Но было уже поздно. С какой бы стороны Меккинс ни подбирался, на его пути неизменно оказывались боевики, охранявшие все входы в систему Ребекки. Ему удалось выведать от одного из охранников, что Ребекка будет содержаться под стражей до той поры, пока она не принесет потомство. Таков был приказ Мандрейка.

— У нее должно появиться потомство? — удивился Меккинс.

— Ну да...— утвердительно кивнул охранник.— Здесь никаких сомнений быть не может. Достаточно посмотреть на ее живот... К ней не пропускают никого. Вы ведь знаете, если уж Мандрейк отдал такой приказ...

Меккинс все понимал, и его стали одолевать дурные предчувствия.

— Знаю, приятель...— Меккинс и не собирался попусту препираться. — Если тебе доведется встретиться с нею, скажи, что приходил Меккинс. Если ей понадобится помощь, меня всегда можно найти в Болотном Краю. Понял?

— Если смогу, передам... Мне и самому здесь противно торчать... Ну а теперь ступай отсюда подобру-поздорову. Нам приказано прогонять всех, включая старейшин.

Ребекка лежала на боку в своей главной норе. Ее то и дело начинала бить крупная дрожь. Она чувствовала, как возятся в ее раздувшемся чреве малютки, касавшиеся время от времени стенок живота своими крохотными головками и лапками.

— Любимые вы мои, — шептала она им. — Мои хорошие, мои цветики. Пусть же я буду сильной-пресильной, чтобы суметь защитить вас.

В ее нору вошли два боевика — молчаливые, мрачные грубияны. Они появились здесь несколько дней назад, примерно в то время, когда Ребекка уже начала мысленно готовиться к близящимся родам и как раз собиралась навести порядок в своем жилище.

Она пыталась драться с этими наглецами, опасаясь не только за собственную жизнь, но и за жизнь потомства, но один из боевиков так огрел ее по морде, что она рухнула наземь, едва не потеряв сознание. Ее не выпускали из туннеля, а червяков ей приносили все те же охранники. Она страшно сердилась, требовала встречи с Мандрейком или, на худой конец, с Руном и просила привести к ней Сару. Бесполезно — она видела все тех же охранников и никого более. Их угрюмое молчание и полное нежелание внять любым ее просьбам поселили в ее душе ощущение собственного одиночества и беспомощности, а также страх за жизнь детенышей.

И все-таки время от времени Ребекку отгоняли в соседний туннель, для того чтобы прибрать и сменить травяную подстилку.

— Скажи спасибо, — сказал ей однажды один из охранников. — Рун приказал не выпускать тебя отсюда. Но хоть ты меня убей, я не могу вынести такой вони!

Для Ребекки, которая всегда отличалась особенной аккуратностью и чистоплотностью, что, естественно, отражалось и на ее норе, бывшей некогда образцом порядка и благоустроенности, слова эти звучали прямо-таки убийственно.

По мере того как рос ее живот, а вместе с ним и ее будущие малыши, рос и ее страх перед будущим; ее веселые некогда глаза приобрели выражение, свойственное взгляду загнанного животного. Она шепотом звала свою мать Сару, моля ее о помощи и заступничестве. Порой она забывала о нынешних болях и скорбях и вспоминала тот день, когда она танцевала вместе с Кеаном и Стоункропом на свежих травах луга.

— Кеан, Кеан, помоги мне! — молила она, не зная, что Кеана уже давно нет в живых.

Она пыталась беречь силы, понимая, что они понадобятся ей во время родов, но страх и отчаяние лишали ее и той малой энергии, которой она пока еще обладала. Ребекка могла только молиться, обращаясь за помощью к Камню, ибо понимала, что помочь ей теперь способен один лишь он. Молитвы эти то и дело прерывались слезами, но тут же она с умилением вспоминала о своих детенышах и заставляла себя повторять молитвы снова и снова.

Ребекка утратила чувство времени и лишилась всех надежд, кроме одной — надежды увидеть Мандрейка! Только бы он пришел сюда, к ней... Он бы помог...

Однажды она очнулась от тяжелого сна, услышав шепот, доносившийся из соседнего туннеля. Она повернулась на шум и увидела устремленный на нее взгляд двух холодных черных глаз. Это был Рун.

— Я надеюсь, она разрешится от бремени в ближайшее время, — сказал он одному из охранников. — Давайте ей поменьше червей... при случае можете и ударить ее раз-другой... Она путалась с луговым кротом и заслуживает смерти... Жаль, что Мандрейк считает иначе...

Рун передернул плечами и скрылся в глубине туннеля.

Ребекка заставила себя подняться, окликнула Руна и бросилась ко входу в туннель. Но того уже и след простыл. Один из охранников, встав на пути Ребекки, пнул ее так, что она упала. Детеныши принялись ерзать в ее животе, и ей тут же вспомнились все недавние страхи. Она горько заплакала, вслушиваясь в непроницаемую тишину туннелей.

Ее сознанием вновь завладели кошмарные сновидения. В каком-то из них на нее падали своды ее норы, она же отчаянно пыталась зарыться в стену, бешено работая лапами... И тут ее разбудили злобные крики кротов-охранников — она действительно стала подрывать во сне стены своей норы. В другой раз ей пригрезилась вершина холма, затянутая ненастной мглой. Она увидела на ней крота, который наверняка мог помочь ей найти нужную дорогу. Она окликнула его и внезапно поняла, что это Рун. Нагло ухмыляющийся Рун!

И тут у нее начались роды.

— О! — вскричала она. — Не надо, мои хорошие! Подождите немного... только не сейчас и не здесь...

Она в ужасе обвела взглядом нору и вдруг заметила выступившее из тьмы огромное тело Мандрейка, глаза которого сверкали лютой ненавистью. Он смотрел на ее корчи, на то, как она молит своих детенышей не рождаться до времени.

— Отпрыски луговых кротов, — прошипел Рун, таившийся где-то в тени. — Им здесь не место.

— О нет! — взмолилась она. — Не здесь, мои цветики, не здесь! О, Кеан...

Но они уже начали покидать ее утробу — слепые, с розовыми мордочками, мокрые от крови и воды, как юная листва, попискивающие, ищущие ее сосцы... На миг ей удалось увидеть их всех. Сколько же их было — четверо или пятеро? Живые и прекрасные, они родились в этой проклятой норе, их нежный писк тонул в страшном, зловещем шипении:

— Их надо убить, Мандрейк. Они не должны жить...

Ребекка пыталась прикрыть своих беспомощных малышек собственным телом, оттолкнуть холодные черные лапы, которые тянулись к ним со всех сторон... Она пыталась стряхнуть с себя кошмарную слабость, встать на защиту своих детей, отчаянно пищащих в когтях убийц, своих малышек, которые искали ее сосцы, но находили смерть в непроглядной тьме, что пролегла меж нею и Мандрейком. В этот миг Мандрейк был слеп, ибо им владели ярость и жажда крови; он не видел того, что своими собственными лапами уничтожил не только ее любовь к нему, но и ее веру в жизнь.

Зло восторжествовало, остались лишь темень и смерть, — ни писка, ни вздоха, лишь ее собственный шепот — снова и снова:

— Простите, цветики... простите, милые... Простите...

Кроты ушли — ушли все до единого. Мандрейк, Рун, два боевика, охранявших нору, прочие боевики, стоявшие у входов в ее систему. Все ушли — осталась одна Ребекка. Теперь она могла идти куда угодно.

Если с детством Брекен распрощался в тот день, когда умер Кеан, а он вернулся к норе Ру, то возмужание его было долгим и трудным, и началось оно в потаенных глубинах Древней Системы, в которую он затем отправился. Прежде всего Брекен занялся исследованием ее центральной части, где никто не бывал с той давней поры, когда кроты оставили эту систему, чтобы уже никогда не возвращаться в нее.

Он надеялся, что на сей раз безбоязненно войдет в Грот Темных Созвучий, однако надеждам его не суждено было оправдаться, — едва он оказался возле грота, на него опять напал страх. С восточной стороны, откуда он проник в зал, увидеть совиную голову было невозможно, однако звуки, которыми оглашался грот, не становились от этого менее ужасными. Собравшись с духом, Брекен двинулся прямиком к тому месту, где высилась страшная каменная голова; его рыльце подрагивало от волнения, шерсть встала дыбом, словно он уже вступил в смертельную схватку с грозным противником.