Если бы Кеан еще не спаривался с Ребеккой, он наверняка тут же вступил бы в бой и тут же сложил бы в нем голову. Но их брачные игры уже закончились, и потому он думал не столько о Ребекке, сколько о свежем воздухе пастбищ, на которых нет ни враждебных запахов, ни злобных кротов.

— Если мне удастся убежать, — заговорил Кеан, не глядя на Ребекку, ибо внимание его было сконцентрировано на входе в нору, возле которого затаился Мандрейк, — я вернусь к тебе, и мы снова будем вместе.

Он произнес последние слова громко и внятно, так, чтобы их услышал и Мандрейк. Кеан надеялся, что они выведут его из себя и это даст ему шанс нанести этому громиле хотя бы один настоящий удар.

Мандрейк сделал выпад, желая достать противника лапой; однако Кеан не стал отходить назад, а ринулся прямо на Мандрейка, выставив вперед свои когтистые лапы. Возле входа в нору завязалась кровавая борьба.

Когда один из кротов задевал лапой земляные стены туннеля, они ощутимо содрогались и с них начинала осыпаться земля. Ребекка беспомощно наблюдала за их сражением. И вдруг она ощутила неожиданное возбуждение, которое ей хотелось подавить, изгнать из сознания, — ее возбуждал вид двух огромных кротов, сражавшихся за нее, причем она любила и одного и другого.

Битва на миг затихла, и это означало, что Мандрейк готовится к прорыву в нору. Ребекка услышала частое дыхание Кеана, пытавшегося хоть немного перевести дух. Силы противников были явно неравными... И Ребекка решилась.

Едва Мандрейк ринулся в нору, она выскочила ему навстречу, выставив когти вперед, и закричала:

— Беги, Кеан!

Мандрейк взял в сторону, чтобы не задеть Ребекку, и замахнулся на рванувшегося вперед Кеана, но тот успел прошмыгнуть мимо него и бросился по туннелю к выходу на поверхность.

Мандрейк молниеносно повернулся и опустил свою тяжелую лапу на спину Кеану, задев когтями за верхний свод узкого туннеля. Кеан взвыл от нестерпимой боли и с превеликим трудом пронырнул дальше; лапа Мандрейка, с когтей которой капала кровь, на миг повисла в воздухе. Кеан несся к выходу, слыша за спиной рык страшного чудища. Вспомнив о Руне, поджидавшем его на поверхности, он инстинктивно выставил вперед передние лапы с широко расставленными когтями.

Но на сей раз Рун уже был готов к этому. Он прижался к земле сбоку от норы и, едва из нее появилась голова Кеана, нанес точный удар по его морде. Один из когтей распорол левую сторону рыльца, другой угодил прямо в левый глаз. Морда Кеана превратилась в разверстую рану, из которой потоком хлынула кровь.

Одновременно с этим нагнавший Кеана Мандрейк нанес ему еще один столь же страшный удар — на сей раз когти раскроили его бедро.

Кеан рванулся вперед и, резко развернувшись в сторону Руна, которого он практически не видел, ибо его слепила кровь, лившаяся по морде, ударил его в грудь. Будь удар поточнее, Руну тут же пришел бы конец. Рун отлетел далеко в сторону, что дало Кеану возможность припустить что было сил в правую сторону, откуда веяло свежим воздухом. Он бежал с отчаянием крота, которого в любое мгновение может настигнуть смерть, он делал все возможное, чтобы спасти свою жизнь.

Мандрейк при желании мог бы легко нагнать его. Но едва он выбрался на поверхность, как из норы послышались горький плач и стенания Ребекки. Услышав их, Мандрейк, когти которого были обагрены кровью возлюбленного его дочери, развернулся и опять полез в нору.

Едва его огромная голова появилась из туннеля, Ребекка смолкла и вопросительно посмотрела в его сторону. Она увидела исполосованную шрамами морду и свежие кровоточащие раны, оставленные когтями Кеана на плечах Мандрейка. Она почувствовала его силу и заглянула в его злобные глаза, которые видели столь мало, хотя искали столь многого. Когда-то на него точно так же взирала и ее мать, Сара.

Она решила, что Мандрейк хочет убить ее, ждала, что его тяжелые лапы вот-вот опустятся ей на голову.

Но он желал совершенно иного — он хотел обладать ею. Перед глазами его вновь поплыли красные и черные пятна. Он властно привлек Ребекку к себе, она же и не думала сопротивляться.

— Ребекка! Ребекка!

Что это было? Голос объятого страстью Мандрейка? Память о Кеане? Или совсем иное воспоминание — она бежит по сырому лесу вслед за Брекеном, выкрикивая свое имя:

— Меня зовут Ребекка! Ребекка!

Может, она, увлеченная его безумной страстью, повторяла раз за разом собственное имя?

Она прислушалась и ясно различила два голоса — свой собственный и Мандрейка:

— Ребекка... Ребекка...

Он и она, она и он, — она принадлежит ему, он — ей...

— Ребекка...— шепнул он еще раз и тут же вернулся в тот мрак, в котором жил все это время. Лишь дважды он на миг выныривал из этой мрачной пучины своей души — сейчас и в ту далекую пору, когда он впервые встретился с Сарой...

— Ребекка...— мягко прошептала она, плача от боли и горечи утраты.

— Ребекка...— шептал Кеан, забираясь все выше и выше на холм. Боль в спине, задних лапах и голове была почти невыносимой.— Ребекка...— шептал он глухим травам, больно хлеставшим его по морде. — Разыщи моего брата Стоункропа. Пусть он поможет мне, слышишь?

Увы, он не слышал ответа, и Стоункроп, его любимый брат, не шел к нему. Кеан старался держаться лесной опушки, понимая, что на лугу он тут же станет легкой добычей сов. Он лез все выше и выше, совершенно не ведая того, что направляется к Камню, который в рассеянном свете утра казался серым. У основания его лежали опавшие листья буков, первые в этом году...

Именно среди опавшей буковой листвы, лежавшей у основания Камня, Брекен и нашел его. Он думал, что бежит, но на деле мог только ползти. Понять, в чем теплится его жизнь, было невозможно — Брекен еще никогда не видел таких изуродованных кротов. Окровавленные рыльце и щека, изодранные в клочья плечи и бока, вырванный левый глаз, изуродованные задние лапы, опереться на которые было уже невозможно, глубокие раны на спине — след страшных ударов неведомого исполина.

Брекен никогда еще не чувствовал в других кротах такого страдания; возможно, этим проникновением в чужие ощущения он был обязан тому, что и сам некогда натерпелся лиха.

Израненный крот подобрался к самому Камню и даже начал карабкаться на него, однако тут же соскользнул вниз и завалился набок. Брекену вдруг показалось, что крот подбирается именно к нему, и это его почему-то напугало. Сам же он все это время следил за неизвестным из-за Камня. Ему казалось, что сама смерть надвигается на него. Однако несчастный даже не замечал Брекена, — задыхаясь от напряжения и боли, пронизывавшей все его тело, он пополз к дальнему краю поляны, граничившему с лугами.

Едва он исчез в подлеске, Брекена пронзила острая боль, которая — он знал об этом — была не его болью. От несчастного израненного крота исходило острое чувство горести утраты, Брекену захотелось побежать за ним и сказать: «Нет, нет... Все не так страшно...»

Почему ему хотелось сказать именно эти слова и к чему они относились, Брекен не знал и сам.

Следить за передвижениями крота не составляло никакого труда, поскольку он производил немыслимый шум. Несмотря на страх, Брекен последовал за ним. Тот полз то в одну, то в другую сторону, продирался прямо через колючие заросли ежевики, оставлял на стволах молодых деревьев, между которыми он проползал, кровавые следы. Чем дольше Брекен следил за ним, тем меньшим становился его страх и тем больше он хотел помочь несчастному. Он должен был что-то сделать... Отыскать Розу? Он не знал, где ее искать. Пойти к Ру? Дорога туда была слишком далекой, к тому же Брекен сомневался в том, что Ру согласится оставить свои новые, только-только обретенные туннели.

Ему вспомнились слова Халвера о том, что сок подлесника хорошо залечивает раны. Но Брекен не знал ни того, как он выглядит, ни того, когда и где его следует собирать. Помимо прочего, страшные раны этого необыкновенно крупного и сильного крота вряд ли можно было залечить травами, сколь бы чудодейственными они ни были.