в Семи Системах и Камнях, которые не только определяют их расположение, но и дают ключ к ходам, их соединяющим.

Он объяснил, что каждая Система имеет свой особый позывной сигнал, свой тон. Эти сигналы, изменения в силе вибрации, служат путнику ориентирами и не дают ему сбиться с пути.

Из Семи Систем лишь одна, самая западная — угрюмый Шибод — расположена вдали от трех главных рек: Темзы, реки света и тьмы, Северна, реки опасностей, через которую надо переправиться, чтобы попасть в Шибод, и Трента, реки, откуда нет возврата. За нею, как говорили Триффану, лежат края, о которых ничего не сказано даже в древних свитках. С теми местами обычно связывают легенды о Сцирпасе и о стране Верн.

Триффан вспомнил точные слова, которыми описывала дальний Север его мать Ребекка. «О северных рубежах доподлинно ничего не известно, — говорила она. — Ходят слухи, будто это страна без червяков, где земля всегда мокрая, а малочисленные кроты не знают, что такое Камень и что такое настоящее лето. Там земля промерзает насквозь, а ходы, если их удается прорыть, забивает льдом, так что в них ни один крот не выживет».

То же самое рассказывал ему и Брекен, добавляя, что это край огромных грайков и земля страха. И тем не менее сказания о Севере, где жили первые кроты, родившиеся из искр от когтей легендарного Бэллагана, который в минуту сомнений ударил ими по Камню, и осколки его потом стали семью Камнями Покоя, а также рассказы о гигантах, змеях, о сковывающих льдах, ревущих потоках грязи и о дождях, что разъедают кожу и отравляют душу, — все это заставляло сильнее биться сердца кротов и вызывало неослабное любопытство.

«Если кто-либо и побывал там, — говорил Босвелл, — то ни разу не вернулся. Однако нет ни одной системы, откуда в разное время не отправлялись бы путешественники в поисках Северного Края и где не существовало бы своей легенды об их возвращении».

Кое-что об этом Спиндлу доводилось слышать и самому, однако той теплой майской ночью ему приятно было из уст Триффана выслушать эти истории еще раз.

— А о чем тебе рассказывали в детстве? — спросил его Триффан.

— О Шибоде. Огромное поселение, судя по всему! Не хотел бы я туда попасть, заранее не подготовившись! Про ваш Данктонский Лес слышал я и про другие системы тоже. Но что и вправду вызывало у меня страшные сны, так это рассказы отца про Пустой Угол, именуемый Вен, тот самый, о котором упоминал Босвелл.

Триффан кивнул и устроился поудобнее: было видно, что Спиндлу не терпится поделиться своими сведениями.

— Да, — продолжал Спиндл, — это то самое место, где Темза скрывается под землей и где нет кротов.

— Как так — совсем нет? — переспросил Триффан, потому что он слышал, будто именно там жил один из кротов — герой легенды.